Во время передышки она мне рассказала, что при первом совокуплении с Тэдом он сразу вошёл ей в зад, что обрадовало её как обещание изощрённости в любви. Но потом он, видно, почувствовал что-то не то, вытащил и переместился во влагалище. ("Хуй даже не вымыл, – возмутился я, – ещё занесёт тебе микробов!") Однако ни разу после он не проявлял интереса к её анусу, а ведь для того, чтобы первое совокупление с женщиной сотворить в жопу, надо быть, как де Сад, с довлеющим анальным уклоном. Посему я сделал глубокомысленное заключение, с которым Джил с усмешкой согласилась: она слишком высоко задрала ноги, а Тэд промахнулся и всунулся в зад, благо он у неё такой разработанный, что войти в него легко. Тэд быстро кончил, не заботясь о Джил, и заснул.
Они встречались целых четыре раза до того, как лечь в постель. В последний раз три часа разговаривали у неё в квартире, и он заключил разговор обнадёживающим заявлением, что скоро им нужно будет решиться на половую жизнь. На этом он встал и, к великому разочарованию Джил, ушёл. На следующий раз Джил взяла инициативу на себя, и они оказались в постели, но для этого ей пришлось хорошенько выпить.
И тут я бросаю невзначай, что моя новая, двадцативосьмилетняя, замужняя, с ребёнком, впервые в жизни испытала оргазм со мной и теперь рвётся совокупляться днём и ночью, предпочтительно без всяких перерывов. Я вижу, как Джил улыбается, но улыбка её кривится от боли. Я вижу, как эта мысль, мною подброшенная, подхватила огонь её воображения и понеслась по мозгу. А я подливаю в него масла и говорю: моя любовница была настолько невинной, что считала, что испытала оргазм, когда становилась мокрой. Джил смеётся дрожащими губами.
И вот мы тешим друг друга в четвёртый раз. А Тэд кончает только раз за ночь, а утром даже не пытается – быстро вскакивает с постели и бежит мыться. Джил спросила Тэд а, кончает ли он больше одного раза за ночь. Он не ответил ни да, ни нет, но стал юлить, мол, должно пройти время, чтобы они привыкли друг к другу. Когда он кончил, а Джил не успела, он заявил ей: "Я вижу, что ты мне сопротивляешься". Мол, это её вина.
– Да, он не по этому делу, – заметил я соболезнующе.
Джил деловито и одновременно мечтательно сказала:
– Если бы я с ним кончила, тогда можно было бы развивать отношения. А так никаких усилий прикладывать не хочется.
Теперь при моём самом незначительном подталкивании она рассказывает мне детали, меня и её возбуждающие. Говорит, что хуй у Тэда совершенно гладкий, шёлковый, не то что у меня – шершавый. Во рту его держать, мол, удобней, а в остальных отверстиях шершавость помогает. "Ещё бы, – поясняю я ей, – он свой хуй и не использовал почти, потому он у него как новый, а мой работал не покладая рук, весь в трудовых мозолях".
Тэд во время ебли норовит задрать ноги Джил повыше. А она может кончить, только опустив и вытянув ноги. Тэд, когда она опускала ноги, думал, что ей больше не хочется, и со спокойной совестью кончал. Никак он не мог разрешить парадокс, что положение наибольшей женской доступности – широко разведённые ноги, согнутые в коленях – вовсе не обязательно является положением наибольшего наслаждения для женщины.
Звонит телефон. Джил не хочет снимать трубку. Включается ответчик. Она всегда прослушивала ответчик при мне, когда мы приходили к ней домой после гульбы, – тем она демонстрировала, что ни один мужчина ей не может звонить с компрометирующими словами. И действительно, это были либо подруги, либо деловые звонки. А теперь она не скрывает, что у неё есть другой любовник. И он наговаривает на ответчик: "Джил, это Тэд, я очень хочу тебя видеть, я буду звонить тебе каждые полчаса".
Мы оба приостанавливаемся в движениях, слушая это важное сообщение, потом понимающе улыбаемся друг другу и продолжаем продвижение к оргазму, который не медлит совершиться сначала с Джил, а потом со мной. Теперь ей будет трудновато кончить с Тэдом. Я не сомневаюсь, что она его пригласит после моего ухода, да я и хочу, чтобы она его пригласила. Пусть она тщетно потужится и повспоминает обо мне.
Я встаю с кровати и одеваюсь. Джил начинает застилать постель, чего она никогда не делала перед моим уходом. Значит, точно пригласит Тэда и потому хочет, чтобы у него не появилось никаких подозрений из-за смятой постели. Прощаясь, Джил говорит, желая уязвить меня: "Счастливой ебли", а я отвечаю: "И тебе – того же: позови сейчас Тэда, поебись с ним", – поощряю её известное мне намерение искренне доброжелательным голосом. Пусть она чувствует мою дружескую заботу, чтобы их связь сохранилась, чтобы Тэд на ней женился и чтобы Джил получила всё, недополученное от меня, – поджидающего её дома мужчину.
У гинекологического кресла
Единственный путь к пизде Глен отыскал в медицине, а именно, в гинекологии. Он потерял веру в то, что какая-либо женщина когда-нибудь заинтересуется им. С детства лицо его было покрыто мерзостными пятнами экземы, и люди избегали смотреть ему в глаза, а смотрели в лоб – единственное место, которое оставалось почему-то чистым. Вот из-за чего до тридцати пяти лет он и остался девственником. Проституток он панически боялся, потому что они были воплощением доступности женщин, которой он вожделел, но и в такой же степени страшился. Свой страх по отношению к проституткам Глен объяснял себе опасностью заражения венерическими заболеваниями. Ему уже вполне хватало экземы, и всякая иная болезнь, даже обыкновенная простуда, вызывала в нём непомерный ужас.
Последние несколько лет Глен в общественных местах всегда носил белую маску. Носил он её и на приёмах в поликлинике, объясняя это гигиеническими соображениями. Маска прятала его лицо, оставляя на виду только лоб. Таким способом он скрывал от пациенток свою болезнь.
Из-за своей профессии и постоянного голода Глен воспринимал женщин прежде всего как гениталии. Женщина для него была символом пизды. Например, когда он видел идущих по улице женщин, он думал так: "Выгуливают пизды".
Гэйл, пациентка Глена, обожала ходить к гинекологам. Почувствовав такое влечение, она сначала убеждала себя, что причиной его является забота о собственном здоровье. Но постепенно ей пришлось признаться, что наслаждение, которое она получает при осмотре врачом её нутра, является единственной, но вполне основательной причиной. Гэйл не шла на приём к женщине-гинекологу. Она не ходила подолгу к одному и тому же гинекологу-мужчине, а меняла одного на другого, разочаровываясь в них, как в обыкновенных мужчинах. Мужчина влёк Гэйл, только если он был гинекологом. Ибо только гинеколог смело давал ей указание раздеться ниже пояса и лечь на гинекологическое кресло, а иными словами – раздвинуть ноги, и тем очаровывал её своей мужской бесцеремонностью и самоуверенностью. Гэйл сразу становилась мокрой и поначалу стыдилась этого, но потом, наоборот, хотела, чтобы врач заметил её влажность и по-мужски отреагировал на это.
Её влёк профессиональный опыт обращения с женскими половыми органами, которым обладал всякий гинеколог. Она знала, что он не будет отводить глаза от её разведённых ног, как это делали многие мужчины, перед которыми ей приходилось оказываться в подобной позиции. И, как следствие такого опыта и бесстыдства, ей предвосхищалось в гинекологе сексуальное мастерство: уж он-то знает, где находится клитор и сколько наслаждения он приносит женщине. Каждый раз, когда она ложилась на гинекологическое кресло, она ждала, что врач, находящийся в такой удобной позе, прильнёт к её распахнутости ртом и точным попаданием языка доведёт её до оргазма. Однако этого не происходило, и Гэйл записывалась на приём к следующему гинекологу.
Глен был вполне возможным воплощением её мечты. Он обладал неоспоримой властью над женщинами, и перед ним любая женщина расщепляла ноги. Но на этом, увы, всё и останавливалось. Изощрённее пытки было придумать невозможно. Для большинства мужчин главным препятствием при овладении женщиной являются одежда и её сдвинутые ноги, но после того, как она раздета и ноги раздвинуты, совокупление гарантировано. Для Глена же всё было наоборот: женщина раздевалась и раздвигала ноги без всякого сопротивления, но именно после этого для врача совокупление с пациенткой становилось преступлением.
Глен воображал каждую пациентку своей любовницей. Он возненавидел резиновые перчатки, которые он обязан был надевать при исследовании. Он избегал смотреть на лица женщин, поскольку не хотел, чтобы привлекательность или непривлекательность лица оказывала на него влияние и меняла отношение к половым органам женщины. Когда пациентка расслаблялась, развалясь в гинекологическом кресле, её тело и лицо не были видны, и только пизда открывалась его глазам, носу, губам, языку. Каждая женщина была для него красива благодаря своей пизде. И не только в красоте было дело, а в нежности, мягкости, то есть во всех тех атрибутах самки, которыми сама-то женщина, выше пояса, быть может, и не обладала.
Он с наслаждением вводил два пальца во влагалище, проверяя его консистенцию, и нажимая другой рукой ей на живот, обласкивал ими матку. Его ноздри расширялись, стараясь уловить запах влагалища, который был, как правило, прибит тщательным подмыванием, которое женщины совершали, к его величайшему сожалению, перед визитом к нему. Он всегда исследовал матку через анальное отверстие, даже когда такой осмотр с медицинской точки зрения не требовался. Это оказывалось неожиданным для многих женщин, не опорожнивших желудок. И поэтому он часто упирался пальцем в фекалии, скопившиеся в прямой кишке. Тут он всегда быстро подносил к носу палец и делал несколько коротких вдохов. После осмотра он делал одно и то же заключение, не высказывая его, конечно, вслух: "К ебле пригодна".
В течение всего приёма член его находился в состоянии эрекции, и после последней пациентки он уходил в туалет и там онанировал. Часто он делал это по два-три раза за время приёма. Именно в работе Глена и состояла его половая жизнь.
В первый раз Гэйл пришла на приём к Глену по рекомендации подруги. Одной из самых важных тем в разговорах с подругами для Гэйл была, разумеется, тема о гинекологах. Начать такой разговор всегда оказывалось легко: она спрашивала, довольна ли подруга своим гинекологом, и тут же рассказывала о недовольстве своим, которое заключалось в его непрофессионализме, – в детали Гэйл не вдавалась. Она расспрашивала о возрасте, привлекательности и врачебном мастерстве гинеколога подруги и без труда получала его телефон. Глен не только заинтересовал её, как всякий гинеколог, но и заинтриговал, поскольку подруга, которая дала Гэйл его телефон, рассказала, что она никогда не видела его лица, потому что врач постоянно был в маске.
Гэйл приходила к гинекологам с одной и той же жалобой: боль в придатках из-за неспособности достичь оргазма. Она утверждала, что у неё слишком маленький клитор и это является причиной её страданий. Врач исследовал её и утверждал, что клитор у неё вовсе не маленький, а даже изрядных размеров. Тогда она просила гинеколога помассировать клитор и показать, как это надо делать, потому что она, мастурбируя, явно делает что-то не то. Тут гинеколог задавал вопросы, на которые у Гэйл были подготовлены ответы, дающие гинекологу моральное право провести эксперимент. Не все этим правом пользовались, но некоторые начинали массаж в попытке обучить Гэйл тому, что она прекрасно знала сама. Было несколько врачей, которые предлагали ей использовать вибратор, от чего она отказывалась. Стоило гинекологу начать массировать клитор, как она сразу кончала, привычно подавляя рвущиеся из неё стоны, чтобы не услышала сестра или пациентки за дверью. Но ни один гинеколог не осмелился приникнуть к ней языком. Следует сказать, что Гэйл была красивой женщиной, и они утаивали своё восхищение, как она – свои стоны. Но для неё не проходило незамеченным их восхищение. Были случаи, когда гинекологи пытались назначить ей свидание после приёма. Но она отказывалась, потому что вне гинекологического кабинета они становились для неё обыкновенными мужчинами и не могли возбудить её.
Когда она пришла к Глену, он, как и все, был впечатлён её красотой. Однако маска скрыла кровь, бросившуюся к его щекам. Лоб же его был по-прежнему безмятежен и бледен.
После снятия анамнеза он дал привычные для себя и для Гэйл указания раздеться ниже пояса и лечь в гинекологическое кресло. Она возбуждённо повиновалась. Эта была первая пациентка Глена с такими симптомами, и он затрепетал. Когда же Гэйл попросила его помассировать клитор, у Глена закружилась голова от вида её гениталий, которые просили у него наслаждения.
– Вы хотите испытать оргазм от моего массажа? – спросил он как можно более холодным голосом.
– Я была бы вам очень благодарна, – как ни в чём не бывало произнесла Гэйл.
Перед глазами Глена было раскрыто чудо, на которое накладывалось увиденное им красивое лицо Гэйл.
Он вдруг подумал, что если он будет массировать клитор не пальцем, смазанным в лубриканте, а языком, то пациентка, быть может, и не заметит разницы, если не касаться её губами и лицом. Решение было принято мгновенно – это была первая и, скорее всего, единственная такая возможность. Но для совершения задуманного ему надо было снять маску. И вот он приблизился к чуду на длину своего языка. Гэйл сразу почувствовала, что это не палец, и восхитилась смелостью гинеколога и наслаждением, которое он ей давал. Она схватила его голову руками и прижала к себе так, что Глен не успел убрать язык в рот, и тот у него прижался к верхней губе. Всё его лицо, покрытое пятнами экземы, утонуло в вожделенном волшебстве, и Глен кончил одновременно с Гэйл.
Он ещё не пришёл в себя, как услышал крик Гэйл, – она села в кресле и увидела страшное лицо Глена. Он поспешно натянул маску.
– Извините меня за уродство, – сказал он с горечью.
В кабинет заглянула сестра и вопросительно посмотрела на Глена, а потом на Гэйл.
– Ничего страшного, – сказала Гэйл, – доктор просто нажал на болезненное место.
– Всё в порядке, – подтвердил Глен сестре, и та скрылась за дверью.
Гэйл слезла с кресла и стала одеваться.
– Спасибо, и простите меня, – сказал Глен.
– И вы простите, – тихо сказала она, не глядя на Глена.
Гэйл оделась и, не говоря больше ни слова, ушла.
Глен стал в ужасе думать: если она начнёт жаловаться, то у него отнимут врачебную лицензию, а с ней и всю его жизнь.
Он провёл бессонную ночь, раздумывая, как убедиться в том, что Гэйл не подаст на него жалобу, – прийти ли к ней домой и предложить деньги или просто убить. Эти мысли перемежались у него с острым наслаждением от воспоминаний первого мужского, а не врачебного контакта с пиздой. Если бы можно было уговорить Гэйл на настоящее совокупление! Как склонить её на встречу?
Гэйл тоже не спалось. Страх от ужасного лица Глена быстро улёгся, и воспоминания о наслаждении, ею полученном, стали преобладать. Она наконец нашла нужного гинеколога, и если бы она не увидела его лица, то всё было бы прекрасно. "Что это за болезнь у него, заразная ли?" – думала Гэйл, но с любопытством, а не со страхом.
Когда на следующий день Глен заглянул в карточки больных, записавшихся к нему на приём, он увидел карточку Гэйл. Она была назначена последней, на самый конец его времени приёма.
Глен обрадовался и испугался одновременно: либо она захотела продолжать "лечение", либо будет собирать на него материал, чтобы подать в суд. Может быть, она придёт с полицейским, или с детективом, или с магнитофоном.
Когда она вошла в кабинет, Глен, так и не решив, как начать с ней разговор, привычно произнёс свою команду:
– Разденьтесь ниже пояса и ложитесь в кресло.
Гэйл боялась, что Глен снова начнёт извиняться, затеет бесполезный разговор, но то, что он сказал, снова покорило её. Она улыбнулась ему и радостно повиновалась. Ей показалось, что он улыбнулся тоже, но маска не позволяла ей в этом убедиться. Гэйл не просто лежала, раздвинув ноги, но чуть двигала ими взад-вперёд, будто это было гинекологическое кресло-качалка.
– Я больше не напугаю вас, – сказал Глен. – Вы хотите повторить процедуру?
– Да, – решительно сказала Гэйл.
Всё произошло так же восхитительно для обоих. Глен сразу же натянул маску, так что на этот раз Гэйл не увидела его лица.
– Я хочу пригласить вас к себе на обед, – сказала Гэйл, одеваясь.
– Спасибо, – задрожал Глен, – когда?
– Вы свободны завтра вечером?
– Свободен.
Когда Глен пришёл в назначенное время по указанному адресу, его встретила Гэйл и провела в комнату.
В столовой было накрыто два маленьких стола. У каждого из них стоял пуфик, но так, что, сев, Глен и Гэйл оказались спиной друг другу и спины их соприкасались.
– Ваша маска возбуждает меня и напоминает мне, что вы мой гинеколог, и я не хочу поэтому видеть вас без маски, – объяснила Гэйл такую странную сервировку столов.
Глен воспринял это как утончённую тактичность. Гэйл принесла еду, и Глену пришлось снять маску, но Гэйл не видела его лица, а лишь прижималась к нему спиной. Когда трапеза была закончена, Гэйл поднялась и спросила:
– Вы не возражаете быть моим домашним врачом?
– Это будет для меня большой честью! – восторженно отозвался Глен.
– Тогда приступим, – умилённо сказала Гэйл и показала рукой, чтобы Глен следовал за ней.
Она открыла дверь смежной комнаты и вошла, приглашая своего врача.
Посередине просторной комнаты стояло гинекологическое кресло.
Мечта матросика
Бывший матросик Ник пригласил меня к себе в дом на обед. Я жил в Америке всего лишь месяц, и глаза мои постоянно находились в широко раскрытом состоянии. Матросик недавно демобилизовался и жил в крохотном домике, который показался мне хоромами. Я ещё плохо понимал разговорную речь и сам изъяснялся через пень-колоду. Но я точно понял, что к нам присоединится его знакомая девушка, о которой он говорил с причмокиванием.
Она приехала на своей машине и вошла в домик. Яркая, выше меня и матросика на голову, с длинными ногами и волосами. Решили отправиться за продуктами в магазин. Сели и поехали вместе. Они о чём-то тараторили, а я сидел сзади и смотрел в её шею, проглядывавшую иногда сквозь волосы, когда она поворачивала голову.
Приехали. Ошарашенный изобилием еды, я иногда отвлекался от девушки на кое-какие товары, но быстро возвращал своё внимание к ней. Ник купил пакетик чего-то и спросил, ел ли я "Твинкис". Чего я, конечно же, нет. Он разорвал обёртку и дал мне что-то вроде мягкого эклерчика. Вкуснота этого изделия на мгновенье опять отвлекла меня от Джейн. Так её звали. Вспомнил.
С полными мешками еды мы быстро вернулись в дом. Джейн поставила пластинку Боза Сгагза под названием нечто "Шёлковое". И стала танцевать, излучая стройные бёдра и ноги. Музыка женских сфер.