Российский режим 2000-х годов не представлял исключения из этого общего правила электорального авторитаризма. Хотя фальсификации итогов голосования, по мнению ряда экспертов, получали все больший масштаб, а их географический ареал со временем расширялся, эти аспекты электоральной политики представляли собой всего лишь верхушку айсберга. Гораздо большее значение для хода избирательных кампаний имели иные институциональные и политические факторы. К ним относились: (1) запретительно высокие входные барьеры для участия в выборах партий и кандидатов; (2) одностороннее и пристрастное освещение избирательных кампаний в средствах массовой информации (прежде всего, государственных); (3) прямое и косвенное финансирование избирательных кампаний проправительственных партий и кандидатов за счет средств государства на фоне неформального контроля чиновников над финансированием всех иных партий и кандидатов; (4) систематическое использование государственного аппарата для ведения кампании правительственных партий и кандидатов и в целях препятствования кампании оппозиционных партий и кандидатов; и, наконец, (5) пристрастное рассмотрение споров между участниками выборов в пользу правительственных партий и кандидатов. Эти аспекты российских выборов стали неотъемлемым атрибутом российского политического режима, типичными элементами "меню манипуляций", характерного для ряда режимов электорального авторитаризма во многих странах третьего мира .
Некоторые специалисты склонны были расценивать голосование в условиях российского электорального авторитаризма даже не как выборы (пусть даже и несправедливые), а как заведомо манипулятивные "события электорального типа", не имеющие отношения к выборам как таковым . Но независимо от оценок, следует признать, что несправедливые выборы были полезны российским правящим группам с нескольких позиций. Во-первых, они выполняли функцию политической легитимации статус-кво, подобно президентским выборам 2004 года, на которых Путин набрал свыше 71 % голосов в отсутствие значимой конкуренции. Во-вторых, они позволяли правящей группе легитимно проводить любой политический курс независимо от предпочтений избирателей. В-третьих, наконец, они служили механизмом частичной смены политических элит, хотя и не на основе свободной конкуренции, а путем назначения победителей будущих выборов еще до голосования (подобно президентским выборам 2000 и 2004 годов, а также – позднее – и 2008 года). Такие "события электорального типа", отличаясь как от "выборов без выбора" советского периода, так и от демократических свободных и справедливых выборов, казалось, могли обслуживать политический режим настолько долго, насколько российские элиты были способны поддерживать свой "навязанный консенсус", а формальные и неформальные "правила игры" – обеспечивать сложившееся равновесие. В преддверии нового цикла думских выборов 2007 года и президентских выборов 2008 года эти условия оставались благоприятными для подобного развития событий.
Однако главная интрига электорального цикла 2007–2008 годов в России была связана не столько с голосованием избирателей как таковым, сколько с перспективами смены главы государства по его итогам. Она была обусловлена конституционным ограничением сроков пребывания президента страны на своем посту двумя четырехлетними периодами. Таким образом, перед Владимиром Путиным, чей второй президентский срок истекал весной 2008 года, стояла нелегкая дилемма. Он мог обойти установленные прежде конституционные нормы, либо изъяв из конституции страны ограничение сроков президентских полномочий, либо предложив принять новую конституцию страны "с нуля", либо, в конце концов, вообще отказаться от конституции как набора формальных "правил игры" в российской политике, перейдя от провозглашенного еще Ельциным принципа "кто-то должен быть главным в стране: вот и все" к принципу, который открыто декларировал назначенный в 2007 году на пост председателя Центральной избирательной комиссии России Владимир Чуров: "Путин всегда прав". Именно по такому пути пошли авторитарные режимы некоторых постсоветских государств: от Беларуси до Казахстана, а за пределами постсоветского региона примером такого рода мог служить Египет времен правления Хосни Мубарака. Альтернативой этому развитию событий был подбор лояльного Путину преемника на посту главы государства с его последующей легитимацией посредством всенародного голосования.
По сути, "дилемма Путина", стоявшая на повестке дня в преддверии электорального цикла 2007 годов, означала выбор в пользу одного из двух вариантов эволюции режима электорального авторитаризма в России: либо украшения демократического "фасада", призванного замаскировать политический монополизм, либо ничем не прикрытого и не связанного формальными ограничениями авторитарного правления. Схема назначения преемника предполагала движение по пути первого варианта, в то время как избрание Путина на третий срок так или иначе означало бы поворот российского авторитаризма ко второму варианту, который, по сути дела, не слишком отличался бы от "классической" модели. Публичные дискуссии вокруг этих вариантов продолжались на протяжении второго президентского срока Путина, с 2004 по 2007 год, но, в конечном итоге, интрига была разрешена лишь после думской кампании в декабре 2007 года – после того, как ЕР получила, по официальным данным, 64,3 % голосов избирателей и успешно обеспечила себе 315 из 450 думских мандатов, Путин публично объявил о своем решении. По его инициативе кандидатом на пост президента России был выдвинут Дмитрий Медведев, чье имя ранее неоднократно называлось в качестве возможного преемника Путина на посту главы государства. Не встретив сколько-нибудь заметного сопротивления ни со стороны элит, ни со стороны российских граждан, в ходе голосования в марте 2008 года Медведев, по официальным данным, получил свыше 70 % голосов избирателей, в то время как Путин, по заранее объявленной договоренности со своим преемником, занял пост председателя правительства России, сохранив ряд ключевых рычагов влияния на политический процесс в стране. Примечательно, что хотя, по оценкам ряда экспертов, выборы 2007–2008 годов в России сопровождались беспрецедентными по масштабам злоупотреблениями, вместе с тем, восприятие их итогов россиянами оказалось совершенно иным. Согласно данным одного из массовых опросов, большинство избирателей в общем и целом воспринимали выборы как "честные", а одна из участниц фокус-групп наивно (или, наоборот, цинично?) заметила: "все было честно, но на 50 % результаты были подтасованы" .
Скорее всего, мы никогда не узнаем всех деталей кремлевской политики 2000-х годов и едва ли сможем дать ответ на вопрос о том, почему Путин и его окружение предпочли не сохранять все рычаги власти в собственных руках "раз и навсегда" (что предполагалось в случае отказа от ограничения сроков президентских полномочий), а передать – по крайней мере, на время – часть ресурсов и полномочий лояльному преемнику. Справедливости ради, отметим, что такая схема сулила немалые риски для Путина, поскольку поведение его преемника, наделенного большим объемом конституционных полномочий, заведомо предугадать было невозможно. По итогам своего маневра Путин мог разделить участь не мексиканского диктатора Диаса, который в ходе своего правления (в общей сложности длившегося 34 года) безболезненно уступал пост главы государства своим лояльным преемникам и позднее без проблем возвращал себе всю полноту власти, а нигерийского президента Обасанджо, который после передачи власти лояльному преемнику на президентском посту был обвинен в коррупции и вынужденно покинул страну . В конечном итоге эти риски оказались несущественными, и нелояльность со стороны Медведева на протяжении всех последующих четырех лет Путину не угрожала.
В 2007 году проблема, скорее, лежала в иной плоскости. Поворот российского политического режима от электорального авторитаризма, плохо замаскированного демократическим фасадом, к ничем не прикрытой монополии Путина и его команды, если бы он состоялся, мог повлечь за собой довольно высокие издержки для российских элит. Во-первых, легитимность режима, как внутри страны, так и, в особенности, за ее пределами, могла бы оказаться весьма сомнительной. Для российских лидеров, которые были чрезвычайно чувствительны к своему международному статусу (некоторые критически настроенные наблюдатели даже говорили в этой связи о "статусной игле", сравнивая этот синдром с наркотическим), оказаться в мировой политике в одном ряду с Лукашенко или лидерами стран Центральной Азии было бы, как минимум, болезненной неприятностью. Во-вторых, и это, пожалуй, важнее, риски сомнительной международной легитимности российского режима создавали бы проблемы и для легализации доходов, и собственности российских элит за рубежом. Этот феномен, возможно, также сыграл не последнюю роль в стратегическом выборе, который в конце 2007 года анонсировал Путин. Но не стоит исключать и простой житейской логики такого выбора, который может быть суммирован суждением "от добра добра не ищут". Проще говоря, поскольку закамуфлированный электоральный авторитаризм, несмотря на немалые издержки по его поддержанию, в целом удовлетворял Кремль, то стимулы для того, чтобы пойти на кардинальный пересмотр "правил игры", оказывались явно недостаточными.
В такой ситуации сохранение статус-кво, скорее всего, представляло собой выбор "по умолчанию" – Путин и его окружение, как и многие наблюдатели, вероятно, исходили из ожиданий того, что вся внешняя среда и внутриполитические условия российского режима будут оставаться неизменными, по крайней мере, в краткосрочной перспективе периода президентства Дмитрия Медведева. Эти ожидания касались и высоких темпов экономического роста, и высоких цен на нефть на мировом рынке, и апатии и пассивности большинства российских граждан на фоне слабости оппозиции и отсутствия сколько-нибудь реалистических альтернатив статус-кво. Прогноз сохранения статус-кво в 2010-е годы, который в неявной форме лег в основу перехода президентского поста от Путина к Медведеву при сохранении в России режима электорального авторитаризма, сбылся лишь отчасти. Но оказался ли этот прогноз и вызванные им политические риски, которые проявились в 2011–2012 годах, принципиальной ошибкой второго российского президента или же эти риски стали неизбежной и не столь уж высокой платой за сохранение власти правящих групп и поддержание политического статус-кво? Ответ на этот вопрос пока что неочевиден.
Глава 5. 2010-е: трещины в стене?
Субботний день 4 февраля 2012 года в Москве выдался солнечным, но морозным, – термометр показывал минус 22 градуса. На эту дату в столице, как и в некоторых других городах России, были назначены шествие и митинг под лозунгом "За честные выборы!", их оргкомитет составили оппозиционные политики и общественные деятели. Уже третья по счету массовая акция протеста стала ответом политически активных граждан на исход думского голосования 4 декабря 2011 года. В преддверии кампании практически все оценки строились на том, что "Единая Россия", опираясь на государственный аппарат на всех уровнях власти, на доминирование в СМИ и на поддержку достаточно популярных в глазах населения лидеров страны, без особого труда получит подавляющее большинство голосов и мест в Государственной Думе, тем самым открыв дорогу триумфальному возвращению Владимира Путина в кресло главы государства в марте 2012 года . Однако эти ожидания не оправдались: в то время как, согласно официальным данным, ЕР набрала 49,3 % голосов избирателей, многочисленные прямые и косвенные свидетельства – от экзит-поллов (опросов граждан на выходе из избирательных участков после голосования) до сообщений наблюдателей – фиксировали разнообразные злоупотребления при подведении итогов голосования. Не было сомнений в том, что реальная доля поданных за ЕР голосов оказалась гораздо ниже. Вслед за голосованием по стране прокатилась волна акций протеста против его итогов, отмеченная невиданным для постсоветской России размахом массовой мобилизации.
Многие наблюдатели ожидали, что митинг 4 февраля не соберет большого числа участников, и отнюдь не только из-за погодных условий. Волна протестов, прокатившихся по стране по итогам думского голосования 4 декабря 2011 года, казалось, пошла на спад после прогремевших московских митингов на Болотной площади (10 декабря) и на проспекте Сахарова (24 декабря). Однако, несмотря на мороз, оппозиционные шествие и митинг в Москве собрали наибольшее число участников протестных акций за всю постсоветскую историю России – по различным оценкам в этот день в колоннах от Якиманки до Болотной площади, где состоялся митинг, прошли от 70 до 100 тысяч граждан страны.
Хотя изначально лозунгом, объединившим протестующих, был призыв "За честные выборы!", возникший как реакция на многочисленные злоупотребления в ходе и по итогам голосования 4 декабря, но участников митинга, собравшихся под знаменами различных политических и неполитических организаций, объединяло, скорее, иное. По сути, главное, витавшее в воздухе над Болотной площадью, требование звучало как "Долой Путина!". Речь шла даже не только лично о бывшем президенте страны, планировавшем по итогам голосования 4 марта 2012 года вернуться на пост главы государства, сколько в целом о том политическом режиме, который связывался с его именем. Приподнятое настроение протестующим придавало не только обилие вышедших на улицы граждан, требовавших демократических перемен, но и царившая в этот день творческая атмосфера, выраженная яркими и смелыми лозунгами собравшихся и поддержанная разносившимися на площади и – через интернет-трансляцию – по всей стране песнями популярных музыкантов, включая Юрия Шевчука.
Многие участники и наблюдатели проводили явные параллели между протестной акцией 4 февраля 2012 года и аналогичными по духу московскими шествием и митингом 22-летней давности. После того, как 4 февраля 1990 года на Манежной площади в Москве сотни тысяч тогда еще советских граждан потребовали ликвидации монополии КПСС на власть, дни коммунистического режима оказались сочтены, а месяц спустя на выборах на Съезд народных депутатов России и в местные Советы оппозиция нанесла КПСС тяжелый удар, вскоре завершившийся крахом всего прежнего режима. Но в одну реку нельзя войти дважды, и результат московских протестов 2012 года оказался совершенно иным. На президентских выборах 4 марта 2012 года властям удалось восстановить контроль и, используя все доступные способы, добиться необходимого исхода голосования. Согласно официальным данным, Владимир Путин набрал 63,6 % голосов избирателей на фоне многочисленных злоупотреблений в ходе кампании и при подведении итогов голосования. Предпринятое вслед за этим наступление властей на оппозицию было призвано вернуть ситуацию в стране к состоянию прежнего статус-кво. Но, тем не менее, российский авторитарный режим понес ощутимые потери, и хотя пока преждевременно говорить о полномасштабном кризисе российского авторитаризма, а тем более – о его скором падении, однако те вызовы, с которыми столкнулись власти в ходе электорального цикла 2011–2012 годов, носят системный и неустранимый характер. Какова природа этих вызовов, были ли они неизбежными, почему они возникли "здесь и теперь", почему Кремлю удалось с ними справиться, и как эти события и процессы могут отразиться на дальнейшей траектории развития политического режима в России? Об этом пойдет речь в данной главе.