В очереди в душ Симонэ начинает рассказывать анекдот "про холостяка, который поселился у вдовы с тремя дочками". Затем появляется госпожа Мозес, и Симонэ прерывает рассказ. В рукописи об этом Глебски рассказывает более подробно: "С первой дочкой он разделался быстро, а об остальных мы, к счастью, так ничего и не узнали, потому что в холле объявилась госпожа Мозес…"
Во время игры в бильярд, когда Симонэ и Глебски обсуждают приехавших новичков, Симонэ рассказывает об Олафе: "Если бы вы видели, как он прижал Кайсу - прямо на кухне, среди кипящих кастрюль и скворчащих омлетов…" Почти то же самое о втором приехавшем, Хинкусе, рассказывает Брюн: "Ну а Кайсу тискать - это не по мне, - закончило чадо, торжествуя победу - Кайсой занимался этот ваш Хинкус". И далее по этому поводу замечание Глебски о Хинкусе: "Вот уж никогда бы не подумал… В чем душа держится, а туда же".
Когда Глебски проводит тайный обыск в номере у Хинкуса, то думает: "Пора было удирать".
Разговор Глебски с дю Банрстокром и чадом, когда они направляются в столовую, был описан более подробно. На замечание дю Барнстокра ("Какой-то у вас озабоченный вид, инспектор") Глебски не только реагирует мысленно ("Я посмотрел в его ясные старческие глаза, и мне вдруг пришло в голову, что всю историю с этими записками устроил он. На секунду меня охватило холодное бешенство, мне захотелось затопать ногами и заорать: "Оставьте меня в покое! Дайте мне спокойно кататься на лыжах!" Но я, конечно, сдержался"), но и отвечает:
- Нисколько, - сказал я бодро. - Просто меня заботит перспектива введения в организм эдельвейсовой настойки.
- Мы будем есть или мы будем торчать здесь в дверях до ночи? - раздраженно спросило чадо.
- Да-да, дитя мое, мы, конечно, будем обедать, - откликнулся дю Барнстокр, и мы вошли в столовую.
Когда Симонэ клянется, что не убивал госпожу Мозес, он сбивчиво бормочет: "Ведь должны же быть мотивы… Никто же не убивает просто так… Конечно, существуют садисты, но они ведь сумасшедшие…" Здесь в рукописи продолжение монолога: "…а я… Правда, врачи… Но вы сами понимаете, нервное переутомление, чувственные удовольствия… Это же совсем, совсем другое!.."
Когда Мозес высказывает все свои претензии к отелю, к хозяину отеля, к проживающим в отеле и к полиции, он добавляет: …этот сброд с полицией во главе, КОТОРЫЙ ТОЛОКСЯ ПО МОЕЙ ТЕРРИТОРИИ".
Когда Глебски беседует с чадом, последнее не так быстро прекращает вопросы о дяде: Чадо помотало головой.
- Ничего не понимаю. При чем здесь Олаф? Что с дядей?
- Дядя спит. Дядя жив и здоров. Когда и где вы в последний раз виделись с Олафом?
- Да вы же сказали, что дяде плохо!
- Я ошибся! Когда и где вы в последний раз виделись с Олафом?
В черновике чадо позволяет себе грубости, говоря Глебски: Хрен с вами". И потом, рассказывая о вечеринке, называет Глебски не "пьяным инспектором", а "в дрезину бухим инспектором", далее - более подробно и тоже с хамовитостью:
Тут, на мое счастье, - продолжало чадо злорадно, - подплывает Мозесиха и хищно тащит инспектора танцевать. Они пляшут, а я смотрю, и все это похоже на портовый кабак в Гамбурге. Потом он хватает Мозесиху пониже спины и волочит за портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в том же Гамбурге. Смотрю я на эту портьеру и думаю: чем же это и там занимаются? И стало мне инспектора жалко, потому парень он, в общем, неплохой, просто пить не умеет, а старый Мозес тоже уже хищно поглядывает на ту же портьеру.
Тогда я встаю и приглашаю Мозесиху на пляс, причем инспектор рад-радешенек - видно, что за портьерой он протрезвел… И то сказать, лапались они там, наверное, минут двадцать…
<…>
- Ну, пляшу я с Мозесихой, она ко мне хищно прижимается - та еще шлюха, между прочим, ей все равно - кто, лишь бы не Мозес - и тут у нее что-то лопается в туалете. Ах, говорит она, пардон, у меня авария. Ну, мне плевать, она со своей аварией уплывает в коридор, а на меня набегает Олаф…
<…>
- Значит, госпожа Мозес вышла в коридор?
- Ну, я не знаю, в коридор, или к себе пошла, или в пустой номер - там рядом два пустых номера… Я же не знаю, какая у нее была авария, может быть, вы ей за портьерой весь корсет разнесли…
- Вы не должны говорить такие вещи, Брюн, - строго сказал я.
- Ну ладно, ну не буду… Дальше рассказывать?
Глебски в рукописи тоже выглядит более грубым. Обращаясь к Симонэ, он говорит: "Какие вам тут, в задницу, адвокаты?" и "Вы были пьяны, ошиблись дверью и вместо прекрасной возлюбленной обняли хладный каркас ее супруга". Думая о Мозесе, Глебски называет его не "алкоголиком Мозесом", а "хреном Мозесом, который разваливается от пьянства". И об убийце Олафа: "Теперь уж ничего больше не остается, кроме Карлсона с пропеллером В ЗАДНИЦЕ". "Кайса глупа", - думает Глебски в изданиях, в рукописи: "Кайса - дура". О смехе Симонэ тоже более грубо: "Симонэ заржал, словно дворняга загавкала".
О Симонэ, который преобразился после разговора с инопланетянином Мозесом, Глебски думает так: "Куда девался унылый шалун, еще вчера беспечно бегавший по стенам?" В рукописи более обстоятельно: не только "бегавший по стенам", но и "тискавший Кайсу". После рассказа Симонэ об инопланетянах Глебски говорит: "Я вас слушал даже с интересом. И обязательно расскажу своим детям эту вашу побасенку. Но дело не в этом". А после попытки Симонэ оправдать Мозеса ("Он не ведал, что творил!"), Глебски заявляет: "А на мой взгляд он давно уже совершеннолетний, чтобы понимать, что к чему".
Слегка хамит Глебски даже дю Барнстокру. Говоря ему: "Дети растут, дю Барнстокр. Все дети", - он добавляет: "…даже дети покойников".
Луарвик, после разговора с Мозесом, рассказывал о себе не только то, что он эмигрант, но и:
- Откуда вы сюда приехали? Из какого города?
- Из города рядом. Не знаю названия. Меня проводили.
- Кто?
- Не знаю. Секретно. Тоже изгнанники.
- Вы хотите сказать, что вы - член тайного общества?
- Не могу сказать. Честь. Надо скорее. Можно погибнуть.
А после предложения купить чемодан Олафа Луарвик добавляет: "И это не есть ваше преступление. Вы не на работе, вы в отпуске".
О Кайсе было еще дополнение (выделено): "В столовой еще итого не было. Кайса расставляла тарелки с сандвичами. Я поздоровался с нею, ОТНАБЛЮДАЛ СЕРИЮ УЖИМОК, ВЫСЛУШАЛ СЕРИЮ ХИХИКАНИЙ И выбрал себе новое место - спиной к буфету и лицом к двери, рядом со стулом дю Барнстокра".
После речи Алека Сневара ("Наши погреба полны, господа! - торжественно продолжал хозяин. - Все мыслимые и даже некоторые немыслимые припасы к вашим услугам. И я убежден, что, когда через несколько дней спасательная партия прорвется к нам через обвал, она застанет нас…") в рукописи было дополнение: Все такими же здоровыми и бодрыми, если не такими же счастливыми, как вчера и позавчера".
О том, почему решил завязать Вельзевул, Хинкус в рукописи высказывает предположение: "…говорят, поцапался он с самим Чемпионом". О магических штучках и разных фокусах Вельзевула Хинкус добавляет: "Вельзевул на них был мастер. <…> Вельзевул он и есть Вельзевул, не зря его так прозвали".
Стилистическое сокращение, поиск лишних слов и оборотов часто встречается в правке Авторов. К примеру, сначала это звучало так: "Хозяин кивнул и, не сказав ни слова, пошел вниз". Авторы правят: "Хозяин молча кивнул и пошел вниз". Убирается из текста о Хинкусе (убранное выделено): "Он кашлял долго, с надрывом, с сипением, он отплевывался во все стороны, ОН ОБЛИВАЛСЯ СОПЛЯМИ И СЛЮНОЙ, он охал и хрипел". В вопросе Глебски "А теперь расскажите, что вы делали, начиная с того момента, как Мозесы ушли спать" НАЧИНАЯ убирается.
Когда мимо Глебски проносится мотоциклист, мысль Глебски сначала передается так: "…и я едва успел заметить тощую согнутую фигуру, развевающиеся черные волосы и торчащий, как доска, конец красного шарфа". Затем Авторы изменяют И Я ЕДВА УСПЕЛ ЗАМЕТИТЬ на НО Я ВСЕ-ТАКИ ЗАМЕТИЛ. Фразы в общем-то похожие, но различие в том, что ВСЕ-ТАКИ ЗАМЕТИЛ - это когда есть желание за чем-то следить, а вот УСПЕЛ ЗАМЕТИТЬ - невольное, без умысла.
Мозес, придя в столовую, "уселся, без малого не промахнувшись мимо сиденья". Авторы изменяют устаревшее (хотя и как-то очень подходящее к одежде Мозеса - "нелепое подобие средневекового камзола цвета семги с полами до колен") БЕЗ МАЛОГО на ЕДВА.
В столовой чадо, растопырив на столе локти, овощной суп не "уплетало", а "стремительно мело". Право же, здесь невозможно даже выбрать, какое из описаний лучше… И о чаде же Глебски думает не "Черт знает что!", а: "Черт знает что, смотреть на него было невозможно". А уже далее следует пассаж о чередований видения чада то как девушки, то как расхлябанного нагловатого подростка. О подростке же Глебски далее замечает: в издании - "…из тех, что разводят блох на пляжах…", в рукописи - "их тех, что захватывают университеты…".
Описание смеха Симонэ: РЕГОЧЕТ изменяется на ГОГОЧЕТ. Действие Хинкуса описывается в рукописи как "хлопнул третью рюмку", позже Авторы изменяют на "опрокинул третью рюмку".
Первоначально госпожа Мозес заявляет, что "господин Олаф прекрасен как зрелый бог". Затем Авторы изменяют ЗРЕЛЫЙ на ВОЗМУЖАЛЫЙ - более непривычно и странно для слуха и одновременно звучит литературным штампом, чем часто отличается речь госпожи Мозес.
Глебски о Хинкусе говорит: "Вы бы посмотрели, как он то и дело зеленеет и покрывается потом…" Позже Авторы изменяют ТО И ДЕЛО на ПОМИНУТНО.
Глебски, отперев дверь в номер Олафа, видит его труп и думает: "Это был Олаф Андварафорс, истый потомок конунгов и возмужалый бог. Он был явно и безнадежно мертв". Первоначально в рукописи было определение Олафа не ИСТЫЙ ПОТОМОК КОНУНГОВ И ВОЗМУЖАЛЫЙ БОГ (определения, которыми Олафа наградили Симонэ и госпожа Мозес), а ВЕЛИКАН ВИКИНГ, ПРИРОЖДЕННЫЙ КУМИР И БАБНИК.
"Что вы расклеились, как старая баба?" - спрашивает Глебски у Хинкуса. Авторы правят: РАСКЛЕИЛИСЬ заменяют на РАСКИСЛИ.
"Хинкуса надо было трясти поосновательней", - замечает себе Глебски и добавляет: "…как это умеет делать старина Згут". Потом Авторы правят вторую часть фразы: "…на манер старины Згута".
Посредине холла Луарвик торчал: в рукописи - "покосившимся столбом", в "Юности" - "покосившейся верстой", в книжных изданиях - "покосившимся чучелом".
Хинкус говорит об ошибке определения им дю Барнстокра как Вельзевула: "Да, осекся я, конечно…" Затем Авторы изменяют ОСЕКСЯ Я на ОСЕЧКА ВЫШЛА.
О связи Мозеса с Чемпионом Симонэ говорит сначала: "Его обманули", затем Авторы правят: "Его запугали", и снова правят: "Его запутали".
СТРАННОСТИ ЧИСТОВИКА
Когда готовилось издание "Сталкера", текст каждого произведения правился по вариантам различных изданий и по черновикам. Каждое изменение-дополнение (слово, словосочетание, фраза, отрывок) предлагалось для утверждения БНу, он и решал, стоит ли в каждом конкретном случае изменять текст на предложенный в варианте.
Начиная с УНС, Авторы старались оставлять для архива и тексты чистовиков, еще не правленных редакторами и издателями (или ими самими же, но позже - уже при работе над изданием).
Сохранились чистовики не всех произведений, да и возможность поработать с ними возникла только в середине 2005 года.
По идее, чистовик должен иметь меньше отличий от опубликованного текста, чем черновик, поэтому сверка чистовиков с основным текстом производилась скорее для проформы: чтобы не оставлять какие-то варианты текстов несверенными. В основном, это так и есть. При сверке можно было порадоваться тому, что, к примеру, основная часть отрывков текста, вставленных в "Малыш" из черновика, присутствует и в чистовике: значит, Авторы так и представляли себе этот текст.
Чистовик же ОУПА заставляет задуматься: а чистовик ли это? Возможно, этот вариант был написан ранее даже, чем имеющийся в архиве черновик. АБС отличались тщательностью работы с текстом и в конце каждой распечатки крупного произведения обычно ставили дату работы (с такого-то по такой-то месяц такого-то года) или окончания работы (такой-то месяц такого-то года) с этой рукописью. В конце текста, хранившегося в черновиках, значится дата: "Комарово-Ленинград. Январь-апрель 69". В конце текста, помещенного в чистовики: "Комарово, 4.02.69". То есть получается, что оба текста готовились одновременно. Возможно, один из них дорабатывался одним из соавторов, а другой - другим или обоими?
Так или иначе, но в публикацию попал измененный черновик, вариант же чистовика так нигде и не публиковался.
Стилистически чистовик отличается от черновика даже более, чем опубликованный его вариант. Различия эти (не только некоторые слова изменяются, выбрасываются или добавляются, но и целые предложения меняются местами, убираются вовсе или дописываются другие) присутствуют не то что на каждой странице текста, а буквально в каждом абзаце. В этом варианте часто употребляются другие слова, чем в черновике и изданиях: не НОМЕР (в отеле), а КОМНАТА, не ОДНОРУКИЙ (о Луарвике), а НЕЗНАКОМЕЦ. Хинкус называет инспектора не ШЕФ, а НАЧАЛЬНИК. Чаще всего в этом тексте Брюн называется не ЧАДО, а ДИТЯ, иногда даже ДИТЁ (в производных формах: кого - ДИТЯТЮ, чьей - ДИТЯТИНОЙ).
Брюн говорит дю Барнстокру о его фокусах не "Хилая работа, дядя!", а "Ясно, как шоколад".
Симонэ, представляясь инспектору, называет себя старшим лейтенантом не ОТ КИБЕРНЕТИКИ, а ОТ МАТЕМАТИКИ и рассказывает анекдоты не о левожующих коровах, а о синхрофазотронах.
Диалоги с Кайсой там еще более бессмысленны:
- Кто у вас тут сейчас живет? - спросил я.
- Зачем? - спросила она.
- Почему - зачем? - удивился я. - Не зачем, а кто!
- А, живет… - пролепетала она. - Живет у нас кто… Да живут здесь.
Относительно душа Глебски думает: "Для чего я сюда приехал, в конце концов? Души принимать?" На вечеринке Глебски решает: "…напьюсь сегодня, как зюзя".
"Тоже мне, Эркюль Пуаро…" - думает о себе Глебски в черновике и изданиях. В этой версии Глебски сравнивает себя с Перри Мэйсоном.
Обыскивая одежду Луарвика, Глебски удивляется, что в карманах ничего нет: ни денег, ни документов, ни сигарет, - и добавляет: "…даже обычного мусора, который обычно скапливаем я со временем в любом кармане".
Рассказ Сневара о зомби был более подробен:
- Это явление реального мира - мертвый человек, имеющий внешность живого и совершающий, на первый взгляд, вполне осмысленные и самостоятельные действия, - носит название зомби. Строго говоря, зомби не есть мертвец, ибо он не мертв в обычном смысле слова. С другой стороны, он и не живой человек, ибо не живет, как это мы понимаем. Функционально зомби представив г собой очень точный биологический механизм, выполняющий волю своего творца и господина. В терминах современной науки это - биоробот, самоорганизующееся кибернетическое устройство на биологических элементах…
Слушайте, Алек, - утомленно сказал я. - Всю эту теорию я уже знаю: я смотрю телевизор и время от времени хожу в кино, е эти чудовища Франкенштейна, Серые Девы, Джоны Кровавые Пузыри, Дракулы…
- Все это - порождения невежественного воображения, - с достоинством возразил хозяин. - А Дракулы - это вообще не той оперы.
- Мне все это неинтересно, - сказал я. - Меня все это не касается. Пусть будут зомби, но тогда скажите мне, кто здесь зомби? Симонэ? Вы? Госпожа Мозес? Кто? И откуда вы это знаете? Какую из этого можно извлечь пользу?
Присутствуют в этом варианте и размышления Глебски по поводу Симонэ и инопланетян: "На мой взгляд венериане и оборотни одним миром мазаны, и то и другое невозможно. Впрочем, для Симонэ это, конечно, не так. Физик, конечно, считает, что одно совершенно невозможно, а второе допустимо, хотя и маловероятно".
Кроме этого, текст содержит и фактические изменения в биографии персонажей или в происходящих событиях, на которых остановимся подробней.
Мотоцикл Брюн называет не Буцефалом, а Самсоном.
Трагедия с Погибшим Альпинистом, как говорит Алекс Сневар, произошла не шесть, а двенадцать лет назад.
Вечером у камина Глебски отмечает, что пьет не УЖЕ ТРЕТИЙ, а УЖЕ ПЯТЫЙ стакан портвейна.
Хинкус, как он представился, был в отпуске не ПО БОЛЕЗНИ, а ПОСЛЕ БОЛЕЗНИ.
Люгер в этом варианте не сорок пятого, а сорок шестого калибра.
Когда Глебски спрашивает Луарвика, на чем он приехал, тот отвечает: "Машина", в этом варианте ответ более детален: "Лимузин".
Сумму, которую инспектор конфисковал у Луарвика, Глебски оценивает так: "…мое жалованье за восемь лет беспорочной службы…" В этом варианте зарплата инспектора меньше: не ВОСЕМЬ, а ДЕСЯТЬ лет.
Пункт "це" семьдесят второй статьи (чистосердечное признание до начала официального следствия) в этом варианте - пункт "б", а в "Мирах" - "д".
Когда Мозес приводит пример того, что Олаф и госпожа Мозес не могут питаться одним и тем же источником энергии, он сравнивает эти два типа роботов с трактором и телевизором. В этом же варианте: "грубый трактор и… я не знаю… самолет, например"
После всей этой истории отель Сневара по-прежнему называется "У Погибшего Альпиниста", а не "У Межзвездного Зомби", как в остальных вариантах ОУПА.
Изменилась немного биография Глебски. В этом варианте он - не семейный, а одинокий человек. Его размышления по прибытию в отель: "Когда работаешь, не замечаешь одиночества, да его, наверное, и нет, а вот в такие минуты чувствуешь, что ты опять один и при своем дурацком характере всегда будешь один. И никто не подойдет к тебе, и не встанет рядом, и не положит голову на плечо. И не надо. Есть сигарета, есть рюмка бренди у горящего камина, и есть мое тело, еще нестарое, еще крепкое, и его можно поставить на лыжи и бросить вон туда, через всю равнину, к сиреневым отрогам, и это будет хорошо. А эти головы, которые склоняются на плечи, - на чьи только плечи они не склоняются…" О Кайсе он думает: "…была совсем не похожа на Ингу, и это было хорошо". Во время лыжной прогулки: "…а ведь я уже три года не ходил на лыжах, с тех пор как ушла Инга… с тех пор, как я прогнал Ингу… на кой черт я это сделал, высокоморальный дурак, а, да черт с тобой, Инга, черт с тобой, Петер, Петер Глебски, законолюбивый чиновник!" Думая о чаде ("Ну конечно же, это была девушка. Очень милая девушка. И очень одинокая"), Глебски добавляет: "Совсем как я". А когда на вечеринке Глебски пытается флиртовать с Брюн, он замечает: "…очаровательная пикантная девушка, которая, слава богу, ну совершенно не походила на эту предательницу Ингу".