***
К нам приходила девочка. Они разговаривали. На кухне. Все больше школьные интриги. А потом они готовили. Спагетти. А ты при этом вроде комода, который приходится огибать. И все эти твои жалкие попытки обратить разговор в общее русло, все эти: "Как вас зовут?" - "Катя", - они, в сущности, ни к чему.
Потому что означают они, в лучшем случае, сопротивление тому, что тебя воспринимают как прошлое, памятник, привидение, - "Тебе с кетчупом?" - и как странно наблюдать все эти изменения в твоем собственном ребенке, - "С сыром хорошо, да?" - изменяющем тебе без особых усилий, - "С кетчупом прикольно!" - а то, что она ему нравится, ты замечаешь по тому, что для чая он достал чашки из того сервиза, о существовании которого ты давно забыл. Это старинный сервис, вызывающий учащенное сердцебиение мамы при попытках помыть его чашки под струей воды в раковине. Видимо, не надо так приближать свое чадо к себе. Покормил - в сторону. Все равно не твое это чадо. Оно вообще не понятно чье. Завтра выйдет в дверь - как не было. А ты будешь надеяться на звонок. Ждать его: "Але! Але! Как дела?" - а он будет посматривать на часы, экономить на тебе секунды. И тапочки он ей дал лучшие, мамины, хорошо, что она на работе, это я только раньше пришел - так получилось. И ты разве что отмечаешь, что она, вроде бы, ничего - ступня изящна. Но все эти выражения "в натуре" - как мало они все-таки читают, но посуду помыла, протерла. А говорят - не переставая. Все больше чушь. А может, им и не важно о чем говорить. Важно только то состояние речи, когда слова не важны. Такие песни птиц. "Извините, как, говорите, вас зовут?" - "Катя"…
***
Обычно не обращаю внимания на пьяных в метро. Мужик сидел на корточках у стены и руки его, поднятые вверх, по ней шарили в поисках точки опоры.
Художники социализма любили в таких позах изображать чилийских патриотов, расстреливаемых хунтой.
Я подошёл. В глазах у него была мысль. И эта мысль: подняться бы.
"Справил праздничек?" - "Справил". - "Помочь?" - "Надо бы".
Стал его поднимать - ноги подгибаются. "Что со мной?" - "Ноги не идут".
"Водка вроде нормальной была". - "От тебя факел дерьма, а от такого дерьма позвоночник отстегивается". - "Помоги". - "Офицер?" - "Бывший".
На вид лет семьдесят. Седой. Но сознание держит, значит, точно бывший вояка. И одет прилично. У меня из отдела старик в метро упал. Давление. Все лицо разбил, никто не подошел, сам очнулся.
А здесь уже тётка подошла: "Я его сейчас в милицию сдам".
У него шапка из нутрии и куртка приличная. Небось выпил отравы.
"Я его дотащу. Тебе куда?" - "В Купчино". Чёрт, другой конец города.
Парень-кавказец подошел: "Помочь?" - это он на старика отреагировал. У них старики не валяются.
"Спасибо, справлюсь", - а может, просто нормальный человек.
У всех же народов есть нормальные люди. Это от формы ушей не зависит.
Жена мне истерику закатит.
"Телефон, адрес?" - всё назвал.
В милиции его изуродуют. Там у нас теперь одно зверье. Недавно в переходе парня 16 лет застрелили. Остановили проверить документы, а парень спортсмен, хорошо одет. К девушке на свидание ехал.
Завели, стали бить, а он здоровый, раскидал маломерок. Тогда пистолет достали. Он увернулся, и они своего уложили. Потом сымитировали нападение. Единственный сын.
"Давай вставать", - он вис на руке, как сосиска. Ногами только перебирает.
"Не выключайся. Ты ж офицер. Скажи себе: надо дойти. Давай, шевели ногами".
Ногу он, скорее всего, подвернул или действительно какой-то паралич. Выпил, дубина.
"Не слабей, не слабей!" - до вагона метро мы доползли. Как он в щель между вагоном и платформой не попал - непонятно.
Вернее, понятно, нога провалилась, и я его просто выдернул.
В вагоне тетки начали орать: "Безобразие! Куда?" - "Милые дамы! - сказал я. - Человек выпил за женщин дряни, и у него теперь ноги отказали!"
Нет. Я так не сказал. Я сказал: "Тишина!" - и всё.
Нам предстояла пересадка. Там менты - волки, санитары леса. У меня самого три раза документы спрашивали: "Ваши документы!" - а сами в глаза не смотрят. "А почему вы не смотрите в глаза?" - "Можете идти".
После отсидки в метро я думал, что он пойдет хуже, но нет, вроде крепится.
"Ты соберись, здесь не менты, а суки, за просто так народ уродуют. Остановят - скажешь, что ты мент на пенсии. Иначе плохо будет".
Милицию прошли, как по маслу. При входе в вагон я был уже начеку, и чтоб он в щель не провалился, просто поднял его и внес.
Там я его повесил на поручень - место никто не уступил.
Висел он минуту - потом отказали руки. Черт! Я одной рукой держал свой портфель, на другой висел он. Припёр его к двери - народу полно.
Наконец схлынули, и я втиснул его на сиденье.
Фу! Руку чуть не оторвал.
"Не отлетай! - я увидел что глаза у него закатываются. - Соберись! Скажи себе: я дойду! Я должен дойти!" - говорить ему было тяжело. Только кивал.
На последней остановке я его вывел: "Дойдешь сам до трамвая?" - "Дойду!" - сказал и тут же упал.
Я втащил его в трамвай. По высоким трамвайным ступенькам волок его волоком.
"Дыши!" - дышал. Хорошо, что дышит.
"Сколько остановок?" - "Три!" - "Там далеко?" - "Нет".
"Там" - было метров триста. Последние двести я волок его по снегу. Волоком - широкий санный путь. А может, "сашкин" путь. Это как угодно. Хорошо, что он все еще в сознании. Просто везет.
А если помрет - куда я его среди поля дену?
Квартира на первом этаже, и мы одолевали ступеньки перекатом. Я взмок, а он дышал так, что казалось - сейчас сердце выплюнет.
Дверь открыла женщина. Она стояла в двери и молчала. Я подумал, что мы попали не туда.
"Ваш?" - "Наш". - "Так с дороги уйдите, мне его внести надо".
Внёс. "Телефон?" - не работает. "К соседям попроситесь. Я его два часа везу, меня дома с собаками ищут, а ему скорая нужна, у него ноги отказали".
Потом я долго ехал домой.
***
18 марта - День налоговой полиции, день фискала и центуриона, вышибающего ногами двери непокорных фирм и кладущего людей лицом на пол. Будет концерт и все такое, и об этом всенародном празднике возвещают плакаты на улицах Москвы, а 19 марта - скромно и со вкусом - День Подводника.
Подводники - люди, довольствующиеся малым. Им всей этой чепухи не надо. Они не любят, когда их хвалят, потому что хвалить - искушать судьбу, а потому никаких криков: "Это самые мужественные люди! Это цвет!" - и так далее.
Просто сядут за столами, расскажут друг другу такие же истории, которые я вам в своих книгах рассказывал, и поднимут бокалы за то, чтоб количество погружений равнялось количеству всплытий.
***
Рождённые в День Дурака на самом деле рождены под особым 13-м знаком зодиака - под Знаком Дурака.
Символом этого знака является существо, соединившее в своем внешнем облике: рога Овна, копыта Тельца, шевелюру Стрельца, грудь Девы, хвост Скорпиона, лик Козерога, чешую Рыбы, глаз Водолея, торс Близнецов, гриву Льва, непредсказуемость Весов и брюхо Рака.
Рождённые в этот замечательный день верят в то, что все, в конце всех концов, будет хорошо и они все преодолеют.
Они верят в высшие силы, грамотное устройство Вселенной и торжество справедливости.
Они постоянно укрепляют себя в этой вере, для чего или устраивают себе всякие приключения, или действуют так, что приключениям ничего не остается, как устроиться для них в самый неподходящий период, после чего, путем невероятных усилий, они почти всегда выходят либо сухими из воды, либо суховатыми.
И этот момент - момент выхода - они почитают за момент истины, который с удовольствием празднуют.
Уж праздники-то они себе умеют устраивать.
Ещё как.
О-го-го! О-го-го!
Рожденные в День Дурака честны, трудолюбивы, обаятельны, неотразимы, чувствительны, доверчивы, ранимы, застенчивы, вследствие чего маскируют вышеперечисленные качества неудержимостью, ловкостью, изворотливостью, напором, юмором и безудержной жадностью к пище вообще. (После приключений их тянет на сладенькое.)
От них всегда достается врагам.
Друзьям от них тоже достается.
И еще они никогда не удовлетворяются одним только видением. Им обязательно нужно ощупать, потрогать, растеребить, распатронить, распотрошить, понюхать, укусить.
И в этих желаниях их не удержать.
В сильный мороз могут лизнуть чугунные перила.
***
Девушкам легкого поведения трудно зачать.
А почему?
Проблема с выбором. Яйцеклетка никак не может выбрать нужного сперматозоида. Трагедия клеточного масштаба. Столкновение различных аминокислот. Полчища сперматозоидов. Движение! Вихри! Потоки! Чья тактика победит!
В результате - очень трудно зачать.
Зачем я все это?
Затем я все это, что запахло выборами.
Вместе с весной запахло.
Вместе с весной выделяются особые "выборные" вещества.
***
У нас вышла потрясающая книга Эммы Герштейн "Память писателя". Статьи и исследования 30-90 годы. Я никогда не отличался великой любовью к литературоведению, но эта книга заставила себя читать.
Книга статей произвела на меня воздействие такой силы, что ночью приснился кошмар: я в комнате со своим братом. Там еще люди. И вдруг в брата что-то вселяется, и это что-то говорит, что оно - дух Николая Гумилева, и ему это вселение стоило невероятных усилий, и он должен сказать, где лежит его рукопись, которую он спрятал при обыске: она среди топографических карт, в тубусе. И я смотрю в лицо брата, а оно на глазах меняется - он превращается в Гумилева. И один из присутствующих, некто Миронов, отправляется за ней, и я вижу, как он идет: проселочная дорога вьется среди холмов. В пути ему неожиданно приходится встретиться с собой же, но только очень старым, и этот старик жалуется на то, что болят спина и руки, и невозможно согнуться. Но вот я вижу снова себя, а в руках у меня живое существо, кажется что-то вроде хомячка, и он тоже говорит о том, что в него вселился…
Я проснулся от холода. Под наитеплейшим одеялом меня бил озноб. Я начал бормотать единственную молитву "Отче наш", которую знаю, и успокоился через час.
Вот вам и литературоведение.
Не читайте Герштейн на ночь - начнутся сказки Гофмана.
Ей же 98 лет, а печататься она, в связи с тем, что ее имя тесно было связано с именем Осипа Мандельштама, начала только в 70-е годы. Книжный червь. Потрясающий ум.
И слог - все на месте.
Я думаю, что если ей просто так, завтра вручить академика изящной словесности, а так же академика истории и прочее, прочее, то все будет более чем заслуженно.
Ум, поддерживающий жизнь в теле. Только ум.
***
Привёз книгу Герштейн. Она лежала в постели. "Ой, какая хорошенькая, красивенькая, толстенькая!" - сказала она, увидев книгу. Я рассказал ей про свой сон, она сказала: "Господи! Вы это записали?"
Говорили о Гумилёве. Она сказала, что ни в каких организациях он не состоял, он просто переписал им листовку, потому что она была написана плохим русским языком, а он считал, что все, что написано, должно быть на хорошем русском языке. Поэтому и переписал, поправил им стиль, а его расстреляли. Так говорила Цветаева. Мы с ней еще долго говорили о стиле. Я сказал, что не очень люблю литературоведение. "А это и не удивительно, - сказала она, - они же не умеют писать. Это какой-то кошмар, а не литература". Я ей читал аннотацию на ее обложке. Там, где написано, что она меняла воззрения, она воскликнула: "Ой, как правильно!"
Я ей сказал: "Эмма Григорьевна, а где же скромность?" - а она, смеясь: "Мне некогда быть скромной".
Еще бы - 98 лет. "Нет! - восклицает она. - Еще только девяносто восьмой!"
"Крепитесь, Эмма Григорьевна, - сказал я, уходя, - ваша работа этой книгой не заканчивается. А то вы сейчас скажите себе: вот и все, книга вышла. А вы должны сказать: все еще впереди!" Потом я ее поцеловал. А она мне: "Я вас, Саша, тоже хотела поцеловать, но не решалась".
***
Вчера ночью исследовал выражение "етит твою мать". Мне так показалось, что глагол "етит" образован от существительного "ети", что само по себе является небольшим искажением слова "йети". В пользу данного утверждение говорит совпадение, пусть даже образное, этих слов, обозначающих нечто большое и волосатое.
Глаголы, образованные от слова "баран" - "баранить", а с приставками-то как хорошо: забаранить, набаранить, отбаранить, вбаранить, перебаранить, недобаранить.
К вопросу о гениальности. Гений - все лишь одна из форм жизнелюбия.
***
Мечта: улица, по ней идет много людей, и все улыбаются. И каждый улыбается чему-то тому, что у него внутри, и друг друга они почти не замечают: идут и не сталкиваются. Хотел бы я оказаться на такой улице. Я бы тоже улыбался.
***
Надвигается 9 мая. Этот праздник будит во мне противоречивые чувства: с одной стороны, столько людей намолотили, а с другой, многое он прикрывал: пренебрежение к человеческой жизни, например, нищету. У Володина есть о той войне: мы воевали с марсианами. Под Владикавказом есть Суарское ущелье. Я там был. Оно такое широкое - армия пройдет. Немцы шли на Кавказ. Через это ущелье. Там случайно забыли роту автоматчиков. Она состояла из курсантов Бакинского военно-морского училища. Они были разведчиками. Их выдвинули вперед, а задвинуть забыли. Утром они увидели отборные горные части. Они шли сплошным потоком. Рослые, под два метра, в накрахмаленных белых рубашках, увешанные крестами и танки, танки, танки, пыль, а у них сапоги начищены до блеска. Их тогда поразил именно парадный вид. Сытые, мощные, от одного взгляда руки опускаются. Действительно марсиане.
И вот наши автоматчики решили забежать вперед, нарыть окопов и… открыть огонь.
Колонна остановилась: некоторое время они не знали с кем имеют дело, вызвали авиацию - та появилась по-волшебному и все небо заслонила. А потом начали бомбить их окопчики. Только успевали в свежую воронку перебегать. Считается, что они остановили армию. Какое там остановили. Их расстреляли танками. На автоматное тявканье поворачивалось сразу несколько танковых башен и туда - ах! И тявканье замолчало. Так почти всех, кто под бомбы не попал, истребили. Сейчас там памятник. И осетины русских очень любят. Осетины вообще русских любят, потому как детей своих учат, что те их ещё сто лет назад от турок спасли, но в этом ущелье особенно. Я видел этих ветеранов. Они почти ничего не могли рассказать. Вспоминали только как кто погиб.
***
Историю рассказал не я, а известный бард Александр Городницкий.
На исходе сорок первого года московская группа особого назначения Полярной авиации (МО-ГОН) получила срочное и ответственное задание. Надо было перегнать из Аляски в Москву новую партию английских боевых самолетов для пополнения наших повыбитых ВВС. В состав группы особого назначения входили наши самые прославленные полярные летчики - герои Советского Союза Водопьянов, Черевичный, Мазурук и другие. С трудом преодолев ураганные ветры и снежные заряды, к тридцать первому декабря они добрались до Амдермы. До Москвы оставалось совсем немного. И тут, как назло, занепогодило. Внезапный циклон принес беспросветную пургу. Стало ясно, что до родной Москвы уже не добраться, и Новый год придется встречать здесь. Это никого не радовало, помимо всего прочего, еще и потому, что все запасы спирта полностью вышли, так как все надеялись к новому году вернуться домой.
Далее Мазурук описывает такую невеселую картину. За длинным праздничным столом летной столовой сидят, позванивая орденами, унылые героические полярные летчики. На столе - множество самой разнообразной закуски и при этом полное отсутствие хотя бы одной бутылки. Часы показывают одиннадцать вечера, а за столом царит мрачная тишина. Вдруг распахивается наружная дверь, и вместе с клубами снежного пара в помещение входит старый аэродромный механик дядя Вася, держа в руках большую трехлитровую бутыль с непонятной жидкостью красного цвета.
"Дорогие наши сталинские соколы, - говорит дядя Вася нетвердым уже голосом, - не извольте погнушаться. Сам не знаю, что это такое - у себя в ремонтном балке нашел". Таинственную красную жидкость тут же стали испытывать на запах. По запаху - вроде, "она". Но ведь красная. Если бы зелёная или хотя бы синяя, как денатурат. Ведь известно, что красный цвет специально добавляют во все яды, чтобы их кто-нибудь сдуру не глотнул. Пробовать жидкость никто не решался.
"Уважаемые герои, - снова заявил дядя Вася, - жизни ваши нужны товарищу Сталину и всей нашей стране для войны с фашистами. А я человек старый, одинокий, никому особенно не нужный. Разрешите за вас смерть принять!" С этими словами он налил себе полстакана зловещего красного зелья, и со словами "За Родину, за Сталина!" лихо опрокинул стакан. В напряжённом ожидании прошло минут двадцать.
Дядя Вася сидел за столом в полном здравии и наливал себе ещё. Наконец - без десяти двенадцать - лётчики не выдержали. Все налили себе и под далекий бой кремлевских курантов, прорывавшийся сквозь треск ночного эфира, выпили за Новый год и за победу. Про дядю Васю вспомнили только через полчаса, когда заметили, что за столом его нет. Обнаружили его под столом. Дядя Вася лежал на полу, хрипел и дёргал ногами.
"И тут мы все как были, в одних гимнастерках, выскочили из-за стола и дернули стометровку в наш медпункт, в соседнюю избу, к нашему врачу.
Нам, конечно, сразу же - рвотное и промывание желудка, потом опять то же самое, и так часа два. И вот лежим мы все трясущиеся и голые, и вдруг вспомнил кто-то, - а дядю Васю-то, старика, забыли? С трудом напялив обмундирование, поплелись назад, открыли дверь в столовую и увидели странную картину. За пустым столом сидит живой и здоровый дядя Вася, наливая себе очередной стакан".
"А, голубчики, явились, - язвительно заметил он, допивая таинственную жидкость. - Будете над стариком издеваться? Да вы не сумлевайтесь - спирт чистейший. Просто я в него для понту пачку красного стрептоцида опустил…"