Старший сделал состояние на торговле бакинской нефтью, а младший к тому же удачно женился, породнившись с еще более богатым и влиятельным армянским кланом, имевшим большие связи и в Турции, и в Иране и других странах Европы и Азии. Связи эти очень пригодятся, когда он "заделается" вдруг иранским дипломатом – чтобы защититься от германских оккупационных властей во Франции. Ведь его богатство, тесные связи с английским капиталом, мало того, британское гражданство, неизбежно должны были вызвать пристальный интерес Гестапо. А так дипломатический статус позволил ему сначала вырваться из оккупированного Парижа, обосноваться в посольстве Ирана при правительстве Виши. А затем и вовсе перебраться через границу в Испанию, а потом и в Португалию. И главное – вывезти с собой в качестве дипломатического груза свои картины и коллекцию монет!
Везло ему всю жизнь, даже в самые неожиданные моменты. Например, на раннем этапе своей карьеры он вынужден был бежать от армянских погромов из родной Турции в Египет. И вот представьте себе: на том же корабле среди пассажиров оказался один из главных нефтяных магнатов России – бакинский армянин Александр Манташев. Завязавшаяся на борту дружба немало способствовала продвижению нефтяных интересов Гюльбенкяна. Потом в Египте покровительство премьер-министра Нубар-паши, кстати, тоже оказавшегося родственником жены, тоже сыграло свою роль в развитии семейного бизнеса, особенно в ближневосточном направлении (недаром даже сына назвали Нубаром!).
Связь с Манташевым, в частности, позволила Гюльбенкяну закрепиться в Лондоне в качестве представителя бакинских нефтяников и открыло ему двери в компанию "Ройял Датч", с главой которой – Генри Детердингом – он близко сошелся. Эта дружба и доверительные отношения продолжались почти 20 лет, пока между ними не встала женщина, ну, разумеется, красавица, и, разумеется, русская. (А кто же еще?)
Впрочем, к тому времени Гюльбенкян был уже мощным самостоятельным игроком в мире нефти, ни в чьем покровительстве больше не нуждавшемся. Теперь молодые армянские родичи мечтали уже о его поддержке…
Так что бесспорно: счастливый жребий Гюльбенкян вытаскивал в жизни много раз. Но было и другое – железная воля, хватка и быстрый ум, и немалые знания. Когда он в 19 лет в Великобритании получил диплом Королевского колледжа, учителя находили у него большие способности в области фундаментальных наук, особенно физики, и рекомендовали продолжить академическое образование. Но по совету отца вместо этого Галуст отправился в Баку знакомиться с нефтяной промышленностью России и по итогам поездки написал несколько аналитических статей, сделавших его в возрасте 21 года признанным экспертом в этой области.
Вскоре он вернулся в Турцию, где, благодаря отцовским связям и полученным в Англии впечатляющим дипломам, удостоился престижного задания от правительства Султана – подготовить экономическое обоснование разработки нефтяных месторождений Месопотамии – то есть, современного Ирака, входившего в то время в Османскую империю. И преуспев в этом деле и произведя на Османские властителей большое впечатление, он и сам загорелся проектом.
Статус негласного советника султана по иракской нефти открывал в Турции нужные двери. Но накануне Первой мировой войны вокруг Ирака и его потенциальных углеводородных богатств развернулось жестокое англо-германское соперничество. Казалось бы, ситуация была совершенно патовой: английский проект сам по себе был невозможен, поскольку Германия обладала возможностями для того, чтобы его сорвать. Но и у немцев одних ничего не получалось из-за английского сопротивления. В одиночку и Турция не справилась бы: у нее для этого не было ни технологий, ни финансовых средств, ни воли.
И вот тут Гюльбенкян впервые демонстрирует свой феноменальный талант переговорщика и дипломата. Ему удается достичь, казалось бы, заведомо невозможного – "поженить", объединить интересы всех трех сторон. Особенно невероятно выглядит факт англо-германского партнерства. Но впрочем, оно и было возможно только при условии участия "хозяина площадки" Турции. Но еще и при том, чтобы посредником была бы фигура турецкая, да не совсем. Армянин подходил идеально! Англичанам нравились его британский паспорт и лондонские связи, а немцам о его втором гражданстве знать было необязательно, для них он был подданным дружественного, почти союзного государства…
Что уж он там наговорил сторонам во время напряженных закулисных переговоров, остается только гадать, но можно предположить, что каждая сторона слышала то, что хотела слышать. (Он написал потом в воспоминаниях, что миссия его была не только трудной и деликатной, но и "вовсе не приятной").
Как бы там ни было, удивительный, невероятный факт свершился: была создана "Тюркиш Петролеум компани" (ТПК), которой Османское правительство предоставило широкую концессию на разведку и добычу нефти в Ираке. В компании было три основных партнера: от Британии – "Англо-Иранская группа" (50 процентов) и "Шелл" (25 %), от Германии – "Дойче Банк" (оставшаяся четверть). Но был еще и партнер четвертый, державшийся в тени – Галуст Гюльбенкян, получивший за труды 5 процентов ТПК. (Главные акционеры скинулись, от себя отщипнули). Эти лебедь, рак да щука, впрочем, могли двигаться куда-то в одной упряжке только благодаря нему. Впрочем двигаться им оставалось недолго: через несколько недель началась Первая мировая война.
На время войны проект был, естественно, заморожен, но ТПК продолжала номинальное существование, поддерживаемая личными субсидиями Гюльбенкяна.
С тех пор, и вплоть до смерти Гюльбенкяна в 1955 году, менялись участники иракских консорциумов, исчезали одни и появлялись другие, немцев сменили сначала французы, затем появились американцы из "Стандард ойл оф Нью-Джерси"). Но только один партнер оставался неизменным – "мистер пять процентов", эта кличка Гюльбенкяна стала широко известна далеко за пределами мира нефти. Не раз и не два новые участники пытались от него избавиться, откупиться подешевле, но Гюльбенкян демонстрировал всем свои железные челюсти и, используя американо-англо-французские противоречия, неизменно оказывался в роли естественного посредника, отстаивал всё ту же свою "законную долю". Именно его рукой была отчерчена на карте Ближнего Востока знаменитая "красная линия", компромисс, согласно которому стороны взяли на себя добровольное обязательство не вступать ни в какие новые нефтяные проекты отдельно друг от друга на обширной территории, включавшей весь Ближний Восток, в том числе Саудовскую Аравию и страны Персидского залива за исключением Кувейта. (Ну и Иран, естественно, остался в стороне, красная черта прошла по ирано-иракской границе).
Обратите внимание: Гюльбенкян не упускал своего, но и не ставил совсем уж нереалистических задач. А мог бы теоретически заявить: вас здесь не стояло, а я – основатель, один из главных акционеров "Тюркиш Нэшнл бэнк", а потому мне причитается минимум турецкая доля, а то и часть германской. Нет, Гюльбенкян прекрасно понимал, что при такой постановке вопроса его просто отодвинут в сторону. И пять-то процентов давать не хотели, пытались всё отобрать. Но Гюльбенкян каждый раз оказывался незаменимым брокером между сторонами. Неофициальной частью соглашения "красной линии" стало и признание доли посредника, обеспечивавшего всё же некую юридическую преемственность, даром, что Османской империи больше не существовало. Гюльбенкян возмущался, когда его называли "торговцем нефтью". Говорил про себя: "Я – архитектор нефтяных бизнесов". А льстивые подчиненные и поклонники именовали его "нефтяным Талейраном".
Он был глубоко закрытым человеком – один лишь эпизод, пожалуй, выдал, что за неприступным фасадом могут кипеть страсти. В 20-х годах он поссорился со своим другом и союзником Генри Детердингом – из-за некоей русской красавицы, вдовы царского генерала Лидии Павловой. А ведь поначалу даже, кажется, помогал другу в его ухаживании, выручил того, когда у него не оказалось свободных трехсот тысяч долларов, чтобы расплатиться с "Картье" за некое изумрудное колье… Но когда Лидия стала мадам Детердинг, что-то сломалось в отношениях двух нефтяных гигантов. Правда, сын Гюльбенкяна Нубар, служивший вдобавок помощником Детердинга и потому имевший возможность наблюдать конфликт с обеих сторон, считал, что важнее ревности личной была ревность деловая, что Детердинга раздражало постоянное мелочное вмешательство Гюльбенкяна в дела компании, а Галуста бесило то, что он считал "высокомерием" Детердинга, его склонностью к позерству.
Не заполучив Лидию Павлову, Гюльбенкян устроил свою законную супругу в роскошной парижской резиденции на Авеню де Йена посреди сокровищ Эрмитажа и других объектов постоянно пополняющейся музейной коллекции. Сам же жил в дороге и в гостиницах – в апартаментах лондонского и парижского "Рица". А свою сексуальную жизнь выстроил в соответствии с советами врачей, рекомендовавших регулярно заниматься любовью с девушками не старше 18 лет, что, якобы, обеспечивало высокий физический тонус и долголетие.
Как бы там ни было, он сохранял высокий тонус (в том числе, сексуальный) даже когда ему перевалило за 80. То ли советы врачей помогли, то ли так ему было на роду написано.
И вообще – чего всё-таки было больше в этой бурной необыкновенной жизни: слепой удачи или плодов целеустремленной работы сильного ума и воли?
Вот еще один удивительный эпизод. Однажды, чтобы отпраздновать коммерческий триумф, принесший ему десятки миллионов долларов, Гюльбенкян нанял яхту и отправился в средиземноморский круиз. У берегов Марокко он увидал показавшийся ему странным корабль. "Это что еще такое?", – спросил он у дочери Риты. "Но это же танкер, папа!", – воскликнула пораженная дочь.
В возрасте 59 лет архитектор мирового нефтяного бизнеса впервые увидел танкер. В Ираке, стране, сделавшей его одним из самых богатых людей Земли, он так и не побывал никогда.
Часть пятая
Торговцы будущим
В защиту нефтяных спрутов
27 октября 1962 года на северо-западе Италии поднялась буря. Летевший с юга, из Сицилии, небольшой самолет марки "Моран-Солнье MS-760" потерял управление и упал, не долетев каких-нибудь десяти километров до миланского аэропорта. Все находившиеся на борту погибли, в том числе знаменитый на весь мир итальянец – Энрико Матеи.
Так началась одна из главных итальянских "теорий заговора", которая жива и до сих пор – многие в Италии и за ее пределами отказываются поверить, что это был несчастный случай.
Матеи был бессменным начальником всех итальянских углеводородов (по-итальянски звучит очень красиво, но наоборот, идрокарбури – "водороуглерод").
То есть его должность называлась: председатель и генеральный директор "ЭНИ" (Ente Nazionale Idrocarburi), он руководил этой нефтегазовой государственной монополией Италии с самого момента ее создания.
Собственно он, Матеи, ее и создал своими руками.
Сразу же после окончания войны Комитет Национального Освобождения – орган итальянских партизанназначил его начальником фашистской нефтяной монополии "АГИП" с заданием ее расформировать. Но Матеи организация понравилась, и он решил, напротив, ее укрепить, сделать еще более влиятельной. И это ему более чем удалось. В 1949 году он объявил, что в долине реки По найдены богатейшие запасы нефти и природного газа и что, следовательно, итальянцы скоро станут очень богатыми.
Для измученных войной, недоедавших итальянцев не могло быть более замечательного известия. Матеи не сходил с первых полос газет и вскоре стал популярнее президента, премьер-министра и вообще всех политиков, стал в один ряд с любимыми народом актерами и актрисами. А компания "ЭНИ" превратилась в символ народной надежды, а потому в очень влиятельную силу.
Популизм Матеи вызывал раздражение консервативных кругов, но пользовался большой поддержкой левых. К тому же, получив монополию на добычу и торговлю нефтепродуктами и газом в стране, его концерн стал достаточно богат, чтобы позволить себе прямо или косвенно поддерживать, подкармливать политиков и журналистов. Матеи даже однажды сострил: "Я пользуюсь партиями, как такси – сажусь, оплачиваю проезд, и потом выхожу".
На практике углеводородов в Италии оказалось не так уж много, но Матеи уже вошел в роль народного трибуна. Правда, для поддержания имиджа ему постоянно нужны были коварные враги, с которыми он мог бы вести титаническую борьбу и которых он мог бы разоблачать. Кроме того, чтобы не оказаться в положении "голого короля", необходимо было найти какую-то замену несостоявшимся национальным углеводородным богатствам.
И он блестяще справился с обеими задачами. Во-первых, он стал заключать с развивающимися странами сделки о добыче ископаемых на гораздо более выгодных условиях, чем это делали обычно западные компании. Отчасти это происходило поневоле: ведь "ЭНИ" опоздала к дележке пирога и теперь могла вырывать концессии для себя только такими способами, подрывая общую стратегию нефтяных супермажоров. Во-вторых, он достиг особого, сепаратного соглашения с СССР, выбив себе тем самым для "ЭНИ", а значит, и для Италии льготы при покупке и перепродаже советской нефти и газа. Вызвал тем самым еще больший гнев и западных правительств, и нефтяных корпораций, позиции которых в результате оказались ослабленными. Но это было ему даже на руку – теперь он мог предстать в роли народного защитника в борьбе против засилья англо-американских монополий.
Из этой позиции как-то логично вытекала и другая – принципиального союзника стран "третьего мира". Именно он добивался громогласно коренного изменения структуры распределения нефтяных доходов – и добился, того, что 75 процентов в пользу хозяев стали общепринятой нормой. Так что это правда – большим нефтяным компаниям Запада было за что его не любить.
Но были у Матеи и другие враги. И некоторым влиятельным итальянским кланам, в том числе, и связанным с мафией, он наступал на больные мозоли. И с военными, и со спецслужбами ссорился. И активно вмешивался в ситуацию в Алжире, поддерживая его борьбу за независимость. Он даже публично и в свойственной ему театральной манере отказался участвовать в разработках месторождений природного газа в этой стране до тех пор, пока ей не будет предоставлена полная независимость. И тем заслужил раздражение французского правительства и ненависть членов ОАС – военизированной организации французских националистов, не брезговавшей террористическими методами. От оасовцев Матеи регулярно получал угрозы расправы.
Будоражащие страну слухи о деле Матеи поддерживаются появляющимися время от времени заявлениями раскаявшихся бывших "мафиози" о том, что убийство это – дело рук мафии, выполнявшей заказ "каких-то иностранцев".
Причем в деле действительно есть загадочные обстоятельства. Например, расследовавший гибель Матеи журналист Мауро ди Мауро бесследно исчез после того, как собрал какие-то данные о последних днях главы "ЭНИ" на Сицилии. А некоторые полицейские, расследовавшие затем исчезновение ди Мауро, в свою очередь потом погибли.
Так что вполне возможно, что за всем этим действительно кроется что-нибудь зловещее.
Кто знает, может быть, Матеи действительно был убит, а не пал жертвой дурацкого несчастного случая и собственного лихачества – а он не раз заставлял своего летчика летать в бурю. Если бы это было доказано, то первым подозреваемым была бы ОАС. Но для поклонников "теорий заговоров" ОАС – это слишком скучный вариант. Им подавай что-нибудь поострее – ЦРУ или американские нефтяные монополии, а еще лучше – их вместе, вступивших в настоящий всемирный заговор. К которому, естественно, приписывают также Джулио Андреотти, тогдашнего министра обороны, а в будущем – главу итальянского правительства. И человека, многократно обвинявшегося в связях с мафией.
Матеи был без сомнения талантливым лидером и организатором и немало сделал для своей страны. Он был во многих отношениях могущественнее и президента, и премьер-министра, и их обоих вместе взятых. Его никто не выбирал и на то не уполномочивал и, тем не менее, его "независимое государство" проводило свою собственную внешнюю и внутреннюю политику, определяемую в соответствии с личными вкусами и пристрастиями своего начальника.
Учитывая его популярность, убрать Матеи с его поста было практически невозможно. Нельзя, разумеется, обвинять без доказательств итальянские власти в причастности к его гибели, но мало кто в правящих кругах был сильно опечален его смертью.
В любом случае общественному мнению больше хочется верить в американский заговор, в зловещую роль главных нефтяных "семи сестер".
Тем более что сам Матеи как раз и придумал этот термин, взяв его из древнегреческого мифа. Правда, для уха обычного человека в термине этом ничего особенно обидного нет – разве что намек на некую семейную зависимость, и единый корень нефтяных корпораций.
Семью сестрами, впрочем, чего только не называют – и семь старейших женских колледжей на Восточном побережье США, и горную гряду в Шотландии, и семь "сталинских высоток" в Москве. И вообще – огромный список. И где-то посредине него – семь наиболее могущественных нефтяных компаний.
Ими были: "Стандард ойл оф Нью-Джерси" (будущая "Эссо", а потом и "Эксон"); "Ройял Датч Шелл"; "Англо-Иранская нефтяная компания" (будущая "Бритиш Петролеум", ныне ВР); "Стандард ойл оф Нью-Йорк" (СОКОНИ, будущий Мобил); "Стандард ойл оф Калифорния" (СОКАЛ, будущий "Шеврон"); "Галф Ойл", растворившаяся ныне между "Шевроном" и ВР; и, наконец, "Тексако", также поглощенная ныне ненасытным "Шевроном".
Если просто перечислять всю хронику слияний, разъединений и новых воссоединений "семи сестер", то на это уйдет несколько страниц. Конечно, и в них будет немало любопытного – хроника мировой экономики, взлетов и падений нефтяных цен, рассказ о том, как изобретательно, иногда на грани фола (некоторые скажут – и за гранью!) боролись компании за свое выживание и за положительное сальдо на своих балансовых счетах, за приличную норму прибыли, ведь дирекция прямо отвечает перед акционерами за их финансовое благополучие.
Но сохранилась общая тенденция, которая в грубой форме наметилась в первые декады ХХ веканефтяники то купаются в деньгах, то оказываются чуть ли не на грани банкротства. Государства, богатые нефтью, страдают так называемой "голландской болезнью" (см. Главу "Экскременты дьявола"), но ее разновидностью болеют и нефтяные компании. Они пытаются, (но в полной мере не могут) следовать примеру государств, наловчившихся подкладывать "подушки", создавать стабилизационные фонды на случай резкого ухудшения положения. Но попробуй-ка отложи на черный день, когда акционерам вынь да положь хорошие дивиденды здесь и сейчас, в хороший год, иначе они могут и забрать свои деньги. Причем достославные времена, когда Детердинг мог платить по 60, а то и 70 процентов годовых инвесторам "Ройял Датч", давно канули в лету. (Разве что в странах молодого капитализма, вроде России, нечто подобное может иногда еще происходить, но это особый случай).