У неё был хахаль, что жил в пяти часах езды. Он приезжал к ней, а она – к нему раз недели в две. Он был человеком, твёрдо знающим, что – хорошо, а что – плохо. Если Мэри делала что-либо, не соответствующее его понятиям, он учил её, как это следует делать правильно. Такое непоколебимое всезнание раздражало Мэри и выводило из себя. К тому же он считал, что им непременно следует жениться, и Мэри придумывала разные предлоги, чтобы до женитьбы не дошло. Раз они говорили по телефону, и он опять начал учить Мэри жить. Она бросила трубку и больше ему не звонила. Через две недели он вдруг объявляется у её порога, чтобы церемонно распрощаться навсегда. А она захлопнула перед ним дверь и пошла к любовнику, который ждал её в кровати. И вот теперь Мэри говорит, что очутилась в подобном положении: она готова к замужеству со мной, а я отговариваюсь разными предлогами. Я попытался смягчить аналогию, сказав, что наша ситуация принципиально отлична тем, что Мэри не хотела быть с этим мужиком и потому отказывалась от замужества, а я хочу быть с ней и лишь вследствие этого отказываюсь от женитьбы, которая сделала бы нас равнодушными друг к другу.
– Это для меня те же слова, только переставленные местами, – сказала Мэри.
И она была права. Главное для меня – это не жениться на такой!
Она встретилась где-то с Томом после нескольких лет разлуки. Он учился вместе с ней в колледже. Том предложил ей переехать в освобождающуюся квартиру в доме, где он жил и работал консьержем. Мэри почему-то ухватилась за это. Он звонил ей по два раза в день, и они бог весть о чём подолгу разговаривали. Том – фотограф. Я хочу сделать комбинацию из негативов Мэриного торса со шрамом от аппендицита. Шрам я обмазал вазелином, отрезал волосы с её лобка и приклеил их вокруг шрама, который стал выглядеть пиздой. А фото ануса я хотел наложить на пупок. Получилась бы фотография живота, на котором сбоку пизда, а в середине – анус. Назвать фотографию я хотел "Virgin Mary". Я сделал снимки ануса и шрама с наклеенными вокруг волосами. Несколько фотолабораторий отказались печатать порнографию, и я стал искать одинокого фотографа, который осмелился бы сделать наложение этих изображений одно на другое. Я упомянул Мэри возможность использования Тома. Мэри сказала, что не возражает. Более того, оказалось, что она ему уже рассказала о моей идее. Я спросил её, спала ли она с ним, потому что только любовница не постеснялась бы вдаваться в такие подробности и демонстрировать свой анус. Мэри сказала, что спала, но лишь один раз, когда они только познакомились. Так Мэри говорила про многих мужиков, которые были ей якобы неприятны. Женщина считает, что если она переспала с мужчиной только один раз, то это всё равно что они не спали ни разу и вообще почти незнакомы. Один раз не считается. Один раз простителен. По одному разу ебись хоть с тыщей самцов. Идеальное нравственное оправдание для любой проститутки: я с ним еблась только один раз.
А для мужчины самое важное переспать с бабой хотя бы один раз – все последующие разы принципиально уже не отличаются друг от друга.
– Ну, и каково было? – поинтересовался я.
– Так плохо, – сказала она, – что я больше с ним не захотела встречаться.
Она думает, что это прекрасное успокоение для моего самолюбия. И, между прочим, верно думает.
Мэри стала свидетельницей нового романа своего консьержа-друга. Он влюбился в красивую официантку-алкоголичку, с которой они вместе пьют и от которой он на следующий день после первой ебли стал требовать вечной верности. Та говорила в открытую, что у неё есть другой любовник. Том звонил своей зазнобе по нескольку раз в день (как давеча он названивал Мэри), выясняя, дома ли она, одна ли. Он вызнал телефон её любовника и названивает ему, пытаясь выяснить, дома ли он, когда возлюбленная у себя дома. То есть, если каждый у себя в доме, значит, они не вместе, что вносило облегчение в мятущуюся душу Тома.
Однажды Том звонит зазнобе и та объявляет, что любовник у неё. Тогда Том звонит любовнику, и тот дома. Тогда Том пытается уличить во лжи зазнобу, укоряя её в том, что она пользуется столь низкими методами, чтобы вызывать у него ревность. Но оказывается, что она вовсе не лгала и у неё действительно был любовник, но не тот, о котором знал Том. Так что возлюбленная оказалась честной.
В ресторане мы заказали один и тот же десерт. Мне и Мэри принесли по тарелочке, на каждой из которых лежало по ломтику шоколадного торта.
– Хочешь мой попробовать? – предложила мне она.
Чтобы продлить наслаждение, мы ведём разговор в сидячем совокуплении. Любая тема в такой позе становится чрезвычайно значительной. Даже о погоде.
Я уехал в командировку и оттуда послал ей цветы в расчёте, что они помогут ей удержаться от ебли, если появится соблазн.
Мэри вставила глазные линзы, чтобы не носить очки, которые, кстати, ей очень шли. В виде шутки Мэри брызнула мне в лицо жидкостью для промывания линз. Такого рода инфантильное проявление внимания лишь подтвердило во мне уверенность, что она – совершенно чужой мне человек. Мне нужна женская нежность, а не куриные ужимки.
Долгие дни в Мэриной квартире вещи стоят нетронутыми на одних и тех же местах. Бутылка на краю стола, которую можно легко задеть, проходя мимо. Шмотка, лежащая посреди комнаты. Почтовый ящик, переполненный поступающей почтой и не освобождаемый под предлогом, что там нет ничего интересного, одна реклама.
Перед свиданием с Мэри я срывал для неё букет сирени в своём саду. В то же время я назначал на следующий вечер свидание с Джули, прижимая к уху плечом трубку радиотелефона. О, как это было сладостно! Только так и должно быть – не любовница, а череда любовниц.
Я сказал Мэри так: "С тем, кто подобен тебе, ты счастлива не будешь, а тот, кто отличен от тебя, желанный тебе, тому будет невозможно быть счастливым с тобой".
После того, как я выеб Мэри в жопу, она читала мне вслух "Маленького принца". В этих двух последовательных событиях, однако, нет никакой связи, а следовательно, никакого противоречия. Впрочем, пока она читала, я думал, что хорошо бы и его выебать в жопу, чтобы по планетам не шастал, а то – умный слишком. Так что связь всё-таки была. Да, мир хитрее, чем мы думаем.
Мэри как-то всплакнула в моём присутствии. Я за это ухватился и хотел застолбить свою территорию:
– Может быть, твои слёзы – результат твоего доверия мне, и ты можешь наконец раскрепоститься со мной.
– Ну, что ж, если ты хочешь, давай так считать. И пожмём друг другу руки, – поставила меня на место Мэри.
Ей всё хочется поехать со мной на пикник, а мне этого вовсе не хочется. Ну что с ней делать на природе? Разговоры будут неизбежно упираться в секс, затем последует вывод, что меня ничего, кроме секса, не интересует, а затем – логично, что наши отношения обречены на скорый конец. На пикнике ебаться не получится из-за народа вокруг, так что к чему нарываться на ненужные разговоры? Но в конце концов я соглашаюсь. А Мэри сразу же теряет интерес к пикнику и уже больше не заговаривает о нём, и мне приходится для того, чтобы подтвердить серьёзность своего согласия, напомнить ей о пикнике. Но Мэри уже совершенно к нему равнодушна и его не хочет.
Я уверен, согласись я на ней жениться, как она тотчас перестала бы этого хотеть. Ей просто необходимо, чтобы я ей уступил, а до тех пор, пока не уступаю, я представляю для неё интерес.
Я, заранее продумав, говорю, что ревную её не к мужикам, с которыми она, может быть, ебётся, а к Сэмми, её давнему хахалю, с которым она поныне в глубокой дружбе и рассчитывает на него в трудных обстоятельствах. Я, конечно, вовсе не ревную к Сэмми, а хочу лишь перевести разговор из области секса, который представляется для Мэри неустойчивым фундаментом для серьёзных отношений, в область дружбы, что, как она говорит, более важно. И это действует: она удивлена, польщена и умилена, что я ревную к Сэмми, с которым у неё давно уже не ебля, а дружба. Это для неё неожиданный поворот, вызывающий прилив чувств ко мне. Вовсе не дружеских, а сексуальных. Как полезно бывает планировать разговор!
После обоюдного оргазма она спрашивает меня:
– А с тобой бывает, чтобы после оргазма хотелось, чтобы твой партнёр исчез и больше не мешался?
У меня достаточно самоуверенности, чтобы не обидеться на это, и я отвечаю:
– Конечно же, и меня это ощущение охватывает сплошь и рядом.
Сказал и спохватываюсь, а хватит ли самоуверенности у неё, чтобы не обидеться на моё ответное признание?
И я вижу, что у неё поджались и задрожали в обиде губы.
Чтобы много не курить, Мэри покупала в магазине пачку сигарет, брала три, а остальные выбрасывала, чтобы не держать в доме соблазн. Поштучно сигареты в магазине, к сожалению, не продавали. Получалось накладно. Тогда она договорилась с курящим соседом, что она будет покупать у него по одной сигарете. Интересно, как она с ним расплачивается?
Мэри жалуется, что всегда просыпается среди ночи и прислушивается к каждому шороху. Ей кажется, что кто-то к ней пробирается. Когда я остаюсь на ночь, она спит крепко, не просыпаясь. Из этого следует ясный вывод, что если я буду спать с ней постоянно, то она будет спать, не просыпаясь и не мучаясь страхом. Хотя это вслух никогда не произносилось, но явно подразумевалось, и ответственность за её плохое спаньё ложилась на меня. Получалось, что в моих руках исправить не только её сон, но и жизнь.
Всякий, кто обещал на ней жениться или хотя бы съехаться для совместного житья, вызывал у неё прилив нежности и готовность к любви. Её главная претензия ко мне, что мы за всё время никогда не планировали совместное будущее. Ей нужен любовник не столько для ебли, сколько для надежды.
– Мы ничего не планируем, – переживает она. Планирования следующей встречи уже недостаточно, планирование совместной поездки на курорт – уже не то. Она хочет планировать детей. Она хочет планировать дом. Она хочет планировать в нём обстановку. Конечно, за мой счёт. Она же расплачивается за всё пиздой, сракой и ртом.
В процессе страсти я шепнул ей: "Ты – моя лучшая любовница (lover)!" Она не расслышала и переспросила: "Любовь или любовница?" (Love or lover?) Я смекнул и сказал "любовь", ибо если бы я сказал "любовница", она бы в конце концов разозлилась, что она для меня представляет только сексуальный интерес. А "лучшая любовь" звучит возвышенно и многообещающе.
Она всегда держала входную дверь приоткрытой и окна тоже. Зимой, чтобы было прохладно в жарко отапливаемой квартире. А летом – с точки зрения безопасности: она считала себя более уязвимой с захлопнутой дверью и закрытыми окнами, ибо тогда у неё не будет возможности выбежать и закричать.
Все лифчики у неё с застёжкой спереди. И ей легче, и раздевающему её мужчине, так как лифчик легко сбрасывается назад. А когда застёжка сзади, то, во-первых, надо расстёгивать его на ощупь, во-вторых, будучи расстегнутым, он висит на плечах и мешается спереди между телами, и его нужно стягивать с плеч, выхватывать и проносить мимо лиц, чтобы отбросить в сторону.
Мэри всё бросает на пол, когда приходит домой: пальто, сумочку, деньги, ключи.
Её старый велосипед привязан к изгороди у её дома. Так он будет стоять под дождём и сгниёт, и у неё не окажется времени его продать или хотя бы подарить.
Мэри ненавидит свои дни рождения. Она позвонила мне накануне и сказала, что пора наши отношения кончать. Я подумал, что нет худа без добра: сэкономлю деньги на подарке. А потом решил, что подарю ей что-нибудь всё равно. Пусть знает.
В ней существует генетический инстинкт создания семьи, но никаких навыков или таланта в этом важнейшем для женщины деле у неё не имеется. Таким образом, возникает неразрешимый конфликт. И так у большинства женщин. И мужчин.
– Это было после аборта или до? – спрашиваю я об её выкидыше.
– После второго, перед третьим, – уточняет Мэри.
Она не ждала, пока сын отделится от толпы выходящих из самолёта, а сама бросилась к нему навстречу, нежно обняла и поцеловала его. Я никогда не видел её такой нежной. Ничего удивительного. Я никогда раньше не видел её с сыном.
Я заговорил с художником в галерее. Мэри сразу восприняла это как пренебрежение к себе. Лицо обозлилось, стала ходить в стороне от меня. Потом подошла: "Это ещё раз подтверждает, насколько мы разные люди". Осмелилась сказать, что она со мной несчастна. Я не выдержал и пояснил ей причину – раз любовникам недостаточно для счастья быть друг с другом, а начинаются требования других вещей… то, значит, чувства истощились и пора расставаться. Я отвёз Мэри домой.
Мне нельзя оставаться наедине с телефоном. Не удержусь и позвоню Мэри. Посему остаюсь наедине то с одной, то с другой.
Мэри хочет заправлять нашими отношениями и контролировать их, как это у неё происходило с другими любовниками. Но единственно, где я позволяю ей творчество – это в постели: пожалуйста, придумывай новые позы.
Очередное прощание с ощущением, что навсегда. Мы молча вышли на улицу, и Мэри направилась по ней пешком, а я сел в машину и поехал. Она ушла, а я уехал, не попрощавшись.
Мэри радостно прижимается ко мне. У неё хорошее настроение. Она рассказывает, как она призналась сегодня начальнику, что ей смертельно скучно, а тот сделал большие глаза и удивился, поскольку ему неизвестно слово "скучно": у него семья, работа, церковь. Мэри явно ждёт от меня поддержки, что я поддакну и скажу: "Ну и мудак же твой начальник!" Но я говорю с дурацким самодовольством: "Ты знаешь, я бы не стал читать тебе нотацию, как он, но признаюсь, что и мне это слово чуждо". И тут на Мэри сразу находит грозовая туча, губы начинают дрожать – знак сдерживаемых слёз. Она начинает издалека, что вот она читает роман английского писателя и чувствует, насколько мировосприятие у него отличается от её. И что я тоже европеец, и что моя реакция на то, что она рассказала, совершенно не такая, какая была бы у американца. "А какая была бы у американца?" – спросил я. Она не может сказать, и слеза вытекает из её глаза. Я вижу, что мы оказались в области, где аргументы бессильны, и я начинаю ласково с ней говорить, уводя разговор в другую сторону. К счастью, минут через десять она действительно отходит от своего бреда и опять улыбается и целует меня.
Разговор так или иначе заходит о семье. Мэри говорит, что, мол, как хорошо жить большой семьёй. Но дело-то в том, что надо сначала создать семью, то бишь жениться, потом расплодиться и пройти через ад взращивания детей в бедности. Потом превратиться в дедушку и бабушку и тогда оказаться в многочисленных потомках и родственниках, и якобы это ощущение посреди расплодившегося семени должно с лихвой компенсировать ад сожительства. Мною высказанное, естественно, не находит сочувствия у Мэри. Помню, моя бывшая жена пыталась противопоставлять чужие семьи нашей. И я думал, какая, к хую, у нас семья – ты да я. Тоже мне семья! Сегодня вместе, завтра врозь. Только дети перевязывают родителей по рукам и ногам, и эти путы начинают по праву именоваться семьёй.
Спрашивает, почему я не заезжаю к ней просто так, вдруг, а только в специально оговорённое время специально оговорённых дней. А когда я приехал раз без предупреждения и, поднимаясь по лестнице, столкнулся с ней, она удивлённо воскликнула: "А что ты здесь делаешь?" Это вместо восторженного бросания на шею. Мэри просит того, чего подсознательно совершенно не хочет, и тем самым толкает меня на поступки, которые будут способствовать невыносимости наших отношений, а следовательно, разрыву, на что у неё самой не хватает сил. Главное – не следовать её желаниям, а делать то, что хочу я. И так всегда.
Она меня благодарит за оплаченный мною обед в ресторане, только когда у неё хорошее настроение. В плохом настроении, она, пожалуй, злобно торжествует, что вынудила меня хотя бы на эти расходы, коль ей не удаётся вынудить меня на свадебные.
Деньги у неё не держатся. Они валяются скомканными в сумочке, и всегда оказывалось, что долларов 20 или 50 пропало неизвестно куда. Счёта в банке она не имела, поскольку не могла вести учёт тратам так, чтобы не забираться в отрицательные числа. Наличие пустого чека провоцировало её заполнить его, и сам чек казался ей олицетворением денег, которых на счёте, конечно, не было. Не имея достаточно денег на еду, она купила понравившийся диван за 1600 долларов, за который ей нужно будет расплачиваться полтора года.
Мэри решила сделать список того, что ей портит настроение и чего ей не хватает в жизни. И пришла к выводу, что всё сводится к деньгам, недостаток которых ограничивает её передвижение, покупки и т. д. Великое женское открытие перед прыжком в осознанную проституцию.
Мэри сказала, что решила обратиться к своему бывшему любовнику, ныне другу, Сэмми, чтобы он стал гарантом на заём для покупки машины. Я промолчал, ибо не хотел надевать с ней одну узду. А она небось ждала, что я с ней впрягусь.
Мы смотрели видео Тома Уэйтса, которое я не мог достать долгое время, потому что один индиец, владелец видеомагазина, в течение месяца водил меня за нос, говоря, что у него это видео есть, но на руках у клиента. Потом один из его помощников шепнул мне, что этого видео в магазине нет, а индиец пытается его заказать, но всё время забывает. Я позвонил в несколько других магазинов, и в одном Уэйте был. Я поехал и взял. Так вот сидели мы на диване и смотрели фильм. У Мэри начали катиться слёзы. Я хотел было принести ей коробку клинекса, но передумал, потому как это было бы мелкой заботой по сравнению с той, которой она требовала от меня. Когда фильм кончился, я сказал, что вот мечта наша исполнилась. "Какая?" – не поняла Мэри. Я говорю: "Фильм достали, что так давно хотели посмотреть". Она горько-иронически улыбнулась: "Это твоя мечта исполнилась".
Мэри пыталась разорвать наши отношения трижды, и каждый раз эти попытки приходились на субботу, поскольку в пятницу мы активно ебёмся после недельного перерыва, а в субботу похоть уже ослаблена, и в голову Мэри начинают лезть мысли о практическом.
Разговор Мэри по телефону с сестрой, с которой они не виделись и не говорили более года, состоял из подробного пересказа какого-то телевизионного шоу.
Вчера я переспал с новой бабой, и мгновенно Мэри отдаляется от меня и становится в мыслях чужой. И мне сразу кажется, что и она в этот день переспала с кем-то и тоже отдалилась от меня сердцем и, более того, не захочет больше со мной ебаться. А ведь лишь это волнует меня по большому-то счёту. И вот я звоню ей с усиленно бьющимся сердцем, в страхе, что потеряю такую пизду. Но она отвечает согласием как ни в чём не бывало.
Один из её любовников хотел продолжать им оставаться, несмотря на то, что Мэри решила с ним больше не совокупляться, а держать за друга. Но когда они по-дружески встречались, он так напивался в ресторане, что позволить ему возвращаться домой на машине пьяным Мэри не могла, а потому она оставляла его ночевать у себя. Было это якобы до моего пришествия. Ни верить, ни проверять не буду.