Книга посвящена теории и практике литературного псевдонима, сосредоточиваясь на бытовании этого явления в рамках литературы русского зарубежья. В сборник вошли статьи ученых из России, Германии, Эстонии, Латвии, Литвы, Италии, Израиля, Чехии, Грузии и Болгарии. В работах изучается псевдонимный и криптонимный репертуар ряда писателей эмиграции первой волны, раскрывается авторство отдельных псевдонимных текстов, анализируются опубликованные под псевдонимом произведения. Сборник содержит также републикации газетных фельетонов русских литераторов межвоенных лет на тему псевдонимов. Кроме того, в книгу включены библиографические материалы по псевдонимистике и периодике русской эмиграции.
Содержание:
От составителей 1
Статьи 1
Материалы 76
Библиография 83
Примечания 146
Псевдонимы русского зарубежья. Материалы и исследования (сборник)
Сост. М. Шруба, О. Коростелев
© М. Шруба, О. Коростелев, составление, 2015,
© Авторы, 2015,
© Новое литературное обозрение. Художественное оформление, 2015
От составителей
В основу настоящего издания легли материалы конференции "Псевдонимы русской эмиграции в Европе (1917–1945)", состоявшейся 3–5 сентября 2014 г. в Рурском университете в Бохуме (Ruhr-Universität Bochum). Исследователи, принявшие участие в конференции, и другие авторы сборника являются одновременно участниками международного исследовательского проекта по составлению "Словаря псевдонимов русского зарубежья в Европе (1917–1945)". В проекте участвует свыше двадцати ученых из России, Германии, Эстонии, Латвии, Литвы, Грузии, Швейцарии, Италии, Израиля, Чехии, Болгарии, Польши, Хорватии и США. Финансирование проекта обеспечено в 2013–2015 гг. Немецким научно-исследовательским сообществом (Deutsche Forschungsgemeinschaft, DFG).
Настоящий сборник состоит из трех отделов: "Статьи", "Материалы" и "Библиография". В отдел "Статьи" вошли, во-первых, работы, посвященные различным аспектам теории псевдонима, в частности особенностям употребления псевдонимов в условиях эмиграции; во-вторых, статьи о периодических изданиях русской эмиграции первой волны как местах преимущественного применения псевдонимов и криптонимов; в-третьих, работы, в которых изучается псевдонимный репертуар ряда авторов (П. М. Бицилли, А. С. Бухов, А. Ф. Лютер, П. М. Пильский, С. А. Соколов), раскрывается авторство отдельных псевдонимных текстов, анализируются опубликованные под псевдонимом произведения.
Отдел "Материалы" содержит републикации газетных фельетонов, которые литераторы русского зарубежья в межвоенные годы посвятили псевдонимам; публикуемые тексты почерпнуты из малодоступных, как правило, повременных изданий 1920–1930-х гг. (парижское "Возрождение", варшавская газета "За свободу!", ревельские "Последние известия").
В отделе "Библиография" помещен, в частности, перечень русскоязычных работ по псевдонимистике, а также список изданий периодической россики межвоенных лет и росписи содержания ряда литературных и критико-библиографических журналов русского зарубежья. Особый интерес представляет "Список доступных в интернете периодических изданий русского зарубежья 1917–1945 гг."; это путеводитель по целой виртуальной библиотеке, в которой на сегодняшний день находится уже свыше четырехсот повременных изданий русского зарубежья, выложенных в открытый доступ, но зачастую труднонаходимых.
Статьи
Роман Тименчик
Об эмигрантских ложноименах
Исследование эмигрантской псевдономастики за последнее тридцатилетие прошло от первых робких (порой и неверных) догадок до создания ожидающего своей скорой презентации вполне солидного свода.
Когда это была совершеннейшая terra incognita, я, помнится, в 1975 г. терзал покойную Н. И. Столярову – не она ли подписалась "Н. Ст." под рецензией на стихи Вадима Гарднера (биография которого меня интересовала) в "Последних новостях" в 1929 г. Она отрицала, но, как всякий так называемый "проницательный читатель", я сомневался в ее памяти. Потом только я узнал, что это криптоним М. Осоргина. В ту эпоху восторженного неведения могли случаться и более скандальные казусы вроде приписывания Марине Цветаевой псевдонима "Адриан Ламбле" (а это реальное лицо) в переводе "Цветов зла" . Словечко "Ярхо", вылезшее на поля гектографированной диссертации Людмилы Фостер против имени "Б. де Люнель", мне долго казалось типографским браком (а мне две подписанные де Люнелем пьесы с ветхозаветной травестией мнились в конце 1960-х гг. написанными пером М. А. Булгакова). Лишь потом я понял, что это механическая фиксация пометы руководителя диссертации Романа Якобсона на полях рукописи, что-то вроде подписи "Обмокни" из гоголевской "Тяжбы". Вероятно, именно Якобсон был в курсе передачи рукописей пьес Бориса Ярхо в эсеровский журнал "Воля России" во время пребывания автора в Праге в 1922 г. . Тогда я ввел раскрытие псевдонима в статью о Борисе Исааковиче Ярхо в иерусалимской "Краткой еврейской энциклопедии".
Процесс дешифровки псевдонимов, как никакая другая историко-литературная рутина, чреват ошибочными реконструкциями. И не только потому, что зачастую укрыватель своего имени специально подбрасывает нам ложные улики (а в эмигрантской литературной жизни еще чаще в силу ее повышенной скрытности), но и в силу общей смысловой структуры псевдонима.
Ранний Виктор Виноградов в работе о поэтической символике приводил слова Оскара Уайльда из предисловия к "Портрету Дориана Грея": "Кто раскрывает символ, идет на риск". Псевдоним и является символом, заменяющим своими изобретательными realiora скучные и случайные realia паспортного имени. И этот символ развертывается получателем, читателем в то, что поздний Виноградов называл "образ автора".
Очевидно, что сходные семантические процессы имеют место как в случаях поиска имени для литературного персонажа, так и при подборе ложноимени для автора-эмигранта . Про имена беллетристических персонажей напомню справедливый постулат Тынянова: "В художественном произведении нет неговорящих имен" . Имя персонажа – микротекст, функционирующий в контекстуальном пространстве макротекста. Как всякий художественный текст, пусть и минимальной протяженности, фамилия персонажа "говорит" нам на разных уровнях, иногда находящихся в отношениях изоморфизма, иногда – в контрапунктических. Говорит фоносемантикой, акцентологией (напомним о разнице между "Иван о вым" и "Ив а новым"), морфологией, этимологией, омонимией, синонимией и антонимией .
Между прочим, может быть, существует известная связь между постоянно сопутствующей эмигрантскому литературному быту потребностью неназывания подлинного имени в печати в силу политической, социальной или личной конспирации – и интересом гуманитариев-эмигрантов к литературной антропонимике (я имею прежде всего в виду увлекательные работы Петра Бицилли об именах у русских классиков).
Псевдонимы "говорят" своей выразительностью и своей невыразительностью. Тот же "Иванов" – первым приходящий в голову пример нейтронима, как назвал это в своей классификации покойный переводчик В. Г. Дмитриев, автор содержательных работ по русской псевдономастике – "вымышленная фамилия, не вызывающая никаких ассоциаций и поставленная как подпись". Насчет не вызывающих ассоциаций, конечно, не совсем точно сформулировано. "Иванов", как напоминал Ю. Тынянов, содержит коннотации безликости, среднестатистического, что обыгрывалось и в тематическом номере "Сатирикона" – "Иван Иванович Иванов", и в одноименном стихотворении Заболоцкого, где "на службу вышли Ивановы в своих штанах и башмаках", и в публицистике.
Тут надо мельком коснуться еще одной генеральной проблемы – стилистический арсенал эмигрантской поэтики (таковая, я думаю, есть, с поправкой на наличие "внутриэмигрантской" в метрополии) расширяется новой нотой "остраннения" русского языка как такового. Эта нота возникает в иноязычной повседневной ксенофонии. И это остраннение начинается с самых уязвимых островков языка – междометий и имен. Воспользуюсь нарицательным Ивановым – у Иосифа Бродского: "Да, русским лучше; взять хоть Иванова: звучит как баба в каждом падеже".
С точки зрения эвристики выявления псевдонимов эти "нейтронимы" представляют главную опасность (как предлагал издателям подвергнутый цензурному табу Н. Г. Чернышевский, "надо будет выбрать какую-нибудь из обыкновеннейших русских фамилий: Андреев, Павлов, Яковлев, или какую другую в этом роде"). Хорошо, когда подпись эксплицитно сигнализирует свою псевдонимность, по терминологии Дмитриева инкогнитоним, вроде Незнакомец, Некто, Nemo, но Василий Шишков и Василий Сизов должны остановить только квалифицированного профессионала.
Продолжая аналогию стратегии крестителя литературного героя и избирателя псевдонима, укажем на сходство с конкретикой имянаречения в определенных повествовательных жанрах, например в т. н. светской повести, часто "романа с ключом" (roman à clef), где в силу правил юридической безопасности надо выбрать имя, не существующее в реальном ономастиконе. Таков, скажем, "князь Вельский" в "Третьем Риме" Г. Иванова – имя, образованное от уездного города Вельск Вологодской губернии или от реки Вель, на которой он стоит. Фамилия, памятная по одному из самых известных подражаний Евгению Онегину – "Евгений Вельский", с параллелизмом северных рек Онеги и Вели. Как и "Вольский", испытанный еще в ХIХ веке псевдоним (сестры Лачиновы, например, или Махайский, автор "махаевщины", и попадающийся в эмиграции и, например, в берлинском "Накануне" использовавшийся Александром Гройнимом, потом уехавшим в СССР и расстрелянным в 1928 г.), так и фамилия "Вельский" бралась в псевдонимы в русской печати, в том числе эмигрантской, как, скажем, ревельским литератором с неблагозвучной фамилией Сосунов (по указанию Л. В. Спроге, в этом псевдониме у Петра Пильского ребусно зашифрован топоним – "Р [е] Вельский"). Последнее обстоятельство, назовем его для краткости какосемия, наталкивает на перспективу сравнительно-типологического обследования эмигрантской псевдонимики и практики перемены фамилий в советской России начала 30-х гг., изучавшейся еще А. М. Селищевым.
При тесте на ложноименность следует иметь в виду некоторые генеральные моменты эмигрантского этоса.
Начну с примера. После Второй мировой войны в эмиграции прошел слух о том, что на Запад прибыл incognito (и это полагалось держать в полном секрете) писатель Игнатий Ломакин, нуждающийся в помощи.
Игнатий Семенович Ломакин печатался с 1910-х гг., был близок к группе крестьянских поэтов "Страда", участник их альманаха (и есть инскрипт вдохновителя группы С. М. Городецкого в 1915 г. "юнейшему из крестников"; предполагают также, что он тот "Игнатий", которому сделал дарственную надпись Есенин на книге 1920 года). В 1918 г. он на своей Царицынщине печатается в советских газетах, потом Добровольческая армия хочет его за это судить, но его оправдывают, он поступает в Осваг в Ростове, и Александр Дроздов в известном очерке "Интеллигенция на Дону" вспоминает его в компании осваговцев – Е. Чирикова, И. Билибина, Е. Лансере – как "графа Ломакина", прозванного так за внушительную свою внешность, зычный голос и светскую изысканность за столом". В 1920-х – начале 1930-х гг. он публикуется в сатирических журналах "Лапоть", "Смехач", "Бегемот", издает в библиотеке "Бегемота" несколько книжек.
Затем он обнаруживается в "Ленинградском мартирологе", где я прочитал: "Ломакин Игнатий Семенович, 1885 г. р., уроженец д. Успенка Ольховской вол. Царицынского у. Саратовской губ., русский, беспартийный, литератор, проживал: г. Ленинград, Ижорская ул., д. 11, кв. 3. Арестован 1 марта 1938 г. Особой тройкой УНКВД ЛО 8 июня 1938 г. приговорен по ст. ст. 58–10–11 УК РСФСР к высшей мере наказания. Расстрелян в г. Ленинград 18 июня 1938 г.".
Послевоенное инкогнито, таким образом, есть некто, называющий себя именем покойного коллеги из ревизских сказок советского писательского контингента.
Это заставляет задуматься о некоторых дедуктивно исчислимых принципах эмигрантского самонаречения, вырастающих из глубинных неомифологических мотивов философии изгнания.
Эмиграция – это путь через зону смерти (это относится к маршрутам и к curriculum vitae переместившихся лиц как в Гражданскую войну, так и во Вторую мировую). Выжившие после перехода этой полосы, как в обряде инициации, получают новое имя. Но это новое имя несет память о смерти в том или ином отношении, и, в частности, это может быть именем покойника, в том числе именем-мемориалом жертвы или павшего героя. Такой псевдоним принадлежит к типу, который в классификациях называется аллонимом, гетеронимом – имя другого человека, и этот подтип можно назвать мартиронимом (или, в зависимости от акцентируемого аспекта, – мародеронимом).