Тоже рефлекс, если честно. Когда группа частных лиц – не важно, симпатичных персонально мне или нет, – берет какую-нибудь общую ценность и провозглашает ее своей ценностью, будь то "Наши" с Гагариным, РПЦ с адмиралом Ушаковым или, как сейчас, тусовка профессиональных патриотов, взявшаяся защищать русских так, что дым столбом стоит, – когда они эту ценность присваивают, а ты в их группу не входишь, возникает вопрос "как быть?". И ответ на него только один, по-моему, – отойти в сторону, не мешать ребятам резвиться. Ты один, а их много. Без вариантов.
В первый раз, кажется, это случилось в девяностом году, когда Ельцин избрался председателем Верховного совета РСФСР, и слово "российский" стало ассоциироваться не собственно с Россией, а с небритым мэнээсом в шапке-пидорке, завсегдатаем бело-сине-красных митингов, читателем газеты "Куранты" и слушателем тогда еще коротковолнового "Эха Москвы". И все как-то сразу забыли, что еще за год до этого "Российскими чтениями" назывались вполне охранительные читательские конференции "Нашего современника" и "Молодой гвардии", а еще несколькими годами раньше сусловская цензура меняла в известной песне про друзей-однополчан одну строчку, и получалось "здесь живет семья советского героя, грудью защитившего страну". Девяностый год, когда слово "Россия" было похищено у всей страны одной группировкой, боровшейся за власть, приучил страну к тому, что именно эта группировка может воровать слова. Что только одиозные персоны из "того" лагеря способны хитрить и обманывать, шельмовать и травить. Русская тема слишком долго была заперта в темной комнате, и за априорным сочувствием к этому историческому недоразумению я, каюсь, не заметил (да, думаю, не один я), как из этой темной комнаты вышли совсем не те, кого можно было бы ожидать – не менее крикливая и омерзительная, чем русофобы, шайка профессиональных русских. Ситуация, ничем не отличимая от той, когда из всеобщего справедливого неприятия антисемитизма выросло малосимпатичное государство Израиль.
Одинаковые люди в костюмах со значками двуглавых орлов, толстяки-интеллектуалы с плакатами про Иванникову, борцы и идеологи! Пожалуйста, придумайте себе собственное наименование, назовитесь как-нибудь по-своему. Партию создайте, в конце концов. Не делайте из своей русскости профессию, пожалуйста.
А то нам, остальным русским, будет стыдно быть русскими. Не хочется, знаете ли.
15 июня 2005
Жизнь начальства
Занимательная сейсмология
В Калининграде во вторник было землетрясение.
Первым о нем сообщило агентство "Регнум". То есть оно сообщило: "ощущался мощный толчок, как при землетрясении". Но на самом деле это, конечно, был взрыв, причем мощный и в центре. Так и написано: "В центре Калининграда произошел мощный взрыв".
Нетрудно представить, как это происходит. Сидит корреспонденту себя в редакции или дома, не знаю, и вдруг начинают трястись стены, звенеть оконные стекла и падать со стен семейные фотографии в застекленных рамочках. Какая первая мысль? Правильно. События августа-сентября не оставляют простора для каких-то размышлений: из-за чего еще могут затрястись стены, как не из-за взрыва?
Это было странное землетрясение. Не в том смысле, что Земландский полуостров всегда был сейсмически спокойной местностью (хотя и в этом тоже), а в том, что никто долго не хотел верить в землетрясение – как-то отвыкли мы, что гадостей можно ждать от самого безобидного, что у нас осталось, – от природы. Сразу нашелся какой-то "мужик из Ташкента", который сказал, что при землетрясениях трясет по-другому, потом заговорили об аварии на Игналинской АЭС в Литве, потом – о тайфуне, который грозит приморским городам, и МЧС уже начинает эвакуировать жителей этих городов.
Когда стало ясно, что это все-таки землетрясение (мужик из Ташкента посрамлен), все почему-то начали веселиться. То есть люди, конечно, паниковали (звоню в Калининград маме на работу, трубку по параллельному телефону берет какая-то женщина, которая просит не занимать телефон, потому что собирается звонить в мэрию и выяснять, когда начнется эвакуация). Но в целом – всекалининградский вздох облегчения был слышен и в Москве. Звонок. "Кашин, ты же мне завидуешь?" Это знакомая-москвичка, поехавшая на несколько дней в Калининград и пережившая землетрясение за столиком кафе. Столик, по ее словам, покачнулся так, что с него что-то упало (в это я, впрочем, верю слабо).
Паника сменилась ликованием. Пускай нервным, на грани истерики, но все-таки ликованием. "А в оставшихся открытых магазинах – сметено почти все спиртное и очередь из мужиков стоит!!!! Все будут стресс снимать!" В самом деле – ждали теракта, а получили землетрясение. Прикольно.
Люди, конечно, для порядка походили с чемоданами по улицам, но потом пошел дождь (к землетрясению прибавилось штормовое предупреждение), мокнуть под дождем никто не хотел, и все закончилось звонками встревоженного населения в местное "Времечко" – как и следовало ожидать, моментально нашлись люди, у которых "лопнули стены", – по странному совпадению, почему-то именно в тех районах (поверьте старому калининградцу), жители которых уже лет пятьдесят безрезультатно просят городские власти отремонтировать ветхие дома немецкой постройки. Бог даст, сейчас наконец отремонтируют.
Не знаю. Может быть, я упрощаю или усложняю, но – если кто-то хотел просканировать настроение в обществе после терактов, то вот вам пожалуйста. Бедные американцы во главе со своим Бушем молятся, чтобы ураган со странным для природного явления именем Иван их миновал, а у нас – какие молитвы? Карнавал скорее какой-то, праздник. Тоже, кстати, интересный момент: по поводу этого Ивана к нации обращается президент страны, а при калининградском землетрясении единственным официальным лицом, объясняющим гражданам, что происходит, становится вышедший под вечер из подполья начальник управления ГО и ЧС, губернатор же Егоров так в течение дня знать о себе и не дал – не принято это у нас. Да никто, собственно, и не ждет. Всем ясно, что если происходит что-то, выходящее за рамки традиционного для власти алгоритма, власть испаряется, чтобы появиться уже по окончании чрезвычайного происшествия. Давайте поспорим: через пару дней, когда подземные толчки закончатся, калининградский губернатор соберет партхозактив и скажет, что землетрясение продемонстрировало неэффективность областной системы управления, и он, Егоров, принял решение изменить порядок избрания глав районов – для предотвращения новых землетрясений будет целесообразней избирать этих глав законодательными собраниями по представлению губернатора. Да и митинг "Калининградцы против землетрясений" представить несложно – с обязательной заявкой за десять дней до землетрясения, как и полагается по закону.
Все абсолютно так же, как всегда. Растерянность властей и ответственных за безопасность населения служб. Местные радиостанции и телекомпании, не давшие ни одного экстренного выпуска. Еще – по радио передают по очереди два Важных Сообщения: одно о том, что ожидаются новые толчки, МЧС рекомендует покинуть дома, второе – о штормовом предупреждении и о том, что из домов выходить не надо. Не хватает, пожалуй, только Быкова, который, ползая под дождем из кирпичей, размышлял бы о том, как жить дальше и что там сейчас пишут в ЖЖ. Последний, к слову, и для самих калининградцев, и для более удаленной публики во вторник был главным источником новостей о землетрясении – как, впрочем, и слухов. Не очень, конечно, хорошо, но выбирать особо не приходится.
22 сентября 2004
Мужской разговор
Дознаватель ГУВД Московской области со смешной фамилией Горошко пришел ко мне на работу как частное лицо к частному лицу. Точнее – это он сам так сказал, – как мужчина к мужчине. Дознаватель Горошко долго выяснял по телефону, в каком вагоне из центра надо ехать в редакцию на метро, и приехал, как и обещал, ровно через час после нашего разговора. Я тем временем заказал ему пропуск, сам встретил его у подъезда и проводил в редакционный буфет – чтобы, собственно, и поговорить по-мужски.
Суть мужского разговора заключалась в следующем. На прошлой неделе губернатор Громов заявил, что из Подмосковья надо выселить всех нелегально проживающих здесь людей, "в особенности – выходцев с Кавказа", и дал соответствующее поручение областным силовикам. Областные силовики, которых я просил прокомментировать губернаторскую инициативу, почему-то отреагировали на нее более вяло, чем следовало. Если быть точным, единственным силовиком, который согласился хоть как-то отреагировать на заявление губернатора, был всего лишь пресс-секретарь областного ГУВД Александр Михайлович Алексеев, да и тот сказал, в общем-то, нечто банальное и неинтересное – мол, выселять нелегалов мы можем только по решению суда, а так – милиция как работала, так и будет работать, никаких изменений не предвидится.
В общем, заметка об антитеррористических инициативах губернатора Громова получилась вялой и неинтересной. Кто же знал тогда, в прошлую пятницу, что именно она, эта заметка, станет причиной мужского разговора между мной и дознавателем Горошко!
Дело в том, что уже после появления заметки, а именно – позавчера, оказалось, что пресс-секретарь Алексеев сказал мне то, чего настоящий милиционер говорить не может. То есть настоящий милиционер не имеет права говорить, что инициативы губернатора ни на что не повлияют, – потому что этим он, конечно, оскорбит губернатора, что совершенно недопустимо. Поэтому начальник ГУВД Московской области Николай Владимирович Головкин распорядился провести служебное расследование и наказать виновных. Расследование было поручено дознавателю Горошко.
Итак, мы разговариваем по-мужски. Дознаватель Горошко называет пресс-секретаря Алексеева только "этот человек" и просит меня воссоздать обстоятельства инцидента в мельчайших подробностях, какие только я помню. Я рассказываю. Дознаватель Горошко слушает, а потом достает лист бумаги и говорит, что хочет написать протокол. Я говорю, что пускай будет протокол, только подписывать его я не хочу. Дознаватель Горошко отвечает, что это не важно, и старательно пишет от моего имени – мол, я, такой-то такой-то, такого-то числа, находясь на рабочем месте по адресу такому-то, позвонил… "Куда вы позвонили, Олег Владимирович?" Я должен вспомнить номер, дознаватель Горошко очень просит, и я роюсь в записной книжке, называю этот номер. "А кто там снял трубочку?" – "А черт его знает". – "Неужели он не представился? Ой, как нехорошо… И, значит, вот тот человек, который снял трубочку, и дал вам телефон этого человека, да?"
Я вдруг замечаю, что и сам уже начинаю называть пресс-секретаря ГУВД Московской области, вчера еще уважаемого человека Александр а Михайловича Алексеева, "этим человеком". Меня посещает страшная догадка. "Скажите, – спрашиваю я дознавателя Горошко. – Этот человек – он что, на самом деле – не пресс-секретарь, да?" – "Почему же, – отвечает дознаватель, – пока пресс-секретарь. Кстати, а почему вы решили обратиться за комментарием именно к этому человеку? Только честно, Олег Владимирович, – почему?"
И я уже сам мысленно начинаю ругать себя за то, что я позвонил именно этому человеку. Я могу, конечно, сказать дознавателю Горошко, что в обязанности пресс-секретаря в принципе как раз и входит общение с прессой, и если губернатор сказал, что поручает милиции разобраться с нелегалами, кому, черт подери, мне еще звонить, как не милицейскому пресс-секретарю? Я могу это сказать, но вместо этого говорю дознавателю Горошко, что да, согласен, не подумал, постараюсь больше так опрометчиво не поступать. И дознаватель Горошко отвечает, что действительно нельзя вести себя так опрометчиво, потому что иной раз человек сам не знает, во что он может вляпаться. "Вы уж поосторожнее, Олег Владимирович", – говорит дознаватель Горошко и уходит, обещая вернуться. И я провожаю его по лестнице и обещаю позвонить, если что. И он тоже обещает.
И знаете – позвонил. На следующее же утро, в девять часов. Я еще спал, его звонок разбудил меня, и пока я соображал, что это за неизвестный номер определился на моем мобильном, голос в трубке спрашивал меня: "Олег Владимирович, скажите, только честно, а кто подсказал вам эту идею?" – "Какую идею?" – "Ну, по чьему указанию вы позвонили именно этому человеку?"
И я, сам того не ожидая, иду на прямой обман. Я говорю дознавателю Горошко, что я заболел, на работу выйду только через неделю, а когда выйду, то сразу уеду в командировку и ответить на новые вопросы дознавателя Горошко смогу не раньше чем через месяц – если, конечно, через месяц ему еще будет интересно, кто заставил меня позвонить именно этому человеку и кто заставил этого человека сказать мне именно то, что он сказал. Дознаватель Горошко обижается и говорит, что пришлет повестку. Я бросаю трубку и засыпаю дальше.
Конечно, дознаватель Горошко позвонит еще раз. Может быть, даже пришлет повестку. Конечно, служебное расследование по факту недопустимых заявлений пресс-секретаря ГУВД Московской области Алексеева закончится точно в срок, и виновные будут наказаны.
Впрочем, случай с пресс-секретарем Алексеевым нельзя назвать типичным. Пресс-секретарь Алексеев – это пресс-секретарь старой формации, человек из тех времен, когда, скажем, парламент еще был местом для политических баталий (сейчас, как известно, он таковым не является), а пресс-секретари, подобно Александр у Михайловичу Алексееву, еще общались с прессой. Современный пресс-секретарь совсем не такой. Идеалом современного пресс-секретаря я бы назвал главу Центра общественных связей одной серьезной организации. Он, Сергей Николаевич Игнатченко, каждый телефонный разговор начинает с вопроса "А кто вам дал номер моего телефона?", тем самым страхуя себя от проблем, аналогичных проблемам коллеги из ГУВД Московской области. По-моему, такая позиция достойна уважения. Человек хоть и является пресс-секретарем, понимает, что пресс-секретари сейчас не нужны, и делает все, чтобы это поняли все остальные. Сергея Владимировича Ястржембского в 1996 году знала в лицо каждая домохозяйка, а кто может похвастаться тем, что видел – хотя бы по телевизору – Алексея Алексеевича Громова? Полагаю, очень немногие, и это, безусловно, правильно – нужда в людях, способных рассказать о рукопожатии, отпала вместе с нашими сомнениями в крепости этого рукопожатия. Новому поколению чиновников пресс-секретари не нужны. Новое поколение чиновников само прекрасно справляется с пресс-секретарскими обязанностями.
Например, замдиректора Госнаркоконтроля Александр Михайлов (в прошлом, к слову, сам пресс-секретарь ФСБ) в конце мая в Смоленске рассказал журналистам, что нашел покровителей наркомафии прямо в правительстве, точнее – в Минюсте, а когда его попросили назвать имена, раздраженно сказал: "Пушкин! Александр Сергеевич! Но ничего, на него еще найдется свой Дантес!" Дантеса, как нетрудно догадаться, пока не нашлось, а уголовное дело по факту этих, прямо скажем, серьезных обвинений со стороны замдиректора Госнаркоконтроля все-таки появилось. Заявление в Мос-горпрокуратуру написал сам Пушкин, Александр Сергеевич. Оказалось, в Минюсте действительно есть такой человек – Александр Сергеевич Пушкин. Мирно работает на второстепенной должности и, конечно, никаких наркобаронов не крышует. Уголовное дело по клевете – против газеты конечно, не против Михайлова.
А пресс-секретарь Алексеев, тот самый "этот человек", сегодня прислал в редакцию письмо. Пишет, что сведения о нем, опубликованные в газете, не соответствуют действительности, и он требует опровержения. "Комментарии для прессы не входят в мою компетенцию", – пишет пресс-секретарь Алексеев. И это обнадеживает – человек учел свои ошибки и больше никогда не допустит таких инцидентов, которые приводят к мужским разговорам дознавателя Горошко с корреспондентами некоторых СМИ.
15 сентября 2004
Гособвинитель
В Тоскливую путинскую эпоху любой мало-мальски значимый скандал – будь то Киркоров с розовой кофточкой или Фетисов с неудачными попытками отставки Колоскова – воспринимается как глоток свежего воздуха. Когда по НТВ в передаче "Страна и мир" показали гособвинителя с суда над национал-большевиками из Минздрава, мне позвонили, не соврать, человек двадцать знакомых и друзей, каждый из которых счел своим долгом спросить: "Ты видел?"
Я видел (причем не только по телевизору), как, заметив стоявшего в стороне от толпы гособвинителя, к нему бросилась мама одного из осужденных, молоденького студента из провинции Сергея Ежова. Сергей отпросился у мамы в Москву на два дня, а остался здесь на пять лет – она, мама, кричала гособвинителю "Палач!" и "За что?". Вначале гособвинитель что-то бубнил насчет законности и уголовного кодекса, а потом взорвался: "Вы, большевики, у власти были, вы моего прадеда к стенке поставили как буржуя! И глазом никто не моргнул! Ненавижу я вашу власть большевистскую! Поняли?! Ненавижу! Коммунисты проклятые! А что вы со страной делали?! А когда вы беременным женщинам саблями пузы рубили?! Вам было жалко?! Вы борцы за классовую идею! Царскую семью расстреляли! Вам не жалко было. Да?! Ну! Стреляйте в меня! Повесьте! Ненавижу вас, коммуняки проклятые! Поняли?! Всегда буду вас ногами топтать! Ну давайте! Я один, вас много!"
Его бы, если честно, самого там растоптали эти матери и бабушки – если бы не милиционеры, которые увели гособвинителя в здание суда, пока ОМОН оттеснял родственников осужденных. Вы это видели по телевизору и наверняка согласитесь со мной: таких истерик с представителями власти не было еще никогда. И это зрелище – бьющийся в падучей прокурор – действительно производит впечатление.
Но меня гособвинитель впечатлил гораздо сильнее. Обо всем по порядку.
Не могу сказать, что меня очень уж сильно радует то, как складываются мои отношения с национал-большевиками. Симпатия симпатией, конечно, но когда мой добрый знакомый Кирилл Ананьев (в партии он занимает пост с милым названием "бункер-фюрер"), приветствуя меня на улице, говорит: "Здравствуй, нацбол Кашин", – мне это не сильно нравится. Потому что при всей симпатии к нацболам я все-таки прежде всего журналист, а журналист должен быть объективен, а не как Панюшкин. Так получилось, что в то утро мне и выдался случай соблюсти объективность – посмотреть на нацболов глазами другой стороны, глазами государственного человека. Не то чтобы я сам, стоя с нацболами перед закрытой дверью Тверского райсуда, думал: "Блин, как бы мне сейчас соблюсти объективность", – нет. Я просто хотел продемонстрировать молодежи свои возможности – позвонить по мобильному телефону гособвинителю и спросить у него, почему нас не пускают в зал суда.