Не является слишком большой загадкой и то, каким образом Гитлеру и его соратникам удалось настолько быстро перестроить мораль целого народа. Мы не ошибемся, если скажем, что такая быстрая перестройка объясняется не только харизмой Гитлера, как это принято считать. Проще всего обвинить во всем почившего диктатора, объявив его медиумом, некромантом и еще бог весть кем, придав ему сверхъестественные качества и свойства, которые позволили за считанные годы извлечь из целого народа его душу и перестроить ее нужным ему образом. Это, разумеется, прекрасное лекарство от комплекса вины, которым по сей день страдает старшее поколение немцев, однако к истине имеет отношение лишь косвенное. Секрет в том, что немцы, как уже говорилось раньше, к тому времени уже более полувека мечтали об этой избранности, о сознании собственной уникальности, искали для нее основания. Такие поиски – не прерогатива "загадочной немецкой души". Этой болезнью периодически болеют все более или менее развитые народы. Одному Богу известно, во что вылилась бы, скажем, убежденность в том, что русские – народ-богоносец, а Москва-де "Третий Рим, и четвертому не бывать", не случись в России революции. Одну войну – последнюю русско-турецкую (1877–1878 гг.) – мы под этой маркой с трудом выиграли, другую – Русско-японскую – проиграли, а в третью – Первую мировую – ввязались, не будучи к ней готовы, уповая на русский авось и Божью милость. Параллели напрашиваются сами собой. Так вот, дело в том, что немцы ждали, когда же наконец придет пророк, которому под силу возвестить избранность их народа и его великую роль в мировой истории. Гитлеру не нужно было ничего перестраивать. Он, со своими воззрениями о роли и об уникальности Германии, сформированными под воздействием все тех же поисков истоков и причин потенциального германского величия, придя к власти, получил уже возделанную почву, богато удобренную экономическими кризисами, беспомощностью политиков демократического толка, недовольством каждого рядового немца, униженным положением его родины. Оставалось лишь бросить зерно – и всходы не заставили себя ждать. Другое дело, что ощущение избранности оказалось, мягко говоря, гипертрофированным, и вот в этом уже – заслуга гитлеровских пропагандистов.
Воспитанию и возможному усилению этого чувства посвящалось в рейхе в целом, и уж тем более в СС, много усилий и времени. Каждый гвардеец должен был ощущать себя не просто немцем, а немцем из немцев, понимать свою избранность и действовать в соответствии с ней. В среде обывателей, рядовых граждан империи это ощущение выливалось в патриотизм и высокомерие по отношению к представителям негерманских народов. Тут нужно заметить, что речь идет именно о высокомерии, а не презрении. Сотрудники министерства Йозефа Геббельса периодически перегибали палку, стремясь показать, скажем, русских дикими варварами и недолюдьми, не отягощенными как семейными и религиозными ценностями, так и образованием, однако, если верить отчетам службы СД, подобные утверждения не достигали цели. А уж когда немцы столкнулись с первыми советскими пленными, с остарбайтерами, угнанными на работы в Германию, пришлось перестраиваться даже пропагандистам. А ближе к концу войны, чтобы хоть как-то оправдать неуспех на Восточном фронте, русских пришлось даже признать арийским народом. Однако высокомерное отношение к тем, в чьих жилах не было должного процента арийской крови, было делом вполне обычным и закономерным. В той же мере, в какой обычным было такое отношение к германцам или галлам для римлянина эпохи расцвета императорского Рима. И разумеется, среди членов ордена это было распространено в большей мере и выражено намного сильнее. Поэтому благородство внутреннего орденского кодекса, высокие моральные устои, четко выраженное понятие о чести и справедливости, характерные для гвардии Гитлера, и в то же время весьма часто варварское отношение к представителям негерманских народов и их культуре – не являются столь уж несовместимыми, как мы привыкли считать. Секрет в том, что члены СС были почти столь же чужды общеевропейской культуре, как марсиане Герберта Уэллса – культуре Земли. Общечеловеческие ценности, которыми мы привыкли измерять поступки и события, были для них не то чтобы пустым звуком, но стояли где-то на втором, а то и на третьем плане. Во всяком случае – распространялись не на любого представителя вида homo sapiens sapiens, а только на немцев. В определенной мере это относится и к Германии в целом, но Черный орден был не просто становым хребтом державы – в нем была сконцентрирована идеология рейха. Для того чтобы хотя бы примерно понять, откуда взялся такой подход, необходимо снова вспомнить об обращенности рейха в прошлое. Что было принято думать и говорить о цыганах и евреях в эпоху рыцарских орденов? Цыгане – это бич Божий, а евреи – прокляты зато, что распяли Сына Божьего, следовательно, и те и другие – не вполне люди и не имеют равных прав с христианами и даже, пожалуй, самого права на существование. Вот этой-то логикой – отнюдь не новой, просто забытой – и руководствовались наследники орденских традиций.
Гитлеровские пропагандисты попали в чрезвычайно неловкое положение, когда уже после начала антицыганской кампании выяснили, что цыганский народ гораздо ближе к арийским корням, чем германский. Кампания была немедленно свернута, а цыган решено было не уничтожать, а просто предать забвению и оставить в покое. Фактически сделать вид, что их не существует.
А дальше все объясняется в достаточной мере просто: если ты – единственный в своем роде, представитель лучшего в мире народа, фактически правитель мира, хотя и находящийся в изгнании, то никаких моральных препон, никаких поводов для сомнений для тебя не существует. "Тварь ли я дрожащая или право имею?" И вся непродолжительная история Третьего рейха говорит о следовании именно этому принципу. Помноженному на вполне средневековый девиз "делай как должно – и будь что будет". Гитлеровской гвардии – ордена СС – это касалось в той же, а то и в большей мере, чем каждого подданного империи.
Уильям Ширер в этой связи рассказывал об очень характерной беседе одного его знакомого с немецким приятелем. "Один его немецкий приятель сказал ему: "Разве это не ужасно то, что финны борются с Россией? Это совершенно неправильно". Когда мистер У. возразил, что финны, в конце концов, делают только то, чего следовало бы ожидать от всех честных немцев, попади они в такую же ситуацию, а именно: столкнись они с необходимостью защищать свою свободу и независимость от необоснованной агрессии, – его приятель резко ответил: "Но ведь Россия – друг Германии". Другими словами, для немца защищать свободу и независимость своей страны – это справедливо. Для финна делать то же самое – неправильно, потому что это вредит германским отношениям с Россией. Абстрактное понимание справедливости в германском менталитете отсутствует. Возможно, этим объясняется полнейшее отсутствие у немцев понимания или сочувствия к бедственному положению поляков или чехов. То, что немцы делают с этими людьми, – убивают, например, – это справедливо, потому что делают это немцы, а жертвы, с точки зрения немцев, – низшая раса, которая должна считать правильным все, что немцы пожелают с ними сделать".
Так каким же было понятие эсэсовцев о чести? Обратимся к тексту одной из хрестоматий, по которым обучались те, кто решил связать свою судьбу с орденом.
"Не хлебом единым жив человек. Раб полагает, что еды и питья достаточно для существования. Свободному человеку нужна честь. Ваша честь в том, какими вы видите себя сами. Благороден мужественный. Благороден тот, кто бескорыстен и честен. Достоин уважения тот, кто положил свою жизнь на алтарь Отечества. Деньги и богатство не делают человека благородным. Тот, кто создает новые ценности, может тоже добиться признания. Почетно быть сыном знатного человека, который много сделал для своего народа и государства. Но сын недостоин этой чести, если не пытается удостоиться ее. Слава преходяща. Честь подобна короне. Оскорбления юнцов не могут обесчестить героя. Однако тот, кто сносит оскорбления, лишается своего достоинства. За оскорбление мы наказываем не сами, для этого у нас есть фюрер – верховный вождь и судья. Но если кто-то нанес вам удар, ответьте ему ударом.
В ноябре 1918 года Германия была растерзана врагами, потому что верности предпочли неверность. Ты никогда не свернешь с пути и не откажешься от идеалов, которым поклялся на верность. Национал-социализм показал тебе дорогу к свету, по которой ты пойдешь до самой смерти. В этом твоя первая и главная вера. Ты должен быть предан своей отчизне, Германии. /…/ Неуклонно следовать за фюрером в дни побед и поражений. Ты должен идти за ним даже в годину бедствий и не позволять себе усомниться. Ты обязан быть верным товарищем. Ты должен всегда помогать другим в нужде и опасности. Твой товарищ должен быть уверен, что всегда сможет обратиться к тебе, что он может положиться на тебя, как на родного брата. Хаген убил Зигфрида не из трусости, но потому, что однажды Зигфрид навлек на него позор. Честь короля была в опасности. Зигфрид должен был умереть. Хаген искупил его грех. Его верность королю была выше его собственной родовой чести. Он стал проклятым преступником, но возвысился над толпой. Из верности рыцари следуют за своими сюзеренами. Из верности величайшие сыны Пруссии служили своему королю, хотя превосходили его своим богатством. Из верности шли за своими командирами миллионы тех, кто потом погиб на войне. Из верности мы следуем за нашим фюрером и его знаменем. Чувство собственного достоинства заставляет каждого из нас до самой смерти не выпускать из рук древко флага, ведущего Германию к новой жизни. То, что обещано, должно быть выполнено. Мы не нуждаемся в заверениях и клятвах. Мы должны верить делам и сами держать свое слово, ибо мы всегда честны. Наша вера – это наша честь. Кто сможет быть бесчестным среди смелых и героев?"
Звучит более чем достойно, не так ли? Стремление не уронить свою честь, сохранить лицо было выражено настолько сильно, что не требовалось даже практиковавшегося в гвардиях иных держав "суда офицерской чести": здесь судьями выступали все члены ордена, каждый его солдат и офицер. "Если твой друг ведет себя недостойно, – убеждал своих подчиненных Генрих Гиммлер, – ты должен сказать ему: "уходи". Ну а если он запятнал позором нашу форму, твой долг дать ему пистолет с одним патроном и время на выстрел". И что характерно, есть немало свидетельств, что так оно и было. Поэтому – мы возвращаемся к вопросу о верности вождю и присяге – поведение эсэсовцев, хоронивших чету Гитлер, вызывает откровенное удивление. Тем более что еще одной составляющей кодекса чести эсэсовца было понятие долга.
Нет, это не заслуга ордена и его идеологов. Они, как уже было сказано выше, лишь воспользовались особенностями немецкого национального характера. Понятие долга для немца – сродни некой священной реликвии. Воспитанное, так же как верность, многовековыми войнами, подтвержденное максимами протестантизма, оно оказалось намертво спаяно с представлениями о том, как устроен мир. Это подтверждает практически вся немецкая классическая литература: тема долга, чести, верности проходит через нее красной нитью. Долг стал для немцев кумиром, который, с одной стороны, побуждал их к действию, а с другой – мог это действие оправдать. Мало кто может представить себе, какую власть имело это понятие, эта моральная категория над целой нацией. Именно поэтому судьи и дознаватели Нюрнбергского трибунала и целого ряда последовавших за ним процессов с недоумением выслушивали оправдания подсудимых, исполнявших самые безумные распоряжения руководителей: "я выполнял приказ". Никому и в голову не могло прийти, что для немца, воспитанного в должном духе, такого рода оправдания более чем достаточно. Однако чуть-чуть, краешком прикоснуться к этому мироощущению можно, прочитав, что писали о долге идеологи СС: "Долг – это суровый труд, пока он не исполнен. Долг – это радость и ликование, когда вы сделали все, что смогли. Долг – это чувство ответственности. Долг – это то, чего требуют от нас семья, нация и государство. Выполнять свой долг не означает трудиться как прикованный к галере раб. Это означает испытывать радость даже тогда, когда исполнение долга требует значительных усилий. Из долга, исполненного нашими дедами и отцами, выросла немецкая государственность. Из долга, выполняемого нами всеми, вырастает национал-социалистическая держава, а с ней и будущее каждого гражданина и нации в целом. Настанет час, когда нация может потребовать от вас вернуть то, что дала, – вашу жизнь. Что под этим подразумевается? Любовь к государству, нашему Отечеству, которая живет у каждого в груди. Путь к высочайшему долгу – это путь к величайшему счастью, даже если он ведет вас к смерти. Только исполненный долг дает право на принадлежность к своему народу. В национал-социалистическом государстве другого права нет. Чем выше долг, тем больше справедливое вознаграждение. Тот, кто отдает все силы служению Германии, кто узами крови связал свою судьбу с судьбой отчизны, достоин наивысших почестей. Тот, кто сделал больше всех, стал главой рейха, а остальные следуют за ним во исполнение своего долга. Простой фабричный рабочий, если он честно выполняет свой долг, может встать вровень со своей судьбой и стоять в этом смысле выше нерадивого министра. От каждого требуется добросовестное исполнение своих обязанностей. И каждый должен выполнять их по велению совести".
Фактически об этом же говорил в своем письме из Нюрнберга Контрольному совету фельдмаршал Кейтель: "Надеюсь, что члены Контрольного совета, старые солдаты-фронтовики, проявят понимание того, что моя вина выросла из основы всех основ любой армии мира – исполнительности, солдатского долга и верности присяге. Если в порыве усердия я перешагнул границы солдатской добродетели, что, собственно, и стало предметом судебного разбирательства на этом процессе, я готов искупить свою ошибку кровью и принять смерть, приличествующую солдату во все времена. /…/ У меня есть только одно желание – принять смерть от пули".
Ну что ж, здесь можно и подвести итог этой главы. Что же мы видим? Четкий, прекрасно сформулированный кодекс, подчинявший себе едва ли не каждое движение того, кто находился на службе в ордене. Моральные нормы, не просто жесткие, а более консервативные, чем себе можно представить, пережившие в большинстве своем даже такое испытание, как война. А не видим мы при этом свойственного культуре Запада гуманизма, как и многих общечеловеческих ценностей. Потому что для Третьего рейха они ценностями не были. В поисках корней, в поисках наследия предков идеологи НСДАП нырнули слишком глубоко в минувшие века, увлекая за собой целую державу, на двенадцать лет выпавшую из всех общепринятых рамок. Однако понятия, не приобретенные в процессе развития цивилизации, а в равной мере важные как для современности, так и для глубокого Средневековья, – верность, честь, храбрость, добродетель, – не только не изменились, а приобрели новое звучание. Впрочем, повторюсь, как это ни печально, не для всех.
Замок, копье и традиции, или О паладинах, рыцарях и о том, что для пропаганды можно использовать даже романтику
Ах, какие фигурки! Еще и женскую – для красы!
Набросать сотню правил, дабы было им что
нарушить.
Каждому – чуткую совесть – невидимые весы:
Есть на чем взвешивать вечную боль -
бессмертные души.
Дина Баймухаметова. "XIII век"
Для того чтобы как следует управлять орденом, магистру нужны были "паладины-войсководители" и верные рыцари – хранители идеи. Те, за кем пойдет орденское войско, кому подчинится храмовая стража, чьи приказы о казни или помиловании беспрекословно будут выполнять палачи. И таких было немало. Другое дело, что на их свидетельские показания рассчитывать нельзя: большинство ведущих руководителей ордена скрылись, некоторые погибли, и в руках союзников-победителей оказалась лишь многотысячная армия функционеров среднего звена и исполнителей, носивших, естественно, черную форму и пресловутую кокарду-череп, но не отдававших приказы, не определявших идеологию. Верных рыцарей ордена, знавших о нем только то, что им позволено было знать. Говоря о годах своей службы в СС, они со спокойной душой заявляли, что выполняли приказы ныне покойного Гиммлера и ключевых решений не принимали.
С одной стороны, это действительно было так: большинство членов ордена были лишь исполнителями, орденскими чиновниками, всецело подчиненными воле руководства, слепо следовавшими приказам. С другой – орденом управлял не один только Гиммлер. Начать следует с того, что власть в организации он делил с двенадцатью "паладинами" – по примеру короля Артура, принимавшего решения в согласии со своими рыцарями Круглого стола. Именно для них был оборудован зал с круглым столом на двенадцать персон в орденском замке Вевельсбург в Вестфалии. Вевельсбург заслуживает отдельного отступления. Все-таки далеко не каждому юному романтику, грезившему в юности подвигами Ланселота и Гавейна, удается, став взрослым, воплотить свою мечту и стать хозяином настоящего рыцарского замка.