Короче говоря, владыка Никон оказался очень хорошим пастырем и квалифицированным управленцем: он решил практически все наболевшие материально-технические вопросы, "пробил" в Синоде лет пятнадцать лежавшее там без движения разрешение преподавать богословие на "картули", но самое главное, подготовил "Начальный проэкт" – программу частичного возвращения грузинским епархиям автокефалии. В итоге новый экзарх удостоился скупой, но все-таки похвалы самого Ильи Чавчавадзе, после чего слегка смягчилось и духовенство, принявшее решение частично снять "служебный бойкот". Однако чем более позитивной становилась роль экзарха, тем сильнее ненавидел его "бомонд". "О себе и не знаю, что сказать, – писал владыка сестре, – живу как жил, работаю как работал. Нет помогающих мне, а все ждут ошибок и промахов. Поэтому всегда в напряженном состоянии духа". А после того как экзарх изыскал деньги на издание давно не переиздававшихся богослужебных книг на абхазском и осетинском языках, письма с угрозами стали явлением повседневным, такого рода призывы зазвучали и в прессе. "Может статься, что и убьют меня, – признавался Никон землякам во время последнего своего приезда в столицу в 1907-м, – но смерти я не страшусь. Умирать ведь надо и в тихих епархиях, и в мирное время. Так лучше умереть в борьбе за правое дело, за истину святую, на посту воина среди яростных врагов. Это смерть почетная! А что величественного умереть в келии, защищенной даже и от сквозного ветра. Но за что, однако же, грузинам убивать меня?" Видимо, экзарх не понял, за что, и 28 мая 1908 года, когда во время приема посетителей был расстрелян в упор несколькими террористами, тотчас скрывшимися с места преступления, а на следующий день объявленными прессой "героями и защитниками нации".
За все хорошее
К счастью для себя, Илья Чавчавадзе, к владыке относившийся с уважением, этого уже не увидел. За девять месяцев до того, в начале сентября 1907 года, он тоже был убит, так же подло, как и преосвященный, но куда более жестоко. Кто и как убивал, известно хорошо: шестеро киллеров, устроивших засаду на сельской дороге, были вычислены, арестованы, отданы под суд и приговорены к смерти. Не знаю, правда, повесили ли подонков, но, учитывая, что времена были столыпинские, очень надеюсь, что да. Насчет заказчиков же ничего наверняка по сей день неизвестно. В советскую эпоху, когда Отец Нации был в умеренной чести, вину за покушение, понятное дело, валили на самодержавие и охранку. Однако властям это нужно было в последнюю очередь. Очень пожилой, усталый, крепко напуганный крестьянскими волнениями Илья Григорьевич к тому времени уже не представлял для них никакой угрозы. Он, напротив, серьезно смягчил свои позиции и ни о чем большем, нежели умеренная автономия, не проповедовал. Более того, успешно работал в Государственном совете, членом которого был назначен в 1906-м, охлаждая пыл самых безумных юнцов из числа молившихся на него националистов. По здравом размышлении, не слишком верится и в заговор большевиков, которых стало модным обвинять в последние лет двадцать, особенно на грузинских форумах (хотя, судя по всему, в Грузии и раньше, при СССР, втихомолку так полагали). В самом деле, зоны, так сказать, ловли душ большевиков и будущего святого не пересекались абсолютно, в связи с чем он их почти не критиковал. Да и организовать ликвидацию, будь к ней причастна РСДРП(б), логично было бы в 1905-1906-м, когда вопрос о расширении влияния стоял более чем остро, а не после угасания революции, когда разгромленная партия ушла если не в тюрьму или эмиграцию, то в подполье. И кроме того, серьезные сомнения вызывают нюансы покушения. Шестеро убийц, пять револьверов, винтовка, почти тридцать выстрелов в упор – и только один из них в цель, и то не насмерть, так что добивать пришлось прикладом, ногами, кинжалами и рукоятями револьверов. К тому же еще и вместе с женой. Как угодно, но не большевистский почерк. Люди Кобы и Камо, слава Богу, с оружием обращаться умели, специально тренировались, получали опыт в реальной обстановке, и едва ли могли опуститься до столь вопиющего дилетантизма. А вот дата убийства – 30 августа (12 сентября по старому стилю) 1907 года, – заставляет задуматься. В самом деле, представьте ситуацию. Совсем недавно распущена II Дума, в самом разгаре агитация на предмет выборов в Третью, назначенных на октябрь. Из всех революционных партий в кампании участвуют только меньшевики. И вот им-то Илья Григорьевич как раз конкурент, поскольку в мероприятии намерена впервые принять участие выпестованная им партия – не партия, но что-то типа того. Естественно, тоже революционная, но без всякого намека на социализм. А электораты пересекаются безжалостно, а имя Чавчавадзе для человека с улицы, тем более из села, все еще равно имени Божьему, а опыт подсказывает, что максимум возможного – два, ну пусть даже три мандата, и эти мандаты вполне могут уйти из рук.
Нет, я не позволю себе впрямую указать на меньшевиков, как на вероятнейших заказчиков "мокрухи", но с точки зрения "Qui prodest?" более убедительного ответа не вижу. А почему такой вариант не приходил в голову на протяжении всего XX века – как недавно выяснилось – антисоветски настроенной грузинской интеллигенции, понятно и ребенку. Трудно обожествлять "Отцов Первой Республики", подозревая их в пролитии крови обожествленного Отца Нации.
Вершки и корешки
Как бы то ни было, после спада волнений в 1907 году самой влиятельной силой в губерниях из всех "революционных" остались меньшевики. Под их контроль перешли все хоть сколько-то серьезные социал-демократические организации, их агитация успешно шла на селе и среди недавних крестьян, тяжко привыкающих жить в городе, к ним прислушивались рабочие. Так что даже в самые сложные годы два-три их представителя ухитрялись прорываться в Государственную думу, распихивая локтями плотный строй "общеимперских" кадетов, октябристов и так далее. Номером два, хотя и с сильным отрывом, шли социал-федералисты. Влияние большевиков, поставивших в 1905-м на карту все и проигравших, опустилось если и не до нуля, то близко к тому. Как, впрочем, и влияние националов, после смерти Ильи Григорьевича не имеющих даже знамени, вокруг которого можно было бы сплотиться (последние из могикан типа Якоба Гогебашвили в счет не шли). В большинстве своем эти говорливые ребята, нудной организационной работы не любившие, в итоге подались в эмиграции, где развили исключительно бурную деятельность. В 1907-м на конференцию в Гааге, посвященную проблемам разоружения, был представлен целый "Меморандум грузинского народа" с просьбой посодействовать получению Грузией хотя бы автономии в составе России. Державы, получив сей документ, естественно пожали плечами и пренебрегли, хотя и в по-европейски вежливой форме. После чего, сообразив, что для начала следует хотя бы объяснить Европе, что такое Грузия, националы создали "Союз защиты прав грузинского народа" и принялись писать во все соглашавшиеся их печатать газеты статьи о нарушении злыми русскими Георгиевского трактата. С точки зрения науки эти труды выглядели крайне причудливо, но основная цель авторов заключалась вовсе не в просвещении властей предержащих Старого Континента, а в поиске заинтересованных кругов. Кто будет спонсором, решительно никакой роли не играло.
Так что в 1914-м, сразу после начала Великой Войны, организация, громко именовавшая себя "Комитет независимости Грузии", переехала из Женевы, где влачила весьма жалкое существование, в Берлин и радостно встала на довольствие к кайзеру и его Генеральному штабу. Наконец-то найденным покровителям было твердо обещано организовать в скорейшие сроки массовое восстание на Южном Кавказе. Ничего, разумеется, не получилось. Правда, в 1915-м эмиссар "комитета" Георгий Мачабели сумел побывать в Тбилиси. Но меньшевики, выслушав предложение "восстать, а за кайзером не заржавеет", выгнали берлинского батони едва ли не в шею, пояснив, что, во-первых, без твердых гарантий настоящие мужчины не восстают, а во-вторых, кайзер – это, конечно, хорошо, но султан ближе, а турки для немцев куда важнее, чем какая-то Грузия. В Берлине огорчились, но все же с довольствия "комитетчиков" не сняли: стоили те недорого, а в случае победы могли пригодиться, пока же годились и для агитации. Так, в 1916-м, на III конгрессе Наций в Лозанне, представитель националов зачитал доклад "Права грузинского народа" с просьбой ко всему прогрессивному человечеству иметь в виду, что Россия – тиран и агрессор. В самой же Империи разговоры такого рода были вовсе не популярны; меньшевики в "военном вопросе" вполне поддерживали правительство, а по всем прочим, как правило, были солидарны с кадетами, кусавшими власть по любому поводу. Одновременно, разумеется, потоком шли заявления о необходимости после победы предоставления Грузии самоуправления, лучше всего, в составе "Закавказской автономии", на что кадеты, эсеры и прочие коллеги-парламентарии благожелательно кивали.
Глава XXI. Splendeurs et misères des courtisanes
Которые тут временные…
Февраль 1917 года изменил Россию, и закавказские губернии не были исключением. Как и везде, с разрешения Временного правительства, вместо наместничества – чей наместник, если нет царя? – на основе местных депутатов общероссийских партий был сформирован временный же орган власти – Особый Закавказский комитет (ОЗАККОМ). Параллельно "национальный актив" сформировал Национальный Интерпартийный Совет Грузии, включивший в себя практически весь спектр грузинских партийцев, кроме большевиков, которым, после выхода из подполья, приходилось восстанавливать влияние буквально с нуля. Легитимности у этого междусобойчика не было ровным счетом никакой, так что в реальные дела управления они не вмешивались, зато активно вели подготовку к созыву Национального съезда Грузии, не скрывая, что собираются претендовать на власть в губерниях и требовать "самой широкой автономии края". Жизнь, однако, распорядилась иначе. После октябрьского переворота ОЗАККОМ, назначенный павшим Временным правительством, естественно, прекратил существование, и 15 ноября, в обстановке полного хаоса, на основе Интерпартийного Совета, а также представителей армянских и "татарских" партий, был создан "Закавказсий комиссариат", вскоре взявший на себя "всю полноту правительственной власти в пределах Закавказского края". Об отделении от России речи, собственно, не было, напротив, в первой декларации Комиссариата категорически подчеркивалось, что "власть эта сконструирована временно, лишь до созыва Всероссийского Учредительного собрания", невозможным – в первую очередь для меньшевиков, которые определяли политику, – считалось лишь сотрудничество с большевиками. "Мы еще надеялись, – вспоминал в эмиграции Ной Жордания, ставший в те дни и председателем Исполкома Комиссариата, и, после проведения Национального съезда, главой "Национального совета", – что в России смогут положить конец большевизму, сумеют создать нормальное правительство".
К чести "комиссаров", кое-какой порядок навести им удалось. Жизнь сколько-то наладилась. Появилось даже некое подобие вооруженных сил. Правда, единому центру они не подчинялись. Сильные и очень боеспособные армянские части ориентировались на указания дашнаков, ополчения азербайджанских ханов прислушивались к мнению "Мусават", в Грузии же силовые структуры (Национальная Гвардия) формировались по принципу российской Красной Гвардии, как добровольческие партийные отряды. В декабре по приказу Комиссариата ("Ввиду того, что воинские части, уходящие в Россию, забирают с собой оружие… принять меры к отобранию оружия у отходящих частей") были разоружены части тифлисского гарнизона, захвачены огромные склады и арсеналы Кавказской армии. По солдатам, не желающим разоружаться, стреляли без предупреждений, подчинившихся, разоружив, выгоняли куда глаза глядят, не выделив, однако, припасов на дорогу. Что, в общем, было свинством, но, в конце концов, забота о российских военнослужащих не входила в число приоритетов Комиссариата, зато появилась возможность поставить заслоны на пути десятков тысяч дезертиров.
Битва в пути
Российские ура-публицисты, порой изображающие этот сюжет как "предательское нападение на бедных солдатиков", крепко преувеличивают. "Бедные солдатики" ангелочками не были. Совсем. Огромная, вконец разложившаяся масса людей с ружьями сметала и съедала все на своем пути, грабила, ввязывалась в конфликты с местным населением. "Местами войска уходили с фронта боевым порядком, громя все из орудий и пулеметов, – вспоминал позже Борис Байков, один из лидеров бакинских кадетов. – В результате было действительно разгромлено много цветущих аулов, поселков и местечек". Правда, в христианских местах такого себе дезертиры не позволяли, но все равно, действия "национальных гвардейцев", вплоть до пулеметного огня, были мерой разумной и логичной. Население осознало, что власть есть, а беглым солдатикам дали понять, что изменять присяге нехорошо и наказуемо. К сожалению, в обстановке массового психоза власть на местах оказалась в руках "идеальных патриотов", выросших на публицистике Ильи Чавчавадзе и теперь, когда стало можно, не упускавших случая поизмываться над "русскими варварами". В связи с чем гораздо чаще, чем хотелось бы, случались инциденты. А порой и трагедии. "Уходящие с фронта русские войска, – указывает досконально изучивший сюжет по материалам грузинской следственной комиссии В.П. Булдаков, – оставляли часть оружия армянам, вынужденным более других думать об опасности турецкого вторжения. Это нервировало азербайджанцев. 9 января (по новому стилю) 1918 года у станции Шамхор один из эшелонов, двигавшийся мирно, без осложнений, был остановлен грузинским заградительным отрядом с бронепоездом, начальник которого проявил излишнее рвение. За двое суток переговоров к станции съехались, с одной стороны, тысячи азербайджанских крестьян, рассчитывающих на свою долю оружия, с другой – еще три воинских эшелона. Началась стрельба. Фронтовики, без сомнения, расчистили бы себе путь артиллерийским огнем, но один из снарядов угодил в огромный резервуар с нефтью. Горящая нефть хлынула в низину, где расположились со своими подводами азербайджанцы, взорвалось еще несколько емкостей, после чего пламя охватило и часть вагонов, в том числе во встречном пассажирском поезде, следовавшем в Тифлис. Количество убитых и заживо сгоревших с той и другой стороны так и не удалось подсчитать, жертвы исчислялись тысячами. Сгорел и виновник, начальник бронепоезда, так что призвать к ответу было некого".
Печально и страшно. Но, честно скажу, вызывает сильное недоумение трактовка этих событий современной грузинской историографией. Согласно оценкам "группы Вачнадзе", дезертиры "покинули фронт под предлогом возвращения домой и по указанию большевиков двинулись на Тбилиси, а затем оккупировать Грузию и все Закавказье, но (…) маневр этот был разгадан и попытка оккупации Грузии провалилась", а одной из "ярких побед молодой грузинской армии" именуется как раз описанный выше эксцесс, названный почему-то "сражением при Шамхори". Комментировать не стану, но все же обидно за коллег, изменяющих истории в угоду пропаганде. А также за г-на Жордания со товарищи, похваленных за то, чего не было, но не удостоившихся доброго слова за вполне реальное спасение губерний от разнузданной гопоты.
Одни, совсем одни
В январе 1918 года, когда стало известно, что в Петрограде "Караул устал", и понятно, что большевики власть каким-то народным представителям не отдадут, Комиссариат принял решение созвать "малую учредилку", и 10 февраля в Тифлисе состоялось открытие Закавказского Сейма – съезда депутатов, избранных в Учредительное собрание от грузинских, армянских и "татарских" губерний. Возглавил заседание Николай Чхеидзе, один из ведущих лидеров российских меньшевиков, экс-председатель Петросовета и глава Президиума ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов. Сейм выразил глубочайшую озабоченность случившимся в столице, но если вы думаете, что заявил о независимости, то напрасно. Этот вопрос на повестку дня даже не поставили. "Мы не знаем, в какую форму будут облечены наши отношения с Россией, – отмечал в докладе Ной Жордания. – Вы знаете, что судьба наша не в наших руках… Мы всегда стремились к России, но, к сожалению, эта Россия все дальше и дальше от нас отдаляется, мы не знаем, как ее догнать, как ей подать руку". Главным же итогом работы стало утверждение Сеймом себя, как правомочного, до прояснения обстановки, краевого органа законодательной власти, не отрицающего принадлежность губерний России, но не желающего иметь ничего общего с узурпаторами. Для меньшевиков такое решение было колоссальным успехом: в "птице-тройке" по имени Закавказский комиссариат, отныне максимально, учитывая ситуацию, легитимной, их главенство не оспаривал никто; дашнаки и мусаватисты, формально равноправные, по умолчанию ушли в тень, уступив грузинам все мало-мальски серьезные портфели.
По сути дела, сбылась давняя, еще времен IV Думы мечта Жордания о превращении Грузии в регионального гегемона. Ложку дегтя в бочку меда добавила разве что позиция Баку, сообщившего, что никакого Тифлиса знать не желает и никагого контроля за нефтепромыслами грузинам не видать, но даже здесь был некий плюс, поскольку мощный бакинский пролетариат, голосовавший за большевиков, эсеров и дашнаков, мог испортить картину сложившегося благолепия. Долго радоваться жизни, однако, не получилось. 3 марта большевики заключили Брестский мир с Германией и ее союзниками, в частности, уступив султану Батумскую, Карсскую и Арадаганскую области, в связи с чем у Комиссариата возникли реальные сложности. Поскольку отдавать такие большие и богатые территории, естественно, не хотелось, Закавказский Сейм отказался признать Брестский мир, тем самым окончательно разорвав уже вполне иллюзорные отношения с большевистским Петроградом, и послал в Трапезунд делегацию для переговоров с Турцией от своего имени. Протестовать и настаивать.