Дальнейшее известно в пересказе П. И. Мельникова, информатором которого выступал сам В. И. Даль: "В 1848 году граф Перовский, находившийся тогда в сильной борьбе с графами Орловым и Нессельроде <шефом жандармов и канцлером. – В.Ш.>, сказал однажды Далю: "До меня дошли слухи, которые могут быть истолкованы в дурную сторону… Что у вас за собрания по четвергам, и какие записки вы пишете?"". Вопрос был скорее риторическим, поскольку "четверги" не составляли тайны, а с составлявшимися на них записками Перовский был не только знаком, но даже предоставлял для их составления информацию. Но теперь министр изрек: "Надо быть осторожнее", и Даль сжег дневники и записки в камине, а "четверги" прекратил. "Попадись тогда мои записки в недобрые руки, их непременно сделали бы пунктом обвинения Льва Алексеевича", – признавался Даль Мельникову.
Одновременно творчество В. И. Даля попало на заметку учрежденного 2 апреля 1848 г. Комитета для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений. От обычной цензуры этот комитет, по словам его члена М. А. Корфа, отличало право "представлять все замечания и предложения свои непосредственно государю". В ноябре 1848 г. председатель "Комитета 2-го апреля" член Государственного совета Д. П. Бутурлин сообщил министру народного просвещения С. С. Уварову, что по недосмотру цензора в тексте повести Даля "Ворожейка" в печать попал "намек на обычное будто бы бездействие начальства" ("…заявили начальству – тем, разумеется, дело кончилось"). Литератор и цензор А. В. Никитенко сокрушался на страницах своего дневника: "Далю запрещено писать. Как? Далю, этому умному, доброму, благородному Далю! Неужели и он попал в коммунисты и социалисты? <…> Бутурлин отнесся к министру внутренних дел с запросом, не тот ли это самый Даль, который служит у него в министерстве?" По версии Никитенко, Перовский поставил перед Далем дилемму: "Писать – так не служить, служить – так не писать".
Не служить В. И. Даль, обремененный большим семейством, не мог. Но в столице в эти "времена шатки" он чувствовал себя небезопасно и стал просить у Л. А. Перовского перевода в провинцию. Тот, по словам П. И. Мельникова, "и слышать не хотел об удалении из Петербурга… самого преданного друга". Спустя полгода Даль всё же добился своего: 7 июня 1849 г. он был назначен управляющим удельной конторой в Нижнем Новгороде.
Одновременно с "четвергами" В. И. Даля прекратили существование "субботы" Н. И. Надеждина, литературного критика, эстетика и философа, пострадавшего в 1836 г. за публикацию "Философического письма" П. Я. Чаадаева. После назначения Л. А. Перовского министром Надеждин поступил на службу в МВД, где с 1843 г. и до своей кончины редактировал министерский журнал. Если Даля предостерег Перовский, то Надеждину об опасности политических бесед в квартире, "коей окошки не много выше пояса", намекнул И. П. Липранди, в то самое время получивший монопольные права на организацию слежки за петрашевцами. Однако собственные журфиксы по пятницам Липранди не только не отменил, но и добавил к ним еще два приемных дня в неделю: стал жить "открытым домом", как тогда говорили. Причина, или хотя бы отговорка для этого, нашлась веская: он не просто кормил и развлекал разговорами до двадцати молодых людей, но подбирал из их числа кандидатуры для слежки за петрашевцами.
Почему же именно М. В. Петрашевский был избран, по словам его товарища Ф. Н. Львова, "козлом отпущения – жертвою вечернею за грехи русского народа"? Император знал об участии Петрашевского в выборах в Петербургскую городскую думу весной 1848 г. "Понятно, почему Липранди избрал преимущественно Петрашевского предметом своей нежной заботливости: Петрашевский был лично ненавистен Николаю Павловичу и Перовскому", – утверждал Ф. Н. Львов. Петрашевский фразу поправил: "Петрашевский мог быть неприятен Николаю Павловичу и лично ненавистен Перовскому". Во время выборов он распространил собственную литографическую записку "О способах увеличения ценности дворянских или населенных имений". Липранди также вспоминал о возникновении у его начальника интереса к личности Петрашевского: "Получив приказание от Его сиятельства министра внутренних дел стараться достать экземпляр этой записки, я не встретил к тому большого затруднения, так как записка эта была роздана на выборах многим дворянам. Содержание записки не могло не обратить внимания господина министра, и она тотчас же была препровождена к Его сиятельству шефу жандармов, который равномерно усмотрел важность ее содержания, и оба они заметили, что это должно быть плодом тайного, обдуманного предначертания".
Историки акцентируют внимание на следующих предложениях, отраженных в записке Петрашевского: разрешить купцам покупать помещичьи имения, при этом проживавшие в таких имениях крепостные получали свободу; уравнять таких купцов-землевладельцев с прочими помещиками в дворянских собраниях; организовать сеть кредитных учреждений – банков и сберегательных касс для землевладельцев; улучшить судопроизводство и надзор за административными органами. Резюме сводится к тому, что это была попытка постепенного реформирования крепостнической системы.
Подобные инициативы могли вызвать возмущение предводителя дворянства Петербургской губернии А. М. Потемкина и, возможно, А. Ф. Орлова, но не Л. А. Перовского. Получение свободы крепостными при смене владельца имения согласовалось с его собственными инициативами; сберегательные кассы стали открываться в России с 1841 г. в соответствии с указом Николая I; о необходимости более действенного контроля за чиновничеством Перовский писал неоднократно.
Вероятно, недовольство властей (и министра внутренних дел в том числе) вызвали не столько изложенные в записке предложения, сколько способ ее распространения. А. М. Потемкин не позволил Петрашевскому выступить в собрании, и тот раздал свой опус знакомым и даже отослал часть экземпляров в провинцию. Историк А. Ф. Возный, допустив не вполне корректные замечания по поводу политической позиции Перовского, дал, однако, убедительное истолкование негативной реакции последнего: "… как посмел какой-то титулярный советник… размножать свои рассуждения о предмете взрывоопасном?" Действительно, если бы литографическая записка, разойдясь по России, вызвала волнения крепостных, то усмирять их пришлось бы министру внутренних дел.
Иные предложения выделил в записке Петрашевского Ф. Н. Львов: "Полиция будет устранена от многих хозяйственных распоряжений по городу, а домохозяева получат определенные гарантии относительно неисправных жильцов и против притязаний полиции". Помимо этого, Петрашевский вступил в борьбу за место думского секретаря с креатурой Перовского: "Министерство предложило своего кандидата и неправильными выборами доставило ему место секретаря. Петрашевский завел с министерством по этому случаю процесс в Сенате и уже в крепости получил отказ на свою просьбу". В письме Д. И. Завалишину Ф. Н. Львов дополнял картину противостояния характеристикой Петрашевского: "Fiat justicia, pereat mundus – его любимый девиз, хотя я и говорил ему: на что же нужна и как будет существовать справедливость, когда мир погибнет? <…> Отсюда проистекали его процессы с министром Перовским за городские выборы…"
Вернемся в 1849 г., воспользовавшись воспоминаниями В. А. Энгельсона: "Перовский, боясь, как бы столкновение мнений <с ведомством графа Орлова. – В.Ш.> не выяснило правду, как бы не нашли только зародыш заговора, далеко не достигшего приписываемых ему размеров… упрашивает царя отсрочить арест виновных. При этом он сказал царю (он сам хвастался потом): "Государь, позвольте мне еще некоторое время следить за поведением этих заговорщиков, и я обещаю доложить Вашему величеству не только об их разговорах, но и о мечтах, грезившихся им во сне"". Монарх настоял на арестах и вскоре раскаялся, что "не последовал совету Перовского "дать заговору созреть и расшириться, чтобы можно было одним ударом вырвать все плевелы из русской земли". Перовский торжествует: не удается доказать, что он преувеличил опасность, а если следы заговора потеряны, то в этом виноват не он".
На 23–26 апреля было намечено вступление русской армии на территорию австрийской Галиции для борьбы с европейскими революционерами, и в этой ситуации Николай I опасался оставлять у себя в тылу отечественных заговорщиков. Вечером 20 апреля И. П. Липранди был вытребован к А. Ф. Орлову, где ему сообщили высочайшую волю "о прекращении… дальнейшего ведения дела и о передаче его в III отделение", а именно в руки Л. В. Дубельта. Последний был "был поражен, как громом" тем, что ни его старинный друг Липранди, ни непосредственный начальник Орлов не известили его своевременно о важном политическом деле.
Возможно, впрочем, что скромность А. Ф. Орлова была не столь велика. "Несколько школьников из Училища правоведения гуляли в каком-то трактире, пели либеральные песни и что-то врали о республике. Двое из них сидят теперь в канцелярии графа Орлова. Тут попался, между прочим, какой-то князь Гагарин", – сообщает запись за 25 февраля 1849 г. в дневнике А. В. Никитенко. Студент-правовед Д. Ф. Политковский донес в III отделение, что один его товарищ, Н. В. Гагарин, вспоминая К. Ф. Рылеева и иных декабристов, грозился: "Если удастся, сделаем с государем то, что он сделал с теми", а другой, М. И. Беликович, "говорил о выгодах республики и о будущей свободе Польши". Директор училища Н. С. Голицын так объяснил щекотливую для него ситуацию: "Говорили, что император Николай утром после открытия заговора Петрашевского встретил входившего в кабинет Орлова словами: "Хорош! Открыт заговор, а я узнал об этом не от тебя, а от Перовского! Узнай и доложи почему?" Орлов – к Дубельту, а этот, как казна, которая в огне не горит и в воде не тонет, недолго думая, закинул свою удочку поблизости – в Училище правоведения, привлек идиота Политковского и выманил у него донос на товарищей его же класса, Беликовича и князя Гагарина…". В результате Гагарин был отправлен юнкером на Кавказ, а Беликович – рядовым в Оренбургский корпус. П. Д. Антонелли сообщал, что Петрашевский обсуждал этот случай с кружковцами, но как предостережение не воспринял.
Получив 21 апреля монаршее указание "приступить к арестованию" петрашевцев, А. Ф. Орлов исполнил его в ночь с 22 на 23 апреля. Перовский "переиграл" Орлова: заговор был разоблачен "контрполицией", жандармерию привлекли лишь к арестам кружковцев. Собственно III отделение осталось не у дел. "С момента своего создания в 1826 году и вплоть до процесса 1849 года III Отделение не раскрыло ни одного крупного политического преступления, – констатирует И. Л. Волгин. – А то, которое, наконец, обнаружилось, было раскрыто не им".
24 апреля в Петропавловской крепости, где содержались арестованные, собралась Следственная комиссия. Председателем был назначен комендант крепости генерал И. А. Набоков. В 1826 г., будучи председателем военно-судной комиссии в Могилеве, он разбирал дела участников декабристского выступления на юге. Вероятно, именно это обстоятельство позволило ему вывести из-под удара своего младшего брата Петра – члена Южного общества и командира Кременчугского пехотного полка, на помощь которого в декабре 1825 г. рассчитывал предводитель "южного бунта" С. И. Муравьев-Апостол.
Генеральские эполеты украшали плечи и других членов Следственной комиссии: П. П. Гагарина, В. А. Долгорукова, Л. В. Дубельта и Я. И. Ростовцева. Яков Иванович Ростовцев, бывший член Северного общества, будет интересовать нас особо. По свидетельству М. А. Корфа, в состав комиссии он был введен "впоследствии", т. е. после первых четырех членов. Возможно, включая бывшего декабриста в число следователей, Николай I лишний раз напоминал ему о политических прегрешениях юности. Официально же Ростовцев привлекался к работе в комиссии как царский генерал-адъютант. "Герой дня" И. П. Липранди был допущен к работе во вспомогательной Следственной комиссии, разбиравшей бумаги петрашевцев. Эту комиссию возглавлял статс-секретарь А. Ф. Голицын, а членами, помимо Липранди, были два представителя III отделения.
Среди петрашевцев было немало выпускников и преподавателей военно-учебных заведений, начальником штаба которых был Я. И. Ростовцев. "Для целей пропаганды сделаться учителем в военно-учебных заведениях" пытался и Петрашевский, ради чего встречался с генералом и с успехом выдержал назначенное испытание. Места он так и не получил, вероятно, из-за экстравагантности внешнего облика и поведения. Зато Ростовцев оказал Петрашевскому весомую поддержку в ином деле. В декабре 1844 г. в "Русском инвалиде" появился проспект издания готовящегося к выходу "Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка". Издателем выступал родственник Ростовцева штабс-капитан Н. С. Кириллов. Петрашевский предложил издателю свои услуги и оказал влияние уже на содержание первого выпуска (тома), увидевшего свет в апреле 1845 г. Годом позже под редакцией Петрашевского вышел второй выпуск. В подготовке издания также участвовали кружковцы В. Н. Майков и Р. Р. Штрандман. По мнению историков, в "Карманном словаре" петрашевцам удалось "изложить общие принципы утопического социализма", а само издание стало "крупнейшим практическим мероприятием кружка".