Я предчувствую справедливый протест. Нужно самому пройти трудный путь наблюдений и одинокого размышления, кропотливо вглядеться во многие области знаний, честно осознать несовершенство человеческой природы и писаных законов, добросовестно оценить слабые силы и средства, которыми располагает воспитатель, чтобы посмотреть без неприязни или страха на это последнее звено в цепи опыта. Не моя вина - не мой совет - не на мои силы. Я должен его только растить, беречь, заслонять, ограждать от несправедливости, укрыть, пока не подрастет. Когда вырастут, пусть суды, полиция, аресты и тюрьмы делают что хотят. Трудно. Я отвечаю за сегодняшний день моего воспитанника, мне не дано право влиять - вторгаться в его будущую судьбу.
А этот сегодняшний день должен быть ясным, полным радостных усилий, ребячьим, без забот, без обязанностей свыше лет и сил. Я обязан обеспечить ему возможность израсходовать энергию, я обязан независимо от громыхания обиженного писаного закона и его грозных параграфов - дать ребенку все солнце, весь воздух, всю доброжелательность, какая ему положена независимо от заслуг или вин, достоинств или пороков. Вырывать, истреблять или выхаживать? Сорняки или свободно растут, или их без лицемерия скашивают и сажают полезный картофель. Как воспитателя меня касаются законы природы, бога, а не чиновника, человека. Как прекрасна, бескорыстна и искрения больница. Врачует раны героя и арестанта - доктору нет дела, идет исцеленный трудиться праведно, обижать людей или на виселицу. Величайшее усилие помочь в борьбе за восстановление нарушенной функции органа. Если я не умею, я не имею претензий к хронически больному пациенту, который покидает больницу, чтобы быть з тяжесть семы и обществу. Это не мое дело.
Как же лжив и нечестен интернат, который за ложку еды, крышу над головой, плохонькую одежду и пустяковую опеку - вопреки здравому смыслу напишет на своем знамени: "Исправляю!" В любом случае морально страждущего - вылечиваю. На языке газет: "Обществу полезного честного работника". Нет! Я не буду тягаться с гробами неизвестной наследственности, ее инстинктами и аппетитами, не берусь вылечить от шрамов и травм самого раннего детства. Я не знахарь и не заклинатель, я только врач-гигиенист. Создаю условия для выздоровления. Много света и тепла, свободы и веселья. Верю, что ребенок сам по себе захочет стремиться к исправлению. Будет бороться с собой, будет испытывать разочарования и поражения. Пусть возобновляет попытки. Ищет свои способы. Познает радость отдельных малых побед. Я его поддерживаю - здоровой атмосферой моего интерната.
Где исправление приходится вымогать, добиваться, насилуя, там нет места для воспитателя. Это умеет тюремный надзиратель. Лучше, быстрее, прямолинейно и основательно. Исправятся - будут слушаться, не посмеют, пропадет у них охота. Смирно, к добродетели - вперед, марш! Идут - бегут. Под угрозой суровых наказаний - мигом исправились. Все и сразу. Как воспитатель я вижу среди своих правонарушителей столько честных, случайно сюда направленных. Да будет много подобных им на свободе! Я вижу - конечно - и воров - сколько же людей хуже их утопает в достатке и пользуется уваженьем! Я вижу - соблазненных дурным примером, с легким насморком проступка - и с абсолютной предрасположенностью, неизлечимых.
Я уважаю их усилия, сочувствую им, хотя, клянусь правдой и богом, стоит ли современная жизнь их отчаянных иногда борений с собой, их крестного пути к исправлению, их безнадежных, но упорно возобновляемых попыток?
Видя во мне образец совершенства, стремясь походить на меня, воспитателя, завоевать слово похвалы, поощрения, желая вознаградить меня за мои труды и оказанные им услуги - они наивно и с благодарностью настраиваются в мой тон справедливости, честности, долга. Бедолаги вы мои милые! Хочется, пожалуй, предостеречь: слишком не напрягайтесь. Если даже не говоришь этого, они чувствуют сами.
* * *
Образцовые исправительные учреждения дают немного больше половины излечений. А остальные? Что ж, идут в жизнь вооруженные воспоминаниями ясного детства, с ладанкой - изображением людей, которые им сочувствовали, не проклинали, не осуждали - благословили на крутой, извилистый, бурный и трудный жизненный путь. Полиции станет легче. Не отупели от наказаний, от них они уже давно успели оправиться, не окаменели в ненависти к человеку, не вынашивают мысли о мести.
Воришка, с которым легко договориться.
Открытое окно
Дети имеют в мою комнату свободный доступ. Заранее договорено: можно играть или говорить вполголоса, либо полная тишина. Для приема гостей у меня стульчик, креслице и маленький столик. Три окна вплотную друг к другу; среднее открыто; подоконники низко - тридцать см от пола. Ряд лет ежедневно я ставлю стульчик, креслице и столик подальше от открытого окна, а бывает, что и задвигаю их куда-нибудь в угол. И каждый вечер неизменно они стоят у открытого окна. Иногда я вижу, как их придвигают сразу, решительным движением, иногда приподнимают тихо, осторожно, почти украдкой. Чаще всего я не знаю, как это получилось. Я клал в разных местах иллюстрированные журналы, преграждал доступ к окну цветочными горшками. И меня радовало, как дети хитроумно обходят искушения и устраняют препятствия; открытое окно побеждает - даже когда ветер, даже когда дождь, когда холодно. Тропизм заставляет водоросли скучиваться там и сям, велит группироваться так, а не иначе - вверх и вниз, вплоть до кристаллизации, химического сродства, - велит картофельной ботве ползти по стенке погреба к зарешеченному окошку, - и тот же закон природы, вопреки людским запретам, направляет узника к окну, чтобы увидеть пространство.
Ребенку требуется движение, воздух, свет - я согласен, но и что-то еще. Пространство, чувство свободы - открытое окно.
У нас два двора: задний, окруженный стенами, и передний, менее удобный, который ценится выше. Тут теплее и светлее - согласен. Но не только это: ворота прямо на улицу. Чуть с ума не сходят, когда с улицы попадают в поле, тоска по реке. Ну а если море, чужие континенты, весь мир? Смешным показалось бы мне требование представить доказательства того, что многие гибнут в тюрьмах только потому, что у нас нет пароходов.
Заключение - это не просто изоляция вредных и преступных, а тяжелое наказание, независимо от той или иной пищи и режима. (…)
Мы субъективно оцениваем и осуждаем средневековые пытки. Нелегко было тогда поймать преступника Скрыться и убежать в леса или чужие страны, воспользоваться пожаром, суматохой, набегом, подкупить тюремную стражу - для сильных, отважных, предприимчивых - пустяковое дело. Надо было заточить, приковать цепями, четвертовать, сжигать на кострах, сажать на кол, сечь публично на площади. Иначе нельзя было, но ведь и это не помогало. А может быть, только на первый взгляд? Мы не знаем, сколько хищников погибало в лесах, горах, реках, сколько создавало новые отдаленные поселения. Разве Америка не была до недавнего времени убежищем для авантюристов и преступников всего старого света? Сегодня наиболее распространенное и одновременно наиболее тяжелое наказание - тюрьма.
Не знаю, какая система заключения в тюрьме: тесный карцер, одиночка, лишение прогулок, свиданий. На день, на неделю, на месяц. Качество и количество. Применяются ли, и в какой степени, эти наказания в исправительных учреждениях? Берется ли за образец тюрьма, или выработана собственная, более мягкая система? Ведь воспитатель должен стремиться достичь наиболее благоприятных результатов при минимальном нарушении прав человека.
В заключении, но открытое окно выходит на спортивную площадку. В заключении, но только на время еды. Окно закрыто, зарешечено, окно под потолком. Камера на первом этаже. Тюремный двор тесный или просторный. Газон, но только один.
В руководимой мной летней колонии свобода движения имела такие градации: 1. Право выходить из колонии без опеки. 2. Право выходить под опекой специально назначенного воспитанника
3. Право выходить на полянку за пределами колонии. 4. Право свободного передвижения в пределах всей колонии (пять моргов земли). 5. Право играть на участке данного надсмотрщика ("арест"). 6. Изоляция на газоне под каштаном ("клетка"). Если мы примем, что только незначительная часть детей с плохими наклонностями, и то случайно, попала в исправительные учреждения, а большинство, более опасные, болтаются на свободе, не целесообразнее ли дать им наиболее широкие льготы: отпуски, коллективные близкие и дальние прогулки, в горы, к морю, к озеру, в лес? Мы лучше узнаем детей именно тут, а не в заключении. Система наказаний и поощрений может быть построена единственно на дозировании свободы. Не кое-что, а логическая система, кодекс законов. Без ограничений открыты ворота, ограничения касаются только дней и часов, радиуса свободного движения (поездка по железной дороге, прогулка в соседний городок, в лес). И только как самая высокая степень наказания: запереть в комнате на короткое время. Известно, что организм в широких границах приспосабливается к условиям. Вероятно, бывают случаи, что заключенный привыкает к неволе, может ее даже полюбить. А если заключение как наказание перестанет действовать, что тогда?
Есть ли в исправительных учреждениях, даже находящихся в деревнях, летние колонии и лагеря? Меняются ли отдельные учреждения на какое-то время воспитанниками для смены впечатлений, знакомства с новыми условиями? Разве у детей из так называемых исправительных учреждений меньше прав увидеть Краков, Познань, Вильно, море, озера Сувальщизны? Увидеть угольные шахты, соляные копи, побывать в музеях, в кино, в театре? Если это даже взбудоражит, вызовет желание сбежать, не выльется ли это в усилия исправиться - в святой порыв? Отдельных детей - помещать в скаутские военизированные лагеря - показывать им нормальную интересную жизнь и развеять губительное убеждение, что они раз навсегда заклеймены, прокляты, прокаженные. Я хотел бы: 1. Знать, как это на самом деле. 2. Провести дискуссию с воспитателями наших интернатов для детей нравственно отягощенных.
Мое мнение: окно открыть, заставить цветочными горшками, по углам разложить приманки и внимательно следить, не будут ли дети, несмотря на препятствия и вопреки заманчивым соблазнам, именно в том направлении обращать тоскующие взгляды. Добавлю: если доставляет радость выпустить птицу из клетки, как же эта постоянная работа мысли: кого выпустить из тюрьмы - украсит воистину серый труд воспитателя.
Каста авторитетов
Есть в воспитательном деле узкая каста авторитетов. Книга: толстый том, лучше - два тома; ученое звание автора: директор, доктор, профессор. Немногочисленные избранники. Кроме того, огромная масса рядовых служащих - плебеи практической работы. Верхи и низы; между ними - пропасть. Здесь - цели, направления, лозунги, обобщения, там - кропотливый труд в вечной спешке. Гражданское, нравственное, религиозное воспитание; задачи и долг воспитателя; а рядом - живые люди, выбиваясь из сил, выполняют на свой страх и риск бесконечную, ответственную и сложную работу, которая не делается по шаблону. Труд, усилия, старания, хлопоты! И прежде всего бдительность. "Хорошо прожить день труднее, чем написать книгу". Целое состоит из деталей. Через выбитое стекло, порванное полотенце, больной зуб, отмороженный палец и ячмень на глазу; запрятанный ключ и стащенную книжку; хлеб, картофель и 50 г жиров; через тысячи слез, жалоб, обид и драк, чащу зла, вин и ошибок надо пробиться и сохранить ясность духа, чтобы успокаивать и смягчать, мирить и прощать, не разучиться улыбаться жизни и человеку.
Есть в юной человеческой жизни помощь и сочувствие, сожаление и тоска; есть и пугливая трепетная радость - наперекор сиротству, заброшенности, пренебрежению, попранию и унижению. Надо заметить - и не дать ей угаснуть - хотя бы искру, если нельзя раздуть пламя.
Что делать, спрашиваю я, чтобы аристократическую теорию сбратать с демократической воспитательной практикой, и как сделать первый шаг к сближению? Вы сегодня исключительно в кругу печатного слова - в библиотеке и в кабинете, мы - среди детей. В этом наше преимущество. Согласен, мы духовно опустились, обеднели, а может, и огрубели (ох, бывают редкие, исключительные минуты высоких чувств, светлого вдохновения, священного трепета - редкие и исключительные) - но нам лучше знать, не как вообще и везде, а как сегодня в нашей столовой, спальне, во дворе и в уборной. Как и что, если Юзек Франеку или Юзек да заодно с Франеком против правил внутреннего распорядка. Полное, братец мой, фиаско! Вижу, как ты смываешься с кипой бумаг под мышкой, и злой смех меня разбирает…
К делу: не скрывать. Сноп лучей. Гласность…
…А что делаем мы?!
Пишите анонимно, приводите доводы, что по вашему убеждению вам нельзя по-другому. Ну да: подросток бросился с железным ломом на мастера, хотел стрелять из краденого револьвера, украл штуку полотна и продал, пытался поджечь, неволил к дурному малыша, за неделю двоим поломал кости - одному ключицу, другому руку, насосом надул через прямую кишку кошку, так что кошку разорвало. Как тут быть?!
Признайте, что вы не могли по-другому в ваших условиях или по вашему убеждению. Пусть авторитеты снизойдут до решения практических задач! Надлежит заставлять писать, платить налог со своего опыта! Да будет нарушен покой кабинета ученых! Да взглянут они правде воспитательной работы - ее трудностям и ужасам - в глаза!
Писать - просто, не по-ученому, а стилем конюха, не сглаживать и не смягчать. На это нет времени. Наши истины не могут быть этаким миндальным пирожным, сдобной булочкой, да и пишем мы не для изысканной публики, которая может обидеться, оскорбиться. Наш долг всматриваться во все закутки души, не брезговать гнойными ранами, не отворачиваться стыдливо!
Наша работа еще молода. У нас еще нет гехаймратов, наши ученые еще терпят нужду, еще самоотверженны и честны. Давайте, покуда не поздно, сопротивляться, чтобы у нас, наподобие Запада, не сложилась привилегированная, оторванная от практических задач каста авторитетов - с ее наукой для науки!
Чувство
Неудивительно, что мускулы утратили свое значение. Они уже только как отдых и развлечение, задача их - сохранять в ясной свежести ум, не позволить ему переутомиться. Но труд, достаток и удобства дает железо, погоняемое и управляемое мозгом.
Неудивительно, что мы так уважаем интеллект. Столько всего позволил нам он выяснить, покорить, запрячь в работу; мы обязаны ему многими эффектными победами. Впрочем, он действует открыто, перестал уже быть тайной и, переведенный на язык цифр, поддается измерению и почти взвешиванию.
Интеллект удобен. К счастью, случайно объявился когда-то кто-то исключительный - и уже всему человечеству во все времена, без особых заслуг и достоинств, сразу, даром - выгода, прибыль, барыш. Значит, искать, шарить, вынюхивать, ждать с тоской Эдисонов, Пастеров, Менделей. Они за нас: богатый дядюшка и свора нахлебников.
Чувство иначе. Оно ищет, как достичь, добыть и напитать людей. Две тысячи лет, как Христовы законы почти безнадежно… Всяк тут сызнова и лишь для себя одного. Впрочем, чувство слишком летуче, чтобы знать. Машины и тесты говорят, способен ли, может ли; остается трагичное - а захочет ли? Мог бы: и полезный, и ценный, уважаемый и счастливый, почему ж вредитель, почему именно уголовщина?
Пытаются через интеллект к чувствам. И всеобщее обучение, и хорошо проветриваемые школьные здания. Уже меньше кулак и штык, что ж, когда браунинг и отравляющие газы.
Познать человека, значит, прежде всего изучать ребенка на тысячу способов. Другие могут - а чем я хуже? И я это делаю - ненаучно, доморощенно, смотрю невооруженным взглядом.
И видится мне, что не интеллект. Не вижу разницы. Дети и я - тот же процесс мышления - все то же самое, я только дольше живу.
Но в области чувств ребенок иной. Следовательно, не рассуждать, а вместе с ним чувствовать: по-детски радоваться и грустить, любить и сердиться, обижаться и стыдиться, опасаться и доверять. Как мне это сделать и, если получится, как научить других?
Педология - может быть, я скажу глупость - обязана говорить очень много о физическом развитии ребенка, столько же о чувствах и только потом уже - интеллект.
Замечания о разных типах детей
В форме фельетона я бегло рассматриваю тему. Начинаю с детей, которые крадут. Этих больше всего. Изучив их под углом возможности исправления, я убедился, что их можно отнести ко многим категориям, не имеющим между собой ничего общего.
Случайная кража. Взял потому, что "все берут". Посягнул на яблоко с лотка или из чуждого сада, на пригоршню конфет или сушеных слив, коробку, сумку, банку. Попробовал украсть злотый, вырвал кошелек. Сделал это впервые, делал не раз или много раз. К счастью, у нас таких детей относительно редко судят. Эти дела решаются на месте: виновному нагонят страха или сразу с ним расправятся.
У меня в памяти сохранился следующий случай. Это было в Берлине. Десятилетний мальчик приносит в букинистический магазин книжку. Передает листок - позволение отца продать книжку. Невыработанный почерк вызывает сомнение у хозяина книжной лавки, ребенка задерживают. Отца вызывают в полицию. Отец, защищая сына, пробует подтвердить, что разрешение написано им. Тогда ему пригрозили, что, если специалист установит подделку, отвечать перед судом будет он, отец. Застигнутый врасплох, меняет показания: сам он не писал, он поручил это ребенку. И так, и эдак плохо. Ему говорят, что он ответит перед судом за то, что он склонил доверенного его опеке малолетнего к подлогу. В конце концов отца великодушно прощают, а мальчика осуждают на несколько месяцев исправительного учреждения. Дай бог, чтобы Польша как можно позднее достигла подобной законности, если такая вообще нужна.
Мальчик подвижный, живой, инициативный, с богатым воображением ищет приключений, впрочем, ему очень хочется ее иметь, нужна ему эта вещь. Отмечу, что извечные походы деревенских детей в чужие огороды намного раньше указывали на присутствие в сырых фруктах и овощах витаминов, чем это удалось проследить науке.
Как относиться к этим детям? Это как ветрянка. Нет, будем более суровы: как зуд у детей недостаточно старательно воспитанных, запущенных, легко поддающихся инфекции соблазна. Достаточно дважды помазать дегтярной мазью - и здоров. Такого даже и лечить не надо. Если исправительное учреждение этот процент детей считает исправленными, оно очень ошибается: их не надо ни исправлять, ни лечить. Достаточно искупать.
Хронический соблазн, вызываемый врагом - голодом. Я не буду на этом останавливаться.