Я подошёл к ней сзади и, прижимаясь членом к шёлку её трусиков, расстегнул лифчик и взял в руки драгоценность грудей. Я чувствовал, что Джейн не отстраняется от меня, а выпячивает попку. Я взглянул на Фреда, в его глазах была злая похоть. Я предлагал Фреду присоединиться, но он предпочитал наблюдать за мной, ублажающим Джейн, стоящую на карачках. Однако Джейн, видя его напряжение, сама на четвереньках подошла к нему, так что и я должен был передвигаться за ней на коленях, и взяла в рот супружний член. Фред быстро кончил и продолжал наблюдать на нами, а Джейн не выпускала его обмякший член изо рта и всё сильнее отзывалась на мои движения. Я кончил. И Джейн легла усталая, отвернувшись от бёдер мужа.
– Я видел, что ты кончила, – ехидно сказал Фред и, обращаясь ко мне, пояснил, – она всегда стонет, когда кончает, а тут сдерживалась, застеснялась, но я-то уж её знаю.
Я рассказал им историю, как я с Барби пришёл к супружеской паре домой. Их дети ещё не спали, и нам нужно было сидеть в гостиной и вести дурацкие разговоры, пока не наступит время идти в постель. Родители не хотели, чтобы дети слышали или видели, что в спальне папы и мамы находятся чужие дядя и тётя. Когда дети наконец уснули и мы заперлись в спальне, мама так громко стонала, что разбудила детей. "Она всегда так", – недовольно сказал муж.
Джейн хихикнула, а Фред криво усмехнулся.
Я возвращался домой пешком, и у меня было ощущение, будто я возвращался с оргии с большим количеством участников, а выражалось это в том, что я с трудом сдерживал порыв схватить каждую смазливую проходящую мимо женщину за зад или за грудь. Я спохватывался и одёргивал себя – она возмутится, закричит, станет звать на помощь. Я ведь уже в другом мире – пристойном.
На следующий день мне позвонила Джейн и, плача, стала рассказывать, что Фред после моего ухода обозвал её блядью, дал ей пощёчину и ушёл из дома, сказав, что больше с ней жить не будет. Я попытался её утешить, но с тех пор ни Фред, ни Джейн мне не звонили, а когда я позвонил им через месяц, мне сказали, что они съехали с квартиры. Вот такая семейная драма. Но на этот раз я решил не заниматься благородными предупреждениями, а пустил всё на самотёк.
Мы пришли в номер. Джим сел в кресло. Барби села на кровать, а я – на стул. Завели разговор, я толкал их на излияние души в форме фантазий, что же они хотят предпринять с точки зрения ебли. Барби ничего не могла сказать красноречивее, чем пожелать, чтобы мы еблй её как можно дольше. Она сказала, что тосковала по моему рычанию, когда я кончаю, потому что муж её кончает беззвучно. Муж так же беззвучно воспринял это откровение жены.
Мы разделись, и Барби присосалась к моему хую, а голый муж наблюдал со стороны, не сходя с кресла. Я радовался её горячему языку и рту и старался не смотреть на мужа, чтобы не смущать его. Потом я отстранился, чтобы не кончить слишком быстро, и тоже лизал выросший за девять лет клитор, наблюдая за изменениями её лица. Но когда Барби приближалась к оргазму, её разросшийся живот так надувался, что заслонял лицо, и я только слышал стоны. Ей было не кончить – видно, стеснялась мужа. Мне вскоре надоело, и я отстранился – пусть муж заботится. Он наконец отклеился от своего кресла и взгромоздился на супругу по-христиански, то бишь по-миссионерски.
Я, наблюдая за ними, думал: какая наглость и лицемерие называть в христианском обществе позицию совокупления мужчины на женщине "миссионерской". Такое название вводит в заблуждение, будто эта позиция не существовала до христианства, что якобы изобрели её миссионеры. Но ведь именно христианство попрало секс и изничтожило человека за его, придуманную человеком же, греховность, а в то же время получается, что христианство милостиво открыло людям способ совокупления, ставший наиболее популярным. А этот способ существовал тысячелетия. И уж кому-кому, но не христианам, гонителям соития, прилаживать к нему своё имя. Такое же лицемерие и подлость, как когда КГБ поручают ликвидацию политических лагерей. Миссионерской такую позицию можно было бы назвать потому, что женщина становится наиболее беспомощна – на спине и с р аз двинутыми ногами, ибо, если она на четвереньках, она может ползти в процессе совокупления, читать или заниматься мойкой полов.
Потом Барби стала на четвереньки, муж лёг под неё в "69", а я зашёл к ней сзади. Так и кончил. А муж кончил ей в рот.
Наступил законный отдых. Барби села, и у неё выскочила семенная отрыжка. Она хихикнула и извинилась. Хорошо, что она не на диете, а то были бабы, что сплёвывали сперму, не желая проглатывать лишние триста калорий. Или явилась однажды на оргию еврейка сосучая, которая не глотала, потому что был канун Пурима, во время которого надо поститься. Но кончая, она святотатственно восклицала: "О, Jesus!"
Я вспомнил, как Барби на оргиях каждому мужчине делала комплимент, что его семя самое вкусное из всех, что ей довелось пробовать. И каждый ей верил и гордо задирал голову.
– И чего ты говорила, что он лизал тебя лучше всех, а сама ведь не кончила, – сказал Джим, усомнившись в моих способностях.
– Я просто ещё не хотела кончать, я хочу сильнее возбудиться, а потом с тобой кончить, – сказала Барби утешительно и для меня, и для мужа.
Барби попросила, чтобы мы одновременно вошли в неё с двух сторон. У мужа был толстый член, и ей было больно принимать его в зад, так что она решила воспользоваться моим, потоньше. Джим лёг на спину, а Барби села на него верхом, я пристроился сзади.
– Только ты медленно вводи, – предупредил Джим снизу.
Заботливый был этот муж.
Барби помогала себе пальцем, а я стал считать про себя, прибавляя по тринадцати. Я нарочно считал не "один, два, три" и так далее и не прибавлением круглых цифр, вроде пяти или десяти – я хотел сильнее отвлечься на счёт, чтобы не кончить слишком быстро. Когда я дошёл до 1053, я услышал знакомые с давних времён возгласы Барби и кончил вместе с ней. И Джим был тут как тут. Хорошо получилось.
У Барби сфинктер был свежим, без геморроя и сильно сжимался. Я припомнил, как на одной из оргий я вошёл в комнату и увидел женщину на четвереньках, сосущую мужчину. Из ануса у неё торчал геморроидальный желвак, и мне захотелось именно туда. Я смочил член и осторожно вставил так, чтобы не впихнуть желвак в анус, а оставить его снаружи. Когда я погрузился, женщина обернулась ко мне, сказала: "Good job!" и вернулась к "прерванному" члену.
Отдышавшись, Барби стала вслух мечтать о пизде, куда бы ей хотелось зарыться лицом. А ведь я помнил времена, когда она с таким отвращением шарахалась от лесбиянки, которая стояла у двери в дом, где проходила оргия под девизом "Мы с вами где-то случались", и приставала ко всем входящим женщинам, зазывая их с собой в отдельную комнату.
Джим предложил Барби пригласить какую-то женщину, видно, не в первый раз. Он назвал её имя, а я, естественно, не зная, кто это, переспросил. И он ответил, глядя на Барби:
– Это моя первая жена. Барби не может мне простить до сих пор, что я трахнул её разок, когда пришёл проведать моих дочерей.
– Ты у меня не просил прощения за это, – сказала Барби задето.
– Просил, и не раз, – спокойно возразил муж.
Барби посмотрела ему в глаза долгим выразительным взглядом, в котором было столько семейной истории, давних разговоров и стычек, раздоров и примирений.
– Врёшь, никогда ты у меня по-настоящему прощения не просил.
– Ну, вот, я прошу сейчас, – сказал Джим вяло.
– Это ты так, чтобы от меня отвязаться.
– Ты что, хочешь, чтобы я перед тобой на колени встал?
– Нет, просто мне нужно искреннее раскаяние.
– Раскаяние в чём? Что я переспал разок с матерью моих детей?
– Вот видишь?! Значит, если представится возможность, ты с ней опять ебаться будешь?
– Ты же ебёшься с ним, – и Джим ткнул пальцем в меня.
– Да, но при тебе и с твоего согласия.
Я пошёл в душ, оставив супругов препираться. Когда я вышел, они уже были одеты, но продолжали свой разговор. Я попрощался и поехал к своей постоянной любовнице.
Я был рад, что не взял её с собой. Не много удовольствий она получила бы от этой парочки. Да и золотой век уже закончился.
Захоронение
Мы ждали этой поездки на курорт, будто она могла спасти наши отношения. Фраза "последнее средство" по-английски получается каламбуром last resort, означающим также "последний курорт".
"Три дня вместе!" – с жарким предвосхищением и с тайным опасением восклицали мы. Два дня до сих пор были максимальным сроком, который мы проводили вместе, но совместные поездки в близлежащие городки неизменно освежали наши чувства, хотя к концу мы всегда расставались с облегчением и без сожалений.
Мы встречались три раза в неделю: во вторник, в пятницу и в субботу. В субботу я оставался на ночь. Утром мы вдохновлялись последним за неделю оргазмом и ехали в кафе завтракать. Потом я сбрасывал её у дома и с лёгким сердцем уезжал. До следующего вторника.
Мы познакомились три года назад. Я гулял вокруг озера в поисках женщин. На берегу, на летней сцене, ежевечерне проходили концерты. Там скоплялось огромное количество людей, в том числе много одиноких женщин, набегавшихся, находившихся или накатавшихся на велосипедах или роликовых коньках и решивших отдохнуть, слушая музыку. В тот вечер самодеятельный оркестр играл Сметану, и корявая женщина-дирижёр, не ведающая об элегантности движений, пыталась заставить оркестр играть дружно.
Начать разговор с привлекательной слушательницей было просто: "Знаете, что означает Сметана на английском? – Cream", да ещё вспомнить, что русское слово "сметана" выведено английскими буквами на баночках с кошерной сметаной. А после этого до телефона женщины – рукой подать.
И вот я увидел золотоволосую юную женщину, сидящую на траве рядом со своим велосипедом, бессильно лежащим плашмя. Я замечал её и раньше, проезжающую по велосипедной дорожке, когда гулял вокруг озера. Это был не мой тип, но всё-таки что-то зазывающее было в её лице: маленький прямой нос, полные губы красивых очертаний, небольшие ярко-голубые глаза, тяжеловатый подбородок, но не настолько тяжёлый, чтобы указывать на неправильный прикус. У неё была весомая грудь и крупные бёдра славных пропорций. К тому же она почувствовала мой взгляд и смело посмотрела на меня, без кокетства, серьёзно, принимая мой интерес. В её взгляде не было ни деланного возмущения, ни удивления, а лишь покой само собой разумеющегося. Я обошёл её сзади и подошёл с другого бока, где освободилось место от велосипедиста, слушавшего музыку и пресытившегося ею. Женщина повернула голову в мою сторону и взглянула на меня опять. Это уничтожило мои последние сомнения. Я опустился на землю рядом с нею, но не стал говорить "сметанную" дрянь, а сказал:
– Я хотел бы слушать музыку рядом с вами.
– Хорошо, – сказала она просто, по-прежнему без улыбки, прямо смотря мне в глаза, будто и ожидала этого от меня.
– Я видел вас несколько раз, несущуюся на велосипеде, но так как я был пешком, то мне было за вами не угнаться, и поэтому я только провожал вас глазами. Так что теперь я не мог позволить себе не подойти к вам.
Пара слушателей, лежащая на траве впереди нас, повернула на мою речь головы, удостоверилась, кто это пытается спариться, и снова обратила свои очи к сцене.
– А вы не катаетесь на велосипеде? – спросила Лори.
– Нет, я предпочитаю ходить. Велосипед обрекает на одиночество, если он не тандем.
От неё легко пахло потом, и мне хотелось вылизать её. Наш разговор свободно заструился. Когда мы умолкали и слушали музыку, молчание было лишь счастливым перевариванием удавшегося этапа разговора.
Лори заканчивала художественный колледж – победный результат долгой борьбы с собой и вражеским окружением общества. Она заговорила о своей сестре, которая мечтала стать врачом, но которая вышла замуж за мормона и рожает ребёнка за ребёнком, число которых уже пять, и с каждым ребёнком её мечта становится всё более неосуществимой. Муж сестры честно признаётся, что у него никогда не было никаких честолюбивых желаний, что единственное, к чему он стремился, – это иметь жену, детей, зарабатывать на хлеб насущный и наслаждаться выходными и отпусками.
Ни Лори, ни я не разделяли такой приземлённой точки зрения. Во всяком случае, вслух.
Я был несколько удивлён, что она при первом знакомстве сообщает мне такие семейные подробности, но я радостно объяснял это тем, что она таким образом отдаётся мне вместе с даруемой интимной информацией.
Лори говорила медленно, раздумчиво, со значением.
Я тоже что-то говорил в лад.
Начало темнеть. Лори встала с земли и подняла велосипед – чтобы добраться до дома, ей предстояло крутить педали полчаса. Я с трепетом попросил её телефон, и она без колебаний продиктовала его.
Когда я приехал домой, уже стемнело, и я решил позвонить Лори, не откладывая. Я чувствовал в ней желание ко мне и, подавно, в себе – к ней.
Она сняла трубку, и я заговорил:
– Здравствуйте, Лори. Это ваш новый знакомый.
– Здравствуйте, – в её голосе звучала радость, но я так боялся ошибиться, лестно для себя истолковать обычную вежливость.
– Я бы мог вам позвонить через неделю или через три дня. Но потом я подумал: а зачем ждать, я позвоню сегодня.
– Я очень рада, что вы решили не ждать.
– Какие у вас планы на выходные?
– Никаких.
– Давайте встретимся в субботу часа в три, погуляем – я знаю интересные места, потом перекусим и в кино сходим.
– С удовольствием. Запишите мой адрес.
Сердце у меня взыграло, и я записал адрес дрожащей от предвкушения рукой.
Прощаясь, она сказала, что будет очень ждать нашей встречи. И будь я проклят, если я не почувствовал во всём её разговоре готовность броситься ко мне в объятия. Желание сквозило во всякой её интонации.
Когда я положил трубку, сердце билось от предвосхищения близкого совокупления. Но я пытался, хоть и безуспешно, подавить в себе эту преждевременную уверенность, поскольку я всегда считал, что нельзя праздновать победу, пока не ввёл член. Введение – вот безошибочное счастье.
Суббота наступала через день, и всю пятницу я провёл, отгоняя наглую уверенность, что я с ней пересплю. Но я так явственно слышал желание, исходящее от неё!
В ночь на субботу я плохо спал, и хотя Лори мне не снилась, но во сне меня преследовало отчётливое ощущение близящейся близости. Я видел перед глазами её весомую грудь и хотел высосать всю Лори через сосок: сначала молоко, потом кровь, а затем и остальные жидкости.
В субботу я не мог найти себе места, дожидаясь половины третьего, когда я должен был выехать из дома. От каждого телефонного звонка я холодел, представляя, что это звонит Лори, чтобы отменить нашу встречу. Но наконец наступила половина третьего, и я ринулся к машине. Я подъехал к её дому без десяти три и решил не дожидаться трёх.
Я позвонил, и Лори открыла мне дверь. В яркой губной помаде, которая освещала её рот, а он освещал её лицо. В белой маечке и чёрных блестящих шароварах, в чёрных туфлях без каблуков, напоминавших домашние туфли.
Лори улыбнулась мне своими белыми зубами, обрамлёнными прекрасными губами. Как мне хотелось впиться в них!
На стенах в гостиной висели её рисунки, сделанные, без сомнения, с талантом. Были и чужие работы, и я радостно интерпретировал это так, что она может интересоваться не только собой. Лори показала мне проект, над которым она сейчас работала. Толковая баба, думал я, глядя на её полную грудь.
Я повёз её погулять в необычное место – на огромное кладбище, которое находилось в центре города, рядом с озером. На берегу озера толпились люди, но кладбище, отделённое оградой, всегда было пустым. Туда разрешалось въезжать на машинах. Начался дождь, и поэтому я предложил покататься по дорожкам меж мавзолеев, памятников и надгробий. Я ехал медленно, и мы обращали внимание друг друга на памятники, многие из которых были чуть ли не произведениями искусства. Мы подъехали к участку, заполненному фамильными склепами, и Лори захотела посмотреть в их стеклянные двери – что там внутри. Мы вышли из машины, и я раскрыл зонтик, держа над её головой. Я чувствовал дождь своей лысиной. Мы шли по мокрой траве. Я заметил, как её туфли мгновенно промокли, и проникся жалостью к Лори. Мне захотелось положить её в постель и растереть ступни махровым полотенцем.
Мы подошли к запертой двери склепа. По обеим боковым стенкам было установлено нечто вроде ящиков, так что стенки напоминали комоды, в которых лежал кремированный прах.
Мы вернулись в машину. Я взял Лорину руку в свою, и она задышала в моей, гостеприимная и отзывчивая. Убедившись в благосклонности руки, я потянулся к Лори и поцеловал её в раскрывшиеся губы. Она обвила мою шею руками и прижалась ко мне. Перегородка между сиденьями разделяла нас, врезаясь в наши бока. Я ухаживал языком за её шеей, ушком, и Лори не отставала.
– Послушай, – оторвался я от неё, – поедем к тебе.
Лори чуть задумалась и сказала проникновенно:
– Всё так дивно происходит. Вообще, я не бросаюсь в постель так сразу. Но у меня острое чувство, что сейчас так и должно случиться. Хорошо, поедем.
Я развернулся и поехал, еле сдерживаясь, чтобы не погнать по кладбищу с максимальной скоростью.
– Будет здорово получить штраф за превышение скорости на кладбище, – ухмыльнулся я, держа её за колено. И рука Лори лежала на моей.
Сторож остановил нас у ворот – оказывается, это был въезд, а выезд – через другие ворота, недалеко от этих. Мне всё не верилось, что мы доедем до её дома. Мне казалось, что произойдёт авария, землетрясение или другое стихийное бедствие, которое помешает нашему оговорённому совокуплению. На перекрёстках при нашем приближении загорался красный свет, и приходилось мучиться в ожидании зелёного. Я смеялся этому, она мне вторила, но нетерпение наше росло. Наконец мы подъехали к её дому. Я остановил машину у входа, с её разрешения, на месте, предназначавшемся только для жильцов дома. Я получил статус своего.
Только мы вошли в дверь, как бросились друг на друга. Лори стала стягивать с меня рубашку, а я с неё – маечку. Нет ничего чудесней, чем женщина, в нетерпении раздевающая тебя. Я помог ей и снял с себя брюки вместе с трусиками, и Лори сразу стянула с себя трусики – всё, что оставалось на ней к тому моменту.
Мы были хорошими любовниками друг для друга. Ничто не может так приручить, застолбить женщину, как регулярный совместный оргазм. От наслаждения женщина становится физически сильнее, а психологически слабее. Мужчина же становится слабее физически, но зато обретает власть над женщиной.
Три раза мы встречали Новый год, одновременно кончая с последним ударом двенадцати. Волшебство совместных оргазмов не становилось привычным, а потому оно длилось так долго. Но родство тел не подкреплялось родством душ.