С первых же дней после войны Польшей правили три человека - Берут, председатель ЦК Польской коммунистической партии (Гомулка называет его "питомцем НКВД"), член Политбюро и глава органов госбезопасности Якуб Берман (такой же "питомец НКВД") и первый секретарь ЦК Гомулка, во время войны возглавлявший борьбу польских коммунистов в тылу Польши против немцев. Первые два были личными ставленниками Берия, но Сталин, видимо, решил дискредитировать Берута и Берия арестом и показаниями против них со стороны Бермана и Гомулки.
Какие же показания хотел иметь Сталин? Он хотел узнать только одно: Берия замышлял заговор против Сталина и втянул в это дело своих польских ставленников. Послушаем самого Гомулку:
"Берут очень опасался Бермана, полагая, что тот во время следствия или процесса может сказать о нем что-нибудь весьма компрометирующее. Так, будто бы Берия в свое время замышлял заговор против Сталина и якобы Берут был втянут в это дело. Я не совсем уверен в этом, но мне это дело именно так излагали. Как бы там ни было, Берут очень оберегал Бермана, а одновременно и меня, ибо я должен был первым предстать перед судом. Так был составлен сценарий… Берут затягивал дело как только мог, прибегая даже к отправке в Москву ложных сведений. Например, он уверял, что я смертельно болен… Берут тянул так долго, как только мог, и в конце концов спасла положение смерть Сталина" (там же).
Все это - и чешские допросы, и варшавские "сценарии" - поступало к Берия, ибо допрашивали арестованных ставленников Берия другие его ставленники. Тут Сталин против своей воли попал в заколдованный круг. А что знал Берия, знал и Маленков, прочнейшим образом связавший с ним свою судьбу. Сталин не без тревоги наблюдал за их столь тесным сближением.
Оба наших свидетеля - Хрущев и Аллилуева - единодушны в подчеркивании спайки между Берия и Маленковым. Когда они демонстративно уединялись на каком-нибудь очередном банкете от остальных членов Политбюро, Сталин кивал головой в их сторону и говорил, согласно Хрущеву: два плута, два неразлучных мошенника!
Каждый из них знал, что если Сталин убьет одного, то обязательно убьет и другого. И спайка их была лучшим способом застраховать свою жизнь от Сталина. Эта спайка спасла жизнь и старым членам Политбюро. В этом они и убедились на последнем сталинском пленуме.
Тут мы подошли к самой загадочной проблеме: Сталин дал отвод по крайней мере 6 членам старого Политбюро - так почему же важнейшие из них (Молотов, Ворошилов, Микоян, Каганович) были все-таки избраны в члены нового Политбюро (Президиума)?
Сталин дал им отвод перед Пленумом ЦК, состоявшим из 236 членов и кандидатов. Из них только 20–25 человек знали Сталина по-настоящему, а для остальных был он непогрешимым богом. Почему же эти остальные не согласились с отводом Сталина?
Установленная процедура выборов была такова: состав ЦК избирается по бюллетеням тайного голосования, их проверяет избранная съездом счетная комиссия, протоколирует их и результаты докладывает съезду, бюллетени не уничтожают, а передают на хранение вместе с протоколами съезда в секретный архив ЦК.
Исполнительные органы ЦК: Политбюро, Секретариат, Генеральный секретарь и председатель Комитета партийного контроля при ЦК избираются открытым голосованием, если нет требования Пленума провести и эти выборы тайным голосованием.
Вот во время этого открытого или тайного голосования Пленум ЦК дезавуирует Сталина и демонстративно выбирает отведенных им людей в состав Президиума (Политбюро).
Что Сталин их отводил, известно из доклада ЦК на XX съезде, но что они все-таки были избраны, мы узнали из официального сообщения о Пленуме ЦК ("Правда", 16.10.52). Это было первое историческое поражение Сталина в его партии. Как это могло случиться? Как Сталин реагировал?
Сталин не сдался. Он решил, выражаясь по-шахматному, ходом коня сразу убрать с доски "старую гвардию" и таким образом выправить свое положение. Он обратился к Президиуму: поскольку Президиум ЦК очень громоздок (25 членов и 11 кандидатов), надо выбрать из его среды маленький орган для оперативной работы преимущественно из молодых, энергичных членов Президиума. Таким органом должно было быть Бюро Президиума, вообще уставом не предусмотренное.
Цель Сталина ясна - обойти Ворошилова, Молотова, Кагановича и Микояна. Но и это ему удается только частично: избирается Бюро из 9 человек, в котором старые члены Политбюро составляют большинство: Маленков, Берия, Хрущев, Булганин, Ворошилов, Каганович против двух "молодых" - Первухина и Сабурова - и самого Сталина ("Khrushchev Remembers", р. 299). Молотов и Микоян остались вне Бюро. Бюро в этом составе, по Хрущеву, фактически не функционировало, а все дела решала пятерка: Сталин, Маленков, Берия, Хрущев, Булганин. Таким образом, Сталин все-таки исключил Ворошилова и Кагановича.
Как же могло случиться, что Сталину не удалось легально избавиться от нежелательных лиц? Как мог Пленум ЦК не пойти за своим "отцом и учителем"? Неужели члены Пленума ЦК не знали, что Сталин физически уничтожил 70 процентов состава Пленума ЦК 1934 года за сопротивление предложению судить Бухарина и Рыкова?
Это они, конечно, знали. Но они знали и более важную вещь: ко времени съезда власть была уже не у Сталина, а у партийно-полицейского аппарата во главе с Маленковым и Берия. Теперь не Сталин контролировал аппарат, а аппарат контролировал его самого.
Сталин был бог, пока партийно-полицейский аппарат был в его руках, а теперь члены ЦК видели, что бог де-факто низвергнут.
Исчерпав все другие средства, Сталин наконец решил пойти ва-банк. Произошло событие, точно зафиксированное в доступных нам документах, но остававшееся совершенно не замеченным в литературе о Сталине.
Сталин подал тому же Пленуму ЦК заявление об освобождении его от должности Генерального секретаря ЦК: во-первых, будучи убежден, что оно не будет принято, а во-вторых, чтобы проверить отношение к этому своих ближайших соратников и учеников.
Но произошло невероятное: Пленум принял отставку Сталина!
Это было второе историческое поражение Сталина.
О том, что Сталин подал такое заявление, мы знаем из двух друг от друга независимых источников: от Светланы Аллилуевой и от бывшего военно-морского министра СССР во время войны адмирала Н. Г. Кузнецова.
В книге "Двадцать писем к другу" Аллилуева пишет: "Наверное, в связи с болезнью он (Сталин. - А.А.) дважды после XIX съезда (октябрь 1952 г.) заявлял в ЦК о своем желании уйти в отставку. Этот факт хорошо известен составу ЦК, избранному на XIX съезде" (с. 191).
Во второй своей книге "Только один год" она пишет на ту же тему: "По словам его бывшего переводчика В. Н. Павлова, избранного на XIX съезде в ЦК, отец в конце 1952 года дважды просил новый состав ЦК об отставке. Все хором ответили, что это невозможно… Ждал ли он иных ответов от этого стройного хора? Или подозревал кого-нибудь, кто выразит согласие его заместить?.. Да и хотел ли он в самом деле отставки?" (с. 340).
Мы дальше увидим, что Аллилуева ошибается, думая, что его отставка не была принята.
Об этом заявлении Сталина пишет и адмирал Кузнецов, добавляя, что ЦК принял его отставку только частично, но явно путая, в чем выразилось это "частично". Вот его слова:
"Официальную просьбу о частичном его (Сталина. - А.А.) освобождении я услышал позднее, на Пленуме ЦК КПСС после XIX съезда. Тогда Сталин был освобожден от поста министра обороны, но главные должности в ЦК и Совете Министров все же решил оставить за собой" ("Нева", 1965, № 5, с. 161).
В одном Кузнецов ошибается, и даже грубо, ибо известно, что Сталин ушел с поста министра обороны еще в 1947 году, передав этот пост Булганину.
Как же было с отставкой? Мимо цензуры проскочили два документа, из которых явствует, что "частичное освобождение" Сталина выразилось в принятии его отставки с поста генсека с сохранением за ним должности одного из секретарей ЦК и Председателя Совета Министров.
Еще при первом послесталинском "коллективном руководстве" вышел Энциклопедический словарь, где в биографии Сталина прямо и недвусмысленно написано следующее: "После XI съезда партии 3 апреля 1922 г. Пленум ЦК, по предложению В. И. Ленина, избрал Сталина Генеральным секретарем ЦК партии; на этом посту Сталин работал до октября 1952 г., а затем до конца своей жизни был секретарем ЦК" (М., Изд. БСЭ. 1955, т. III, с. 310).
То же повторено в справочном аппарате Полного собрания сочинений Ленина, вышедшем при втором, брежневском "коллективном руководстве". Там сказано: "Сталин. С 1922 по 1952 год - Генеральный секретарь ЦК партии, затем секретарь ЦК" (т. 44, с. 651).
Никакой случайной обмолвки тут нет. Эти документы не оставляют сомнения, что Сталин после октябрьского Пленума ЦК 1952 года перестал быть Генеральным секретарем, а был лишь одним из десяти его секретарей.
Кто же занял его место? Об этом нет никаких указаний ни в мемуарах современников, ни в официальных документах партии, однако секрета никакого не было - место Сталина в Секретариате ЦК занял, конечно, Маленков. Только теперь он назывался не Генеральный секретарь, а Первый секретарь ЦК. Власть Сталина перешла к его ученикам теперь и юридически.
Конечно, Сталин остался лидером партии, при перечислении членов Президиума и Секретариата ЦК его имя названо первым, вне алфавита. Но теперь он такой первый, который всецело зависит от вторых. Сталин не был бы самим собою, если смирился бы с этим. Следующий кризис он спровоцирует, стараясь вернуть себе прежнюю неограниченную власть.
Глава десятая
РАЗГРОМ "ВНУТРЕННЕГО КАБИНЕТА"
Анализ последующих событий показывает, что новый министр госбезопасности С. Д. Игнатьев играл двойную роль: прилежно выполнял приказания Сталина и аккуратно сообщал их тем, против кого они были направлены, Маленкову, Берия, Хрущеву. Это было не предательством, а своего рода самострахованием Игнатьева. Он знал, что никто из министров госбезопасности, уничтожавших людей по приказу Сталина, своей смертью не умер. После выполнения ими задания Сталин их также ликвидировал. Так погибли шефы советской тайной полиции, заслуженные чекисты Менжинский, Ягода, Ежов. Так сидит теперь Абакумов, на очереди стоит Берия, а после Берия Сталин ликвидирует и его, Игнатьева.
О двойной игре Игнатьева, например, в "деле врачей" сообщил XX съезду Хрущев. "На этом съезде, - сказал Хрущев, - присутствует в качестве делегата бывший министр государственной безопасности товарищ Игнатьев. Сталин ему резко заявил: "Если ты не добьешься признания врачей, мы тебя укоротим на голову" (Доклад на закрытом заседании XX съезда КПСС, с. 44).
Зная, что Сталин при всех условиях "укоротит его на голову", Игнатьев и стал вести двойную политику. Иначе его не было бы на съезде, которым руководило старое Политбюро во главе с Хрущевым, Булганиным, Маленковым. Он, собственно, оказался и единственным уцелевшим руководящим чекистом из сталинского окружения: его заместителя Рюмина расстреляли, расстреляли его предшественника министра госбезопасности Абукумова и всех его помощников, расстреляли предшественника Абакумова министра госбезопасности Меркулова и всех его помощников, расстреляли Берия и всех его помощников, ликвидировали министров внутренних дел и госбезопасности Круглова и Серова и всех их помощников, а вот Игнатьев остался жив (в 1974 году к своему семидесятилетию он даже получил орден).
Когда после смерти Сталина Берия объединил министерства госбезопасности и внутренних дел в одно МВД СССР и сам возглавил его, то Игнатьев получил лишь повышение - его сделали секретарем ЦК КПСС по госбезопасности!
Столь удивительной способностью самосохранения, умением приспособляться к обстановке и обходить подводные рифы, да еще играть с таким огнем, как Сталин, мог обладать исключительно талантливый партаппаратчик. Им и оказался Игнатьев. Более четверти века он работал внутри партаппарата на всех уровнях: в области (Башкирия), в республиках (Узбекистан и Белоруссия), в центре (ЦК КПСС). Он был более предан аппарату, чем лицам, даже таким, как Сталин. Он был не оппортунистом, а фанатиком аппарата. В этом, вероятно, и секрет его спасения.
Естественно, что и в Министерстве госбезопасности он ощущал себя не профессиональным чекистом, а резидентом партаппарата, его посланником и исполнителем его воли. Если интересы тайной полиции приходили в столкновение с интересами партаппарата, то люди типа Игнатьева становились на сторону партии, а партию олицетворял собою партаппарат. Однако личная диктатура Сталина требовала, чтобы не партия контролировала полицию, а, наоборот, полиция контролировала партию. И теперь, когда Сталин задумал новую чистку и против партии, и против полиции, он невольно спровоцировал единение старых полицейских кадров со старыми партаппаратчиками, в результате чего ему и подсунули министром госбезопасности Игнатьева. Сталин принял нового главу полиции в уверенности, что он его перекует по своему образу и подобию. И ошибся. Игнатьев оказался истинным сталинцем, двурушником. В силу этого Игнатьев был идеальным орудием на идеальном месте для организации заговора против Сталина.
Теперь наше изложение вступает в область, где наряду с официальными данными важную роль играют и доказательства косвенные.
По Хрущеву ("Khrushchev Remembers", vol. I, p. 305), врачи-"заговорщики" были под арестом еще со времени XIX съезда (октябрь 1952 г.); "сценарий" по делу Гомулки тоже уже был известен. В ноябре того же года судили ставленников Берия в Чехословакии (процесс Сланского); интенсивно шли допросы бериевцев в Тбилиси.
Первые же сообщения Игнатьева о ходе допросов врачей показали, что замыслы Сталина направлены не только против Берия и его чекистов, но и против всего Полютбюро.
Комментатор хрущевских воспоминаний Эдвард Кренкшоу совершенно правильно пишет, что "последняя чистка Сталина была направлена против его ближайших коллег, в первую очередь против Берия" ("Khrushchev Remembers", vol. I, р. 301).
Все это и привело к решению Берия предложить Сталину, чтобы он подал в отставку со всех своих постов.
На путях к предложению, а тем более к осуществлению такого решения, однако, были очень серьезные препятствия, без преодоления которых Сталин был неуязвим. Это его "внутренний кабинет" во главе с генералом Поскребышевым, его личная охрана во главе с генералом Власиком, комендатура Кремля во главе с генералом Косынкиным.
Берия отлично понимал, что Сталина можно превратить в политический труп только через физические трупы этих преданных ему служак.
Были еще две проблемы: во-первых, где предложить Сталину отставку - в Кремле, на его даче под Москвой или на его даче на Черноморском побережье (как это потом сделали с Хрущевым); во-вторых, кого из членов Президиума ЦК можно включить в "делегацию" к Сталину.
Известно было, кто не пойдет к Сталину с таким требованием: Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян - не пойдут из-за своих былых личных связей или трусости. Новые члены Президиума вообще отпадают - велика была опасность, что кто-нибудь из них выдаст весь план. Остаются те, кого Хрущев называет правительствующим "внутренним кругом" нового Бюро, куда, кроме Сталина, входили только члены негласной четверки - Берия, Маленков, Хрущев и Булганин, плюс ставленник этой четверки - Игнатьев. По иронии судьбы, только их Сталин и пускал к себе.
Данные Хрущева подтверждаются и воспоминаниями Аллилуевой: "В самое последнее время обычными лицами (у Сталина на даче. - А.А.) были: Берия, Маленков, Булганин, Микоян. Появлялся и Хрущев. С 1949 года, после ареста его жены, Молотов был фактически не у дел, и даже в дни болезни отца его не позвали" ("Двадцать писем к другу", с. 192).
Местом наиболее безопасным для предъявления Сталину требования об отставке, конечно, было далекое от Москвы Черноморское побережье Грузии. Однако после создания "мингрельского дела" Сталин побаивался своих земляков и перестал ездить туда на отдых. Аллилуева сообщает: "Последнее время он жил особенно уединенно: поездка на юг осенью 1951 года была последней" (там же, с. 190). Так отпал юг. Оставались Кремль и дача под Москвой. Кремль импонировал с легальной стороны - как резиденция государства и партии. Все легальные акты должны исходить отсюда. Но если Сталин отказался бы принять требования об отставке, то одним нажатием кнопки он поднял бы тревогу не только в Кремле, но и в Москве, да и по всей стране: коммуникация здесь была идеальная. Поэтому отпадал и Кремль. Оставалось Кунцево, дача Сталина под Москвой.
Кунцево тоже было опасно, но только до тех пор, пока безотказно действовал "внутренний кабинет" Сталина. Лишите Сталина этого "кабинета", и тогда он в ваших руках - таков и был план Берия. Надо было убрать от Сталина его личного врача, начальника его личной охраны, начальника его личного кабинета, его представителя в Кремле - коменданта Кремля. Их можно было убрать только руками самого Сталина. Здесь Берия был в своей стихии.
У нас нет никаких прямых свидетельств, но нет и сомнений, что именно Берия организовал пропажу секретных документов Сталина из бюро Поскребышева, о которой рассказывает Хрущев (см. "Khrushchev Remembers", vol. I, p. 292–293). Вероятно, Берия сумел утащить у Поскребышева что-то более секретное, чем экономические рукописи Сталина, о которых говорит Хрущев. Иначе не было бы понятно заявление Сталина:
"Я уличил Поскребышева в утере секретного материала. Никто другой не мог это сделать. Утечка секретных документов шла через Поскребышева. Он выдал секреты" (там же, с. 292). Сталин немедленно снял Поскребышева, но расстрелять не успел.
Куда легче было направить гнев Сталина против генерала Власика. Как профессиональный чекист, он был целиком в руках Берия, благодаря которому и удержался у Сталина столько лет. Но его, вероятно, никак нельзя было использовать против Сталина, зато оказалось возможным спровоцировать Сталина на его арест, что Берия и сделал. Аллилуева пишет:
"Надо сказать, что в это самое последнее время даже давнишние приближенные отца были в опале: неизменный Власик сел в тюрьму зимой 1952 года, и тогда же был отстранен его личный секретарь Поскребышев, служивший ему около 20 лет" ("Двадцать писем к другу", с. 192).
"Зимой 1952 года" - это значит в декабре 1952 года, так как в октябре 1952 года Поскребышев выступал на XIX съезде партии и там был избран членом ЦК. Добавим тут же: освобожденные Поскребышевым, Власиком и их помощниками места заняли люди, выдвинутые туда через Игнатьева "внутренним кругом" - четверкой.
Есть серьезные основания предполагать, что личный врач Сталина Виноградов и начальник Лечебно-санаторного управления Кремля Егоров тоже были арестованы по плану Берия. По тому же плану, вероятно, был снят и министр здравоохранения СССР Смирнов, имевший доступ к Сталину (на его место назначили никому не известного в партии, но хорошо известного Берия врача Третьякова).