В любом случае, как выяснилось, самый сильный медведь в лесу вовсе не Имерети, хоть и царство, да еще и законной династией управляемое, а Одиши (Мегрелия), огромное княжество со столицей в Зугдиди. Была она очень многолюдна, сильна, богата и не скрывала стремления стать смотрящим на хуторе, сперва хотя бы de facto, а там уж как Бог пошлет. Многое получалось. Большие и мелкие драки с царями и Гурией шли с перевесом в пользу мегрелов, вассалом которых к тому же считалась и Абхазия. Правда, скорее, именно считалась, чем была, амбиции у товарищей из Лыхны (Сухуми тогда за город не считался) тоже имелись серьезные, но до поры, до времени удовлетворялись признанием своего "особого статуса", а уж когда дело доходило до пограбить Гурию или Имерети, шли под стяги с вепрем Дадиани исправно и охотно. В принципе, в рождественскую ночь 1600 года никто из разумных людей не сомневался в том, что первые десятилетия наступающего XVII века станут временем окончательного решения вопроса о власти. Так что, когда в 1611 году корону Дадиани унаследовал 20-й ее владелец, подросток Леван II, парень очень одаренный и волевой, но с непростым характером и, мягко говоря, сложной психикой, никто особо удивляться дальнейшему поначалу не стал.
Просто такая сильная любовь
Леван, Багратиони по матери, выросший при дворе у деда в Кахети, судя по всему, с пеленок видел себя героем-объединителем если и не всей Сакартвело, то как минимум Эгриси в ее стародавних границах. Судя по тому, что единственного сына покойного владетеля не зарезали и не отравили, правящий регент, князь Георгий Липартиани, брат отца, то ли не рвался к власти, то ли племянника любил, но готовил его к управлению он всерьез, и как только тот стал совершеннолетним, передал полномочия. А поскольку время было тяжелое (берега Мегрелии и Гурии в тот момент блокировали турки, требовавшие расширить поставки рабов, а абхазские вассалы, пользуясь моментом, объявили о полной независимости), мудрый дядя еще и сосватал племяннику невесту, завиднее некуда во всех смыслах: Танурия, дочь непокорного Путо Шервашидзе, слыла первой красавицей Колхиды (что видно и по рисунку заезжего итальянца), обладая, "помимо природной красоты, всеми добродетелями женщины ее фамилии: в вышивании, чтении, письме, в великодушии и учтивости не имея себе подобных". Естественно, было богатое приданое; естественно, тесть пошел на уступки, формально вновь признав себя вассалом зятя (все ж для внуков, да!), и прислал северную конницу, с помощью которой Леван сперва заставил Гурию уважать себя больше, чем царя в Кутаиси. После чего (уже отец двух прелестных сыновей-погодков) в 1623-м вдребезги разгромил и самого имеретинского царя Георгия III, сделав Мегрелию гегемоном всей Колхиды, а себя "императором Колхиды". А потом случилась любовь. Реальная, хотя по всем понятиям и неправильная. К супруге родного дяди, бывшего регента. Ясно, что была она второй, совсем молоденькой, но, судя по всему, очень ушлой, потому как известно, что если сука не схоче, так и кобель не вскоче, девочка же, видимо, очень хотела стать владычицей морскою.
Как бы то ни было, 386 лет назад, "в день памяти мучеников Евдоксия, Зенона и Макария", то бишь, 19 сентября 1624 года, Леван публично обвинил Танурию, кормившую грудью младшего сына, в супружеской измене, приказал отрезать ей нос, уши, губы и вместе с детьми выгнать куда глаза глядят, под страхом смерти запретив кому бы то ни было оказывать бедняге помощь, а по некоторым данным, просто "велел поместить ее с сыновьями в пушечный ствол и выстрелить, разбросав тела на части". Что тут правда, что нет, сказать теперь уже нелегко, но точно известно, что с того дня ни княгиню, ни маленьких княжичей никто не видел, а сам Леван уже к вечеру вел заранее собранную дружину на Абхазию, намереваясь захватить в плен ничего не подозревавшего тестя. Правда, не получилось: прикинься зятек, что едет в гости, все, возможно, было бы тип-топ, однако мегрельский князь сразу же начал жечь и убивать все на своем пути. Так что князь Путо, еще ничего не зная, все понял и успел ускакать в горы, в скальную крепость, взять которую при технических возможностях Левана было немыслимо. А героический Дадиани, вывозя из Абхазии все, что можно было увезти, с победой вернулся в Зугдиди, где первым делом раскрыл заговор дяди Георгия, мгновенно "удавившегося" в темнице. После чего, ясное дело, женился на безутешной вдове и слился в экстазе. Затем получил удар кинжалом в грудь от абхаза-смертника, молочного брата погубленной Танурии, однако, обладая отменной реакцией, ухитрился отделаться не слишком тяжелой раной, – и вновь бросился на Абхазию, теперь уже "мстить за вероломное покушение".
Позитивный вариант
Дальнейшее понятно. Против "императора Колхиды" поднялись все. И абхазы, что я, сам отец двух дочерей, не могу не понять, и Багратиони, очень привыкшие к своей короне, и готовые дружить против Зугдиди хоть с чертом гурийцы. Псих был крепким орешком, этого нельзя отрицать. Ему везло. Он побил абхазов, но не слишком сильно, потому что бывший тесть остался на престоле и дань, которую он обязался платить по договору, составляла "три охотничьи собаки и два сокола в год". Он побил Гурию и стал ее "опекуном", но ненадолго: в спину опять ударил князь Путо, для которого "не было с Леваном ни мира, ни перемирия, а только война до смерти его или варвара-зятя", и гурийцы остались непокоренными. Он свергал и возводил в сан патриархов. Он дважды брал Кутаиси, по ходу дела удавив в плену бедолагу Георгия III, но так и не смог короноваться, потому что ни один из имеретинских князей не пожелал идти к нему на службу, даром, что по матери Леван имел права на престол. И все шло по кругу, снова и снова. А турки охотно скупали пленных, которых становилось все больше и больше. Так что война начинала подстегивать уже сама себя, – и продолжалось все это долгие тридцать лет. Даже чуть больше. Аж до того дня, когда обессиленный, переживший всех детей от любимой женщины царственный психопат наконец скончался, оставив престол измотанного постоянными войнами княжества даже не племяннику, а самому ненавистному из людей, – кузену Ваме, сыну дяди Георгия.
Вскоре, благо Левана, которого все боялись, уже не было, а наследнички мочили друг дружку почем зря, Мегрелия была дотла выжжена картлийцами, пришедшими из Ист-Сайда сажать своего кандидата на трон, а Лыхны с окрестностями официально – и на сей раз окончательно – ушли в свободный полет; набеги на земли бывшего сюзерена стали стабильно работающим торговым проектом Абхазии, чему дружелюбные турки были очень рады. На проекте объединения Колхиды и возрождения Эгриси можно было ставить жирный крест: мегрельских клыков хватало отныне лишь разве что на унылую грызню с имеретинскими Багратиони, да и весь край обезлюдел настолько, что уже было не до жиру. За что, в принципе, благодарить следует Левана и никого больше. В самом деле, думай лихой князь хоть чуть-чуть головой, а не яйцами, к концу его не короткого правления вепрь Дадиани наверняка развевался бы над Кутаиси, а наследник, Шервашидзе по маме, прочно носил бы три короны. Вернее, четыре, потому что бедняжка Гурия при таком раскладе никуда бы не делась. И было бы все совсем-совсем не так, как было. Трудно сказать, как, но во всяком случае вестсайдская история развивалась бы совсем отдельно от истсайдской, не имея ничего общего с землями каких-то Багратиони и, скорее всего, культивируя мегрельский язык, а не (на фига?) картвельский. Короче, за век-полтора к западу от хребта сформировалось бы реальное государство, со временем ставшее бы полноправной союзной республикой. Так что, рассуждая патриотически, трудно отрицать, что день, когда молодой Леван Дадиани впервые увидел юную тетю Дареджан, с точки зрения высших интересов Грузии был исторически позитивен…
Волки севера
Взлет Одиши был краток. Когда, со всеми рассорившись и всех против себя настроив, "император Колхиды" умер, обиженные бросились на наследников скопом, а наследники еще и не сумели решить, кто из них теперь Леван. В результате чего род Дадиани к концу XVII столетия прервался вообще, а земли, корону, титул и даже фамилию присвоила мелкая дворянская фамилия, седьмая вода на киселе, никаких особо великих планов не строившая. Зато для Абхазии, самого северного осколка некогда могучей державы, следующий, XVIII век стал эпохой блеска. После фокусов Левана она от Мегрелии однозначно отделилась и с бывшим сюзереном ничего общего иметь не желала, благо сил для этого имела достаточно. В смысле социального развития страна была, прямо скажем, диковата, в отличие от Одиши, Имерети и так далее, "развитого феодализма" почти не знала, живя по законам эпохи "военной демократии". Что, впрочем, политическому усилению никак не мешало. Ибо война – единственно пристойное мужчине и рыцарю занятие, – неуклонно собирала под стягом правящего рода Шервашидзе-Чачба большинство гордых, во всем остальном люто независимых аристократов. Некую "особость" княжеству придавали еще и более чем у кого-либо прочные связи с Турцией и Крымом. Христиан-то османы, понятно, щемили вовсю, но в Абхазии вера в Спасителя прочно укоренилась разве что в элите, "низы" же предпочитали молиться в дедовских рощах (говорят, самый священный дуб – который всем дубам Дуб – стоит, и не только стоит, но и собирает паству поныне), но, в общем, не особо возражали слушать заезжих мудрецов. Как и вожди кланов, заинтересованные в идеологическом обеспечении права не подчиняться правящим князьям (и то сказать, с какой стати правоверный будет подчиняться гяуру?). Так что мусульманским дервишам было где развернуться с проповедями. А кроме всего – тоже не пустяк, – постоянные войны кланов и домов давали Порте стабильный поток рабов, которых она готова была приобретать в любых количествах. Правда, правящий дом, стремившийся как-то обустроить феодальную лестницу и сделаться, наконец, не первым среди равных, а самым-самым главным, этому был не очень рад, но что могли поделать бедные Шервашидзе…
Жестяной венец
Уход из политики и жизни Левана и развал Одиши позволили слегка укрепиться уже почти сломленным Багратионам. На шатающемся престоле сидел в это время Александр III, наследник удавленного Георгия, – его Леван продолжал всячески щемить и унижать, а его младшего брата вообще, разбив в бою, ослепил и замучил до смерти. Испепеленное мегрелами царство удалось хоть сколько-то восстановить лишь на деньги, в ответ на слезную просьбу присланные из нежадной Москвы. Возникла, однако, серьезная проблема и у Левана. Самые сильные его вассалы, князья Шервашидзе, отдаленные потомки рода, правившего Абхазией еще до Багратионов, готовы были служить по старым канонам, но не прислуживать по новым. Понимая, что с тяжелым на руку Леваном просто так не сладить, они, срочно вспомнив, что по одной из линий носили когда-то фамилию Чачба, начали (по версии грузинских историков) приманивать на изрядно опустевшее в связи с продажей подданных туркам побережье горцев-адыгов. Или (по версии историков не грузинских) просто набирать их в дружины. Те, в отличие от равнинных родичей, с мегрелами совершенно ничего общего не имели, зато, как и полагается варварам, драчливы были сверх всякой меры. Так что Леван с трудом остановил их продвижение на юг, обновив и укрепив древнюю стену южнее Сухуми и поставив там сильный гарнизон, а Шервашидзе обрели независимость и от Кутаиси, и от Зугдиди, мимоходом подчинив еще и никому до тех пор не подчинявшуюся Нижнюю Сванети. Чуть позже, когда в 1657 году Леван II, многим казавшийся почти бессмертным, скончался, имеретинский царь Александр II вздохнул чуть свободнее и тоже умер, всего на два с половиной года пережив бывшего вассала.
И начался полный бардак, очень скоро превративший цветущий край в непонятно что, поскольку все войны в конечном счете завершались массовой продажей пленных за море. Баграт IV, законный наследник, не просидев на троне и года, был свергнут мачехой, ослеплен и с тех пор стал игрушкой, которую то одна, то другая придворная группировка возвращала и прогоняла по мере надобности, даже не спрашивая желания бедного калеки, – и так три раза, не считая первого царствования. В промежутках на престоле оказывались бастарды, и бастарды бастардов, и вовсе не Багратионы, но выдававшие себя за таковых, и даже явные не Багратионы; их душили, травили, стреляли, убивали прямо на пиру, продавая семьи в рабство. А они все лезли и лезли, видимо, по принципу "хоть день, да мой", прорываясь к руководству работорговой фирмы то на турецких ятаганах, то на мегрельских. Пару раз Имерети оказалась даже присоединенной к собственному вассалу Гурии. Активнее всех, однако, играла Картли. Тамошний царевич Арчил (тот самый, который, если помните, успел побыть царем Кахети, но не сошелся характерами с Ираном) ухитрился посидеть на кутаисском троне даже не три-четыре, а целых шесть раз, будучи неукоснительно выгоняем местными. Пока, уже под старость, устав от сего безнадежного занятия, не уехал в Москву, где сразу же получил обширные имения, так что остаток жизни спокойно прожил обычным, вполне зажиточным и благополучным российским дворянином.
На фоне всего этого балагана как-то никем не замечено случилась окончательная аннексия турками Самцхе и превращение ее в пашалык, что, скорее всего, никого и не озаботило; в начале XVIII века, собственно, на какой-то момент перестала существовать и вся Колхида: в 1703-м году турки заняли и Имерети, и Гурию, и Мегрели, объявили об аннексии и начали активно осваивать новые земли, однако продвижение остановилось в связи с армейским мятежом. Янычары требовали войны не на нищем Кавказе, а в богатой Европе; один султан погиб, второй исполнил пожелание силовиков и поменял вектор экспансии, так что Западная Грузия, слегка придя в себя, обнаружила, что по-прежнему, как ни странно, не пашалык. Но развалина. В такой ситуации на престоле, наконец, оказался некто Александр V, сумевший задержаться, хотя и с перерывами, надолго, поскольку другие претенденты как-то вдруг иссякли, но главное, по причине поддержки его ханами Картли, слово которых в регионе звучало очень веско. Ну, натурально, и с турками старался не ссориться, хотя те расставили гарнизоны во всех портах, от Сухуми до Батуми, а до кучи еще и в основных крепостях Имерети, включая столичную. Бедно жил царь, трудно, если бы не денежное довольствие из России, возможно, и не выжил бы, но довольствие поступало, так что кое-как сводил концы с концами. Трон, правда, терял дважды, но оба раза удавалось уговорить собственных князей, что он лучше, а племянники хуже, так что худо-бедно, а передать корону не какой-то седьмой воде на киселе, а родному сыну Соломону в 1752-м сумел.
Человек ниоткуда
И вот тут оперетка резко обрывается. Начинается драма. Царь Соломон I оказался человеком крутым, каких в царстве не случалось, пожалуй, со времен обретения самостийности. Для начала он запретил работорговлю, после чего его свергла и чуть не убила собственная семья – дед, дяди и даже родная мама, имевшие неплохой откат с попила доходов от работрафика. Вскоре Соломон вернулся, наобещав туркам златые горы, и с этого момента если кому-то и доверял, то разве что собственным выдвиженцам из числа дворянской мелочи, мечтавшей о карьере и владениях. Поскольку златые горы благодетелям царь отдавать не спешил, турки вскоре решили обманщика одернуть. Однако 14 декабря 1757 года на Хресильском поле ополчение, созванное Соломоном (в царя, отличавшегося от предшественников, как небо от земли, поверили), одержало первую за сотню лет победу, которую можно назвать победой, не кривя душой и не только из уважения к грузинским друзьям.
Это впечатлило. Уже на следующий год с имеретинцем, которого теперь воспринимали всерьез и в Иране, заключили договор о взаимопомощи против турок шахские вассалы Теймураз II Картлийский и Ираклий II Кахетинский. Еще год спустя, уже набрав силу, Соломон созвал отцов Церкви на внеочередной собор, на котором совместным решением духовной и светской властей работорговля была признана греховной, а торговцы живым товаром – достойными смертной казни. Нельзя сказать, что все тут же прекратилось, но после пары-тройки узлов за ухом людей, по крайней мере, перестали ловить на продажу открыто. Вмешательство в 1766-м Турции, крайне всеми этими новациями недовольной, к удивлению Стамбула, решительного успеха не дало. То есть Кутаиси османы, конечно, взяли, Соломона прогнали, марионетку на трон посадили, но, хотя просьба, посланная царем в Петербург (на сей раз он просил не денег, а конкретно войск), осталась без ответа (вернее, с ответом, но попросили подождать), как только турки ушли, популярный и активный царь довольно легко вернул себе трон. Вскоре был заключен договор с турками, которые согласились повысить статус царства с автономной провинции до полноценного вассала, как сто лет назад Соломон же, со своей стороны, гарантировал поставку фиксированного числа рабов в централизованном порядке. Это была огромная, пожалуй круче, чем в бою у Хресили, победа. Неудивительно, что очень скоро вся оппозиция в царстве была перебита и рассажена по темницам. Можно было двигаться дальше, – а планы у царя были обширные.