Но раз демократия - это власть народа, значит, суверенная демократия - это суверенитет его власти, власти народа. Из уст Суркова ключевой вопрос прозвучал так: "Мы хотим быть самодостаточной страной, в смысле того, что мы сами можем обеспечить свой суверенитет, или мы должны для этого прибегать к услугам других, более мощных стран? Это вопрос. Начиная с вопроса о призыве в армию - нужен ли он - недалеко и до вопроса - а нужна ли армия?". В этой фразе кроется окончательное определение того, что для страны первично, а что вторично. Первична - самодостаточность, обеспечивающая суверенитет. Вторичны стенания о потерянных якобы свободах, о желании б о льших свобод, о несоответствии "суверенной демократии" западным образцам демократии… Но ведь на Западе победила именно американская демократия, летящая на крыльях стратегических бомбардировщиков - смотри пункт об утрате суверенитета. Миссия того же Ельцина как раз и заключалась в том, чтобы максимально быстро сдаться Западу, американцам, на любых условиях, и скорость нашей сдачи определял уже сам Запад, исходя из своих способностей переварить полученные фрагменты - политические, экономические, геополитические. Мотивация Ельцина при этом была такова - прекратив сопротивление и сдавшись, максимально быстро получить достойную, в материальном смысле, жизнь для страны, такую, как на Западе.
Но сама сдача как раз и заключалась в первую очередь в отказе от суверенитета и в исполнении директив, полученных из Вашингтона. И Ельцин делал то, что ему говорят. В итоге мы не стали жить, как на Западе, а стали, к общему "удивлению" тогдашних элит, жить гораздо хуже, чем при последних днях СССР. В тот момент, когда правящие элиты стали догадываться, что их обманули, на повестке дня, в порядке очередности, уже стоял вопрос о распаде России, то есть о начале фактического отделения территориальных кусков, начиная с Чечни, далее Северный Кавказ, Юг России и т. д. В этот момент сработал скорее инстинкт самосохранения, нежели рассудочное стремление к державности и укреплению страны - если страна распадётся, где мы будем властвовать, где будем красть, "пилить", откуда вывозить? И тут появился Путин, который предложил и так уже обеспокоившимся элитам не кончать жизнь самоубийством, а остановиться на краю пропасти - перестать зависеть от внешней логики и начать действовать самостоятельно, то есть "суверенно". Так впервые после многих лет сдачи и отступления встал вопрос о суверенитете и его важности для самосохранения.
Последующие годы ушли на то, чтобы прежде всего самим себе доказать, что суверенитет - это ценность, что он нам нужен, и отказаться от него мы не можем. Размышления эти происходили под громкий "вой" с Запада, который тоже заметил, что Россия перестала ему подчиняться и сделала заявку на суверенность. Аргумент был только один - раз не подчиняетесь главной и величайшей демократии мира, значит, вы против демократии вообще. Противопоставление было столь же очевидным, сколь и надуманным: либо демократия, тогда слушайтесь нас, либо суверенитет. Или - или. Казалось бы, выбор в пользу суверенитета должен был означать отказ от демократии, но она далась нам слишком дорогой ценой - распадом империи, всеобщим обнищанием, демографическим провалом, чтобы так легко от неё отказаться. Отказаться нельзя сохранить! Где запятая? И вот тут возникла следующая мысль, прямо по Достоевскому: "оба лучше".
Путин сказал - демократии бывают разные. Это был первый шаг, после которого в обществе и элитах начался мыслительный процесс: сначала вопрос о самосохранении, ответом на который стал суверенитет. Дальше декларация о реальном суверенитете поставила вопрос о демократии. Стали думать о демократии и поняли, что демократия бывает разной. Так, методом сложения - суверенитета, который нам необходим для выживания, и демократии, за которую заплачена высокая цена, а значит, жалко, к тому же у нас может быть своя, а не американская, - общество и власть получили суверенную демократию. На тот момент теорема была доказана.
По большому счёту, для масс, как выясняется, самое главное, - это личное благосостояние и стабильность. А всё это возможно обеспечить лишь путём сохранения суверенитета, ибо его потеря отбросит страну обратно в кошмар ельцинизма, откуда мы только-только с таким трудом выкарабкались. Поэтому суверенная демократия - это, конечно, хорошо, её можно показывать Западу, чтобы не "орали". Но лучше бы как-то вообще без демократии. Ведь любая демократия в России - это прежде всего вседозволенность. А кому у нас всё дозволено? Правильно, чиновникам, ворам и хапугам от власти. А ещё демократия, как ни крути, связана с вседозволенностью в деятельности различных НКО, подтачивающих, как позже выяснилось, именно суверенитет. Таким образом, "суверенная демократия" оказалась в наших условиях, несмотря на все декларации, довольно двусмысленным идеологическим конструктом и стала, что продемонстрировали дальнейшие события, лишь поводом для атаки на сложившуюся путинскую модель со стороны окружения пришедшего к власти Медведева. Не случайно "неожиданно" вернувшийся Путин сделал-таки окончательный выбор в пользу суверенитета, отбросив баласт "демократии", раз уж в России она носит исключительно деструктивный характер.
Наверстать упущенное
Путин имел легитимную возможность остаться
Снова и снова вспоминая историческое выступление Владимира Путина на Мюнхенской конференции, наделавшее много шума на Западе, нужно отметить, что даже несмотря на столь авангардное содержание самой речи, Путин опоздал с ней минимум на семь лет. В этом выступлении Путин впервые сослался на слова генерального секретаря НАТО, который ещё в начале 90– х гг. гарантировал России, что блок не будет расширять свои границы дальше Западной Германии. И в этой связи непонятно, почему Путину понадобилось семь лет, чтобы заметить расхождение реальности с этими декларациями. Даже после распада Югославии, ещё при Ельцине, было очевидно, что НАТО не собирается останавливаться. Но Россия не уставала повторять, что не видит ничего страшного во вступлении в НАТО суверенных стран бывшего соцлагеря из Восточной Европы. А вот после того, как о скором вступлении в НАТО объявила Грузия, после того, как американский радар собрались устанавливать в Чехии, Польше, а потом и на Украине, российским властям, видимо, стало действительно страшно. Многие вещи можно было предотвратить одной лишь декларацией о том, что Россия имеет свои политические и геостратегические интересы не только в странах постсоветского пространства, но и в странах Восточной Европы, ранее принадлежавших к нашему военному лагерю. Но мы даже формально этого не заявили. К сожалению, Путин опомнился довольно поздно, многие процессы приняли тяжелую форму. Геополитическая болезнь России слишком сильно запущена, и сейчас требуется уже хирургическое вмешательство, особенно после удара США по Украине. Если бы Путин хотя бы декларировал сферу стратегических интересов России в начале своего правления в 2000 г., многих осложнений, в том числе украинских, можно было бы избежать.
После произнесения мюнхенской речи недоумение вызывало одно - почему, заявив о начале хирургического вмешательства в запущенный процесс восстановления российского геополитического влияния на постсоветском пространстве и в Восточной Европе, Путин неожиданно, уже взявшись за скальпель, вдруг бросил всё, сняв халат и предоставив проведение операции другому? То есть сначала он привязал себя к месту лидера России, сделав далеко идущие геополитические заявления, но уже в десятикратно более жёстком формате, чем это было семь лет до этого, а затем отказался от власти. Казалось бы, никакой последовательности. Бросить все начинания и уйти?
Все свои первые 8 лет Путин отпирался от третьего срока, но, собравшись уходить, поставил страну в жёсткие рамки - даже не оставшись на президентском посту в тех обстоятельства, в которых он оказался после мюнхенской речи, он просто вынужден был остаться "у дел". В любом виде. После Мюнхена на Путина с надеждой смотрели не только российские, внутренние элиты, но и элиты тех государств, которые не согласны с однополярным миром. Путин не зря сказал о том, что лидеры некоторых западных стран просили его остаться, учитывая переходный период и специфику сложившейся ситуации. Президент "демократической" Америки Рузвельт правил четыре срока, продлив полномочия. Де Голль также увеличивал свой срок пребывания у власти. А ведь это все "демократические" страны. Путин имел легитимную возможность остаться у власти, полученную им от народа, от элит. Но он остался верен своему слову. Однако машина геополитического реванша уже была им разогнана в полную силу, и когда за рулём у неё оказался другой, уже поздно было тормозить. Россия осуществила то, что озвучил Путин в Мюнхене, и что она должна была осуществить - вернулась в историю в августе 2008. Хотя формально это сделал уже не Путин.
Верховный комиссар РФ
Возможна ли в России демократическая модель диктатуры?
Понятие суверенитета в России возникло в тот момент, когда наше общество вплотную подошло к необходимости решения вопроса преемственности сложившегося курса, который был обозначен и проявлен в период управления страной Владимиром Путиным. От содержательного наполнения этого концепта зависит будущее страны. Она же была призвана решить главную для власти проблему - сохранения преемственности. Существует крайне высокий уровень легитимности, выраженный в поддержке населением того курса, который реализует нынешняя администрация. Но здесь мы упираемся в проблему легальности - как законодательно сохранить и продлить нынешний политический курс, общие контуры которого сложились из необходимости восстановления полноценного суверенитета и сохранения завоеванной ценой разрушения СССР демократии, без которой сегодня никто уже не мыслит своего существования?
Дабы сразу отмести обвинения в нецивилизованных методах, свойственных российскому "дремучему" политическому сознанию, обратимся за разрешением сложившейся тупиковой комбинации к трудам известного германского юриста Карла Шмитта, который, разбирая вопрос популярности того или иного политического деятеля в народе и проблемы его правовой легализации, юридически описывает такой исторически существовавший европейский правовой институт власти как диктатура . В своих трудах Шмитт утверждает, ссылаясь на традиционные европейские юридические формы: "Диктатура - есть мудрое изобретение Римской республики. Диктатор - должность введенная, чтобы в дни опасности имелась сильная верховная власть". Именно о сильной верховной власти грезит сегодня русский народ в окружении других народов, т. е. население России - носитель суверенитета согласно Конституции, то есть - суверен . И именно сильная власть является гарантом консенсуса нынешних элит. В Римской республике диктатор избирался в "условиях жесточайшей нужды", что особенно ярко подтверждается ситуацией, связанной с Украиной.
Но здесь мы натыкаемся на такое препятствие, как некоторое неприятие самого термина "диктатура" на уровне общественного сознания. Здесь любой, кто бы ни начал всерьёз говорить о введении данного европейского правового института власти, неизбежно столкнется с массой упреков - прежде всего в том, что это понятие противоречит нормам демократии. Ведь если с суверенитетом при установлении диктатуры всё понятно, для сохранения суверенитета она и вводится, то где же здесь демократия? Ответ на этот упрек, как ни странно, мы также находим в европейском традиционном праве, причём у такого довольно резкого "политолога" как Николо Макиавелли, который утверждал, что "диктатор - не тиран, а диктатура - вовсе не форма абсолютного господства, а присущее только республиканскому уложению средство защитить свободу", в нашем случае суверенитет. Таким образом, диктатура в чистом виде, без каких либо искусственных исторических примесей, изначально вовсе не направлена на то, чтобы тиранить население, а напротив, призвана защитить его коллективную свободу - суверенитет. Но наиболее полно демократическую сущность института диктатуры раскрывает автор самого понятия "суверенитет", французский правовед, политик и философ Жан Боден, который в своих исследованиях установил, что традиционно в европейском праве "диктатор только имел комиссионное поручение - на разрешение таких проблем государства, как то: война, подавление восстания, реформирование государства или задача по-новому организовать государственное управление". Именно эта цель - по-новому организовать государственное управление, изъеденное коррупцией - стояла все последние годы перед Владимиром Путиным. И именно задача реформирования государства - реализация национальных проектов, повышение социального благосостояния населения, борьба с бедностью и т. д. - в условиях кризиса и санкций до сих пор стоит перед ним.
Далее, развивая мысль о диктатуре как о демократическом правовом институте, Карл Шмитт утверждает: "Диктатор - это всегда пусть и экстраординарный, но всё же конституционный государственный орган республики". В отличие, допустим, от монарха, который сам является сувереном и может воспроизводить любые законы, тут же их реализуя, диктатор, хотя и имеет особые полномочия, делегированные ему сувереном, в нашем случае народом России, всё же действует в рамках правовой системы государства. "Диктатор не может менять существующие законы, не может отменить Конституцию или изменить организацию власти, не может он и издавать новые законы", - констатирует Шмитт, ссылаясь на работы Макиавелли, который, в свою очередь, главной задачей правовой системы считает необходимость "облечь диктатуру конституционными гарантиями". Хотя Шмитт и указывает на то, что диктатор может принимать решения самолично, но все эти полномочия следует отличать от законодательной деятельности, ибо диктатор - всего лишь исполнитель.
Таким образом, диктатор выполняет лишь поставленную перед ним сверхзадачу, в то время как остальные органы власти государства продолжают действовать в рамках своих конституционных прав, чиновники выполняют свои технические функции, законодатели создают и принимают законы. Шмитт по этому поводу замечает: "В рамках исполнительной власти все исполнительные органы должны быть безусловно подчинены интересу технически выверенного хода событий", однако тут же добавляет, что чиновники всего лишь поддерживают жизнедеятельность так называемого "служебного государства", и их абсолютный техницизм ведёт к безразличию в отношении дальнейшей политической цели. Диктатор же работает именно на реализацию цели, это, в терминологии Шмитта, "комиссар действия", он одержим действием и поставленной перед ним задачей. Поэтому, когда речь идёт о каком либо крайнем случае, он может ради достижения конечной цели местами выйти за формальные рамки закона.
Исследуя традиционных европейских правоведов, мы обнаруживаем довольно интересный вывод о том, что демонизированный в современном обществе институт диктатора совершенно не противоречит демократическим конституционным формам функционирования "республики", которые сложились в нынешней системе российского "буржуазного национализма", и при этом вполне может существовать параллельно действующей правовой системе. А возникает институт диктатора, как уже было сказано, для решения сверхзадач - для реформирования государства или для ответа на те вызовы, с которыми сталкивается Россия, но с которыми не в силах справиться действующая чиновничья модель: удвоение ВВП, социальное благополучие, создание инновационной экономики, модернизация институтов демократии. И здесь мы приходим к совершенной непротиворечивости возникновения института диктатора в современных условиях. Если приложить диктатуру к сегодняшней ситуации, то расклад институтов власти получается такой. В России конституционно обозначен суверен - источник власти: полиэтничный народ России, который вправе делегировать часть своего суверенитета институтам управления государства, в том числе и диктатору, с постановкой соответствующих сверхзадач. Существует парламент, который выполняет законотворческую деятельность (поскольку диктатор не имеет таких полномочий), а также является представительным органом народа. Остаётся фигура президента, избранного народом, который выполняет техническую функцию, обеспечивает исполнение законов, созданных парламентом, и следит за соблюдением Конституции, правовой основы "служебного государства". И ко всему этому добавляется фигура диктатора, который получает напрямую от суверена - полиэтничного народа - сверхзадание, одержим этим сверхзаданием и, опираясь на легитимность и суверенитет, также полученные от народа, выполняет поставленную сверхзадачу, параллельно оживляя спящее чиновничье пространство, которое неповоротливо и не спеша продолжает функционировать, выполняя служебные функции государства. Действует диктатор, опираясь на европейскую модель института комиссаров, которые, в свою очередь, являются исполнителями уже его воли и действуют от его имени.
Таким образом, введение института диктатора позволяет реализовать сложные задачи, сохранить суверенитет и вместе с тем не нарушить демократические устои - народную легитимность, парламентаризм, Конституцию, выборное президентство. Такая демократия в идеале обеспечивает должную роль суверенитету и гарантирует сохранение демократических подходов. При этом важно сохранить легальность процесса, которая состоит из трёх частей: неприкосновенности Конституции - основы сохранения политической стабильности, ставшей одной из главных заслуг Владимира Путина; проведения выборов нового президента "служебного государства" и легитимной процедуры введения института диктатора. Юридически обеспечить этот процесс можно, например, выдвижением кандидатуры диктатора парламентом - представительным органом народа, обеспечивающим ему легитимность и свою поддержку, и утверждение его Общественной палатой - представительным органом, выражающим консенсус элит. Эти же структуры - парламент и Общественная палата - формулируют задание. Ну а для того, чтобы не пугать западное общественное мнение понятием "диктатор", можно заменить его другим, ещё более "европейским названием", например, "верховный комиссар".
Евразийская империя
Поворотная точка России к евразийской политике
Поворотной точкой России к евразийской политике стал внешний и внутренний курс России на суверенитет, реализуемый в евразийском ключе. За трагическими событиями в Беслане последовал указ президента об отмене губернаторских выборов, по сути ставший лишь следствием общего переосмысления отношений России и Запада. Правящие элиты в Америке и Европе по-разному видят свои взаимоотношения с Россией. Европа, отягощённая американской доминацией, всё больше фрондируя с США, в перспективе рассматривает Россию "как доброго соседа и надежного союзника". Исключение здесь - европейские масс-медиа и элиты, настроенные весьма русофобски. Целью же европейской политики России в Европе должна стать геополитическая ось Париж-Берлин-Москва.
Люди, принимающие решения в Америке, продолжают жить фобиями "холодной войны", рассматривают нашу страну как потенциального противника, считают своей заслугой почти бескровный коллапс Советского Союза и пытаются развить успех. Их цель геополитически определена абсолютно точно - разрушение России и заполнение её огромного пространства многочисленными недееспособными квазигосударственными образованиями. Отсюда препятствие усилиям России по осуществлению полной финансовой блокады террористов, что по сути означает косвенное, а кое-где и прямое финансирование террористов. Через это финансирование российские экстремисты становятся частью разветвлённой сети террористического интернационала.