Иногда он принимался меня воспитывать. Так, когда однажды я по нашему российскому обыкновению в порыве дружелюбия хлопнул его по плечу, Рори буквально испепелил меня взглядом:
- Запомни, - сказал он, - у нас не приняты такие фамильярные жесты. Мы никогда не нарушаем дистанции между людьми. Ты не можешь дотрагиваться до меня рукой, так же, как и я до тебя.
- О’ кей, - что еще оставалось ему ответить.
Мы подолгу говорили на разные темы. Помню, речь зашла о том, существует ли лимит на игру со смертью? Сколько можно безнаказанно искушать судьбу? Я-то полагал, что какие-то пределы есть. Рори задумался.
- Меня этот вопрос тоже волнует, - признался он. - Но ответа нет. Один человек погибает, едва ступив на тропу войны, другой много лет ходит на пули и - ничего. Конечно, разумная осторожность не мешает. Почему Питеру так везет? Он просчитывает все варианты, прежде чем принять решение. Ты думаешь, он не боится? Боится, как и всякий нормальный человек. Но, приняв решение, он идет смело. Тогда его уже одолевают другие заботы: как сберечь аккумуляторы, как не повредить камеру, как не потерять отснятые кассеты. Когда приступаешь к делу, страх отступает.
Однажды, вернувшись вечером на дачу, я застал Рори крайне озабоченным. Он открыл мой холодильник и скептически осмотрел его пустые полки. По-моему, кроме куска засохшего сыра и пакета молока там больше ничего не было.
- Да, - недовольно протянул он. - А я думал, что у русских начальников не переводится черная икра.
Я понял, что завтра прилетает Джульет. Она обещала навестить своего ирландца в Москве.
19 АВГУСТА 1991 ГОДА. МОСКВА
- Володь, вставай, слышишь! Давай, поднимайся.
- Ну, что там случилось? Рано же еще, - я с трудом продираю глаза и смотрю на будильник. Около семи утра. Потом перевожу взгляд на дверной проем, в котором стоит Руслан Аушев. Его вид мне что-то не нравится. Но больше всего мне не нравится, когда меня будят так рано.
Вчера было воскресенье, мы засиделись далеко заполночь. Жена с дочкой уехали отдыхать на Валдай, нам никто не мешал, сидели на кухне, выпивали, разговаривали. Потом я постелил Руслану в гостиной, но он еще долго не ложился - смотрел по "видаку" американские фильмы. А я спекся. И ведь договорились же подъем устроить в восемь - так чего же ему не спится?
- Там что-то по телевизору говорят… Иди послушай. Что-то непонятное.
Чертыхаясь, я поднимаюсь с постели, иду в гостиную.
"ГКЧП. Форос. Горбачев болен. Обязанности президента исполняет Янаев. Восстановить законность и правопорядок… Зовем всех истинных патриотов…" Дикторша с застывшим лицом бесстрастно произносит весь этот странный текст. Какие-то фразы, которых прежде мы никогда не слышали. Я почему-то сразу думаю, что произошло нечто ужасное и говорю Руслану: "Все, приехали. Кончилась демократия и перестройка. Сливай воду". Мы садимся рядом на краешек дивана и вместе слушаем эту необыкновенную передачу. И у меня все больше портится настроение. Руслан молчит. Он смотрит на полумертвую дикторшу и пытается понять, что же произошло. Он - депутат, человек государственный, ему нельзя торопиться с выводами и оценками.
Потом мы молча пьем чай с бутербродами. Каждый занят своими мыслями. Потом мы выходим из дома. Во дворе все как прежде: тополя, автомобили, дворник с метлой, мамаша с детской коляской. Но у меня такое ощущение, будто мы выходим совсем в другую жизнь. Глядя на мою растерянную физиономию, Руслан говорит: "Ты только не горячись и не наделай глупостей". Мы прощаемся - он едет к себе в афганский комитет, я - к себе на улицу "Правды".
Нет, не так. Я не спешу сегодня в редакцию. Я сажусь в свою старенькую японскую машину "Ниссан" с правым рулем и начинаю колесить по городу: проспект Мира, Садовое кольцо, шоссе Энтузиастов, Ленинградка, центр… С разных сторон в город входят колонны бронемашин. Ощущение полного бреда: в потоке легковушек и троллейбусов идут танки и "бэтээры". И несть им числа. Они идут в центр, как будто так и надо. Останавливаются на светофорах, пропускают прохожих и неумолимо приближаются к центру.
Потом я приезжаю в редакцию. Заседание редколлегии уже прошло. Главного нет, он на лечении за рубежом, на хозяйстве его первый зам. Я встречаю его в коридоре – лицо Геннадия Николаевича светится так, будто сегодня самый лучший день в его жизни. Он испытующе смотрит на меня:
- Ну, как там, в городе?
- Танки, - говорю я. - Плохо.
- Да нет же, Володя, хорошо! Очень хорошо! Наконец-то, нашлись силы, которые остановят катастрофу.
- Посмотрим, - говорю я. - Пока у нас еще мало информации о том, что происходит. Надо разобраться в ситуации.
- Ну, ну, - осуждающе бросает мне вслед первый зам. - Ты только смотри, не ошибись с выводами. И не опоздай.
В своем кабинете на шестом этаже я включаю телевизор и настраиваю его на канал, по которому вещает СNN. Там идет непрекращающийся репортаж с московских улиц. Всюду танки и бронетранспортеры - они окружают Кремль, идут по Тверской, стоят в Останкино, сторожат Старую площадь, такое впечатление, будто они везде… Накрапывает дождь, на душе тоже становится совсем пасмурно. Все телефоны на столе молчат. В кабинет иногда заглядывают испуганные сотрудники и обменявшись парой-другой фраз исчезают. Кто-то говорит, что у наших подъездов тоже стоят "бэтээры".
Из службы выпуска приносят оттиски сверстанных полос завтрашнего номера. Почти вся первая страница заполнена документами ГКЧП. Заявление, подписанное "и.о. президента" Янаевым, премьером Павловым и первым заместителем председателя Совета обороны Баклановым. "Обращение к советскому народу". "Постановление № 1". В постановлении взгляд сразу натыкается на следующий пункт: "…Установить контроль над средствами массовой информации, возложив его осуществление на специально создаваемый орган при ГКЧП СССР". Бронемашины у подъезда – это, видимо, и есть инструмент установленного ими контроля. Ну, насчет "Правды" им можно не волноваться, наша газета, судя по этим оттискам, с радостью выполнит любое распоряжение "и.о. президента". Но в этих зданиях есть другие редакции, та же "Комсомолка", например. А там и настроения другие.
По комнатам начинается тихое пьянство. Одни поднимают тосты "за здравие", другие "за упокой". Но первых, кажется, больше.
И тут у меня случается срыв. Что-то вроде истерики. И это странно. Ведь я никогда не был отпетым борцом за демократию, я не сжигал публично свой партбилет и, боже упаси, не ходил на эти митинги, которые каждый день бушевали рядом с гостиницей "Москва". У меня любые сборища - будь то очередь в магазин, партсобрание или праздничная демонстрация трудящихся - всегда вызывали только одно желание: повернуться и уйти подальше. Не были исключением и эти вошедшие в моду шумные собрания людей, которые объявили себя демократами. Нет, я точно был не из их числа. Но что-то случилось, какая-то струна лопнула. Я сидел, уставившись в телеэкран, смотрел на танки, и по моему лицу катились слезы. Черт возьми, я чувствовал себя обманутым. Что-то сломалось внутри…
Кажется, уже начало смеркаться, когда дверь в мой кабинет отворилась, я обернулся: это был Рори. Ну вот, а я совсем забыл про него. Рори должен был проводить в аэропорт свою любимую Джульет, а на обратном пути обещал заехать ко мне в редакцию – так мы с ним накануне договорились по телефону. Все последние дни они с Джульет провели у нас на даче в Серебряном бору.
- Владимир, что с тобой? - Это он заметил мое смятение.
- А ты еще ничего не знаешь?
- Что я должен знать? - Рори нависает надо мной и вид у него абсолютно изумленный.
- Переворот, - говорю я. - Горбачеву конец. Путч. Танки. Смотри! - Я показываю ему на телеэкран.
Некоторое время он с недоумением смотрит, напряженно вслушивается в комментарий американского корреспондента, потом снова переводит взгляд на меня.
- Мы ехали в Шереметьево, и я тоже видел танки. Но я думал, это учения.
- Нет, это не учения.
Он опять морщит лоб и долго смотрит на меня. Кажется, до него, наконец, доходит. Но его реакция меня изумляет. Рори приходит в дикое возбуждение.
- Путч? Военный переворот? О, факинг! Фантастика! Где моя камера? Она у тебя дома? Да, да… - Выпучив глаза, Рори носится по комнате с видом человека, которому крупно повезло. Потом останавливается напротив меня:
- Владимир? Но почему ты все еще здесь?
- А где я должен быть?
- Владимир, ты, точно, спятил. Крэйзи! Мы должны немедленно ехать к Белому дому. Немедленно! - Он хватает меня за руку. - Вперед!
…Мы должны немедленно ехать к Белому дому. Мы должны… Должны? Но, постой, ведь я - член редколлегии газеты "Правда". У меня кабинет с приемной, двумя секретарями и правительственной связью. По пятницам мне приносят "кремлевский паек", это такая авоська с деликатесами по очень смешным ценам. Служебная дача. Черная "Волга". И что-то там еще - положенное высшей советской номенклатуре. Мне нельзя к Белому дому. Ну, нельзя и все. Это даже не объяснить. Не-льзя! Ельцину, похоже, каюк. Уйду я сейчас к Белому дому, значит уже не смогу вернуться обратно. Эти двери закроются передо мной навсегда.
Рори с явным недоумением разглядывает меня. Чего тут раздумывать? Такие события за окном, а ты - фронтовой журналист, полярный бродяга - протираешь задницу в мягком кресле! Да, ты действительно рехнулся, парень? Рори же ничего не знает о неписаных правилах нашей советской жизни. Он - с другой планеты.
…Это сейчас, годы спустя, те сомнения кажутся мне пустыми, никчемными, но это сейчас… Действительно, как это я, репортер, военный корреспондент, руководитель информационной службы крупной газеты, мог тогда сомневаться и раздумывать? Да мне с утра следовало быть на улицах, в гуще событий. Но это сейчас те мучения представляются абсурдными, а тогда…
А тогда я встал и пошел вслед за своим британским приятелем, плохо, впрочем, соображая, куда и зачем.
Мы заехали ко мне домой на проспект Мира, там Рори взял маленькую почти любительскую телекамеру.
- Что ты с ней собираешься делать? - спросил я.
- Как что? Буду снимать репортаж, а ты мне поможешь.
- Вот этой игрушкой?
- Черт подери, Владимир, другой-то ведь нет. Жаль, что мой "Бетакам" остался дома. Но знаешь, что я тебе скажу? Когда происходят такие события, телекомпании хотят получить эксклюзив и их мало заботит качество. Им подавай горячие кадры прямо из окопов.
К зданию Верховного совета России отовсюду стекались люди. Были простые зеваки - пришли, посмотрели, ушли. Были сумасшедшие - эти всегда приходят туда, где эпицентр событий. Но нет, не они бросались в глаза. Никогда прежде я не видел столько хороших лиц в одном месте, как в тот день. Никогда! Интеллигентных, светлых, добрых лиц. Эти люди наивно поверили в новую, свободную, другую страну. Страну без страха, без воровства и нищеты, без лицемерия и лжи. Они пришли сюда защищать свою веру. Для них это был момент истины. Боже, какие там были лица! Какая необыкновенная атмосфера царила там!
Строили баррикады - тащили откуда-то арматуру, камни, старые доски… Пожилые женщины профессорского вида угощали строителей горячим чаем из термосов. Звучали под гитару песни Окуджавы. Обсуждали, как организовать оборону Белого дома - если пойдут танки, если высадится десант, если в дело вступит "Альфа"…
Когда ближе к вечеру прошел слух, что в здание могут просочиться агенты Лубянки, они все взялись за руки и организовали вокруг Белого дома живое кольцо. И стояли в этом кольце часами - старики, студенты, женщины, совсем молодые ребята, москвичи.
С лязгом и гарью на некотором отдалении маневрировали танки – никто толком не знал, зачем они здесь: то ли станут стрелять по Ельцину, который сидит внутри, то ли, напротив, будут его защищать. Толпа кормила танкистов бутербродами и агитировала за российского президента, но до поры те отмалчивались и отделывались шутками. Ждали, как будут развиваться события, чья возьмет.
Тогда многие этого ждали…
Рори работал, как оголтелый. Он снимал баррикады у Горбатого мостика, костры на улице Рочдельской, живую цепь и чумазых танкистов, готовых по команде стрелять в любую сторону.
Я шел за ним по пятам. Конечно, мне тоже следовало делать фотографии, записывать то, что происходило - на бумагу, на диктофон, ведь на моих глазах творилась история, одна эпоха сменяла другую, важно было сохранить каждую деталь этого дня, каждый штрих. Но, увы, тогда я все еще не мог сбросить оцепенение, не мог почувствовать себя просто репортером - не номенклатурным чиновником главной партийной газеты, а свободным журналистом. Глупец, я не снимал и не записывал потому, что внутри меня все еще сидел строгий цензор, который, конечно, никогда не разрешил бы опубликовать рассказ об увиденном на страницах "Правды". Глупец, я еще не осознал тогда, что с прошлым покончено, что сегодня я ушел вслед за Рори не просто со своего рабочего места, а шагнул в иную жизнь.
Наряду со сгущавшейся тьмой сгущалось и напряжение вокруг Белого дома. Люди ждали штурма. Это слово "штурм" просто висело в воздухе - вместе с моросящим дождем. Штурм, штурм… Укрывшийся в здании российский президент был главным препятствием на пути партийных функционеров, объявивших себя сегодня спозаранку спасителями родины. Или он, или они. Иного было не дано, это понимал каждый. Если их планы и намерения серьезны, значит они пойдут до конца, они должны раз и навсегда убрать со своего пути это препятствие. Значит, будет штурм.
Но людей вокруг здания с каждым часом становилось все больше. И все выше вырастали баррикады. Конечно, эти нелепые сооружения носили скорее символический характер, они не могли остановить ни танк, ни бронемашину. Не важно! Их и возводили как символ, как вызов, как стремление выплеснуть накопившуюся энергию. Чтобы показать: мы не уйдем, мы будем защищать этот дом своими телами.
Толпу то и дело будоражили разные тревожные слухи. Кто-то, якобы, засек снайперов, засевших на чердаках соседних зданий. Кто-то говорил о лубянском спецназе, который подземными ходами выдвигается для скорого штурма. И будто уже летят вертолеты, которые обрушат на парламент ракетный залп. И просачиваются внутрь агенты "пятой колонны"… Рори требовал, чтобы я переводил ему все, что услышу. И возбуждался все больше.
Ближе к полуночи, когда штурм ожидался с минуты на минуту, он сказал, что теперь мы должны непременно проникнуть внутрь. Естественно! Где же ему сейчас быть, как не внутри этого дома, если этот дом вскоре собираются бомбить! Но к тому времени защитники здания окружили его невероятно плотными кольцами. Какие-то энергичные люди сумели организовать толпу, разбить ее на отряды, каждому отряду поставили свою задачу. Появились пропуска, пароли, у подъездов выставили вооруженную охрану. Пройти в Белый дом казалось мне задачей абсолютно невыполнимой, о чем я и сказал своему приятелю.
- Импосибл, - сказал я ему. Невозможно. Но тогда я еще плохо знал Рори Пека.
- Владимир, - ответил он мне. - Теперь держись ближе. Мы идем в Белый дом.
В следующую секунду он разбежался и с гортанным криком "Я британский журналист!" врезался прямо в кольцо людей, оцепивших здание. Не ожидавшие такого интеллигентные демократы, на мгновение опешили, разомкнули свои ряды, и этого оказалось достаточно, чтобы мы прорвали первую линию обороны. Примерно так же мы преодолели другие заграждения и вскоре оказались у входа в дом. Здесь Рори показал охранникам свою камеру, а я сказал им, что он из Би-Би-Си и что нас ждет лично господин Ельцин для интервью. На лицах охранников читалось большое сомнение. Но на наше счастье мимо проходил пресс-секретарь российского президента Павел Вощанов, который меня знал. "Привет, Паша"! - завопил я, словно встретил своего лучшего друга. Вощанов был умным человеком. Он понимал, что чем больше иностранных журналистов окажется в здании, тем безопаснее для всех них. Он сделал знак охране пропустить нас внутрь и даже показал дорогу на тот этаж, где находилось все руководство.
Впервые за весь день Рори с одобрением посмотрел на меня. Но, по его мнению, успех следовало немедленно развивать.
- Теперь мы должны увидеть Ельцина, - потребовал он.
- Вряд ли, ему сейчас до нас.
- Владимир, – строго ответил на это Рори. - Если ты хочешь быть первым, никогда не думай так. Думай только о том, как достичь своей цели. Поговори с этим мистером, который пресс-секретарь.
Вощанов, как я и думал, без энтузиазма выслушал мою просьбу.
- Ты же понимаешь, - ответил он. - Все хотят взять интервью у Ельцина. Но пока он не готов. Возможно, позже… Я постараюсь.
Но зато он указал нам на кабинет вице-президента:
- Попробуйте прорваться к Руцкому.
В приемной вице-президента было полным-полно разного люда. Почти все имели оружие, разговаривали возбужденно и громко. По обрывкам фраз я понял, что именно здесь находится военный штаб по обороне Белого дома. И где же ему было еще находиться как не здесь? Руцкой – генерал, Герой, "афганец", храбрый летчик. Сегодня ему все карты в руки.
Помощник генерала попросил нас немного подождать. Шеф, сказал он, сейчас у Ельцина, но вернется с минуты на минуту.
- А когда эти кадры, - он кивнул на камеру Рори, - покажет Би-Би-Си?
- Возможно уже через час, - легко соврал я, помня о недавнем совете моего приятеля идти к цели любыми путями.
Рори, кажется, понял, о чем мы говорили, потому что одобрительно похлопал меня по плечу. Он включил свою камеру и снял помощника, а затем и всех других стратегов обороны, находившихся в комнате. Им это явно понравилось. Эти люди нуждались в поддержке, в том, чтобы о них знали за пределами здания. Наверное, всем им было сейчас нелегко скрывать свой страх, ведь возможный штурм не пощадит многих. Я прочел это в их глазах. Рори правильно сделал, проявив к ним интерес. Их покажут по телевидению на весь мир? Это хорошо. На миру и смерть красна.
Руцкой вихрем влетел в приемную и тут же скрылся в дверях своего кабинета, сопровождаемый небольшой свитой. Спустя некоторое время туда впустили и нас.
Тогда этот афганский герой очень нравился многим. Из него так и била кипучая энергия. Он и мне представлялся образцом неподкупной честности, принципиальным борцом за новую Россию, абсолютным антиподом партийным бонзам. Ну, а о его храбрости, как я уже сказал, просто ходили легенды. Одну из таких легенд рассказал мне однажды военный летчик, который в Афганистане был у Руцкого ведомым.
Будущий вице-президент был заместителем командира фронтовой авиацией 40-й армии. Но занимая этот высокий пост, он не упускал случая, чтобы самому вылететь на БШУ - бомбо-штурмовые удары по партизанским базам. И придумал такой маневр: он пикировал на место предполагаемого скопления противника, "духи" открывали огонь из всех стволов по одинокому и казавшемуся им беззащитным штурмовику, тем самым разоблачая свои позиции, а летевшие следом другие "сушки" Руцкого обрушивали на врага шквал бомб и ракет. Вот почему его дважды сбивали в Афганистане. Так бывает с человеком, который вызывает огонь на себя.