– Когда у тебя свидание?
Она посмотрела на стенные часы:
– Через сорок минут.
– Где?
– Здесь. Он должен позвонить перед выездом.
Тут у меня возник хороший план.
– Когда он позвонит, скажешь, что ты откроешь ему дверь и будешь ждать его в постели.
– А ты где будешь?
– А я спрячусь в этот шкаф и буду наблюдать за вами, как вы ебётесь. И если ты пикнешь, то ни тебе, ни ему не жить.
– Зачем тебе всё это? – с тревогой спросила она.
Тут раздался телефонный звонок.
Я подошёл к Джули, приставил к её затылку глушитель и кивнул в сторону телефона.
– Скажешь, что ты откроешь ему дверь и будешь ждать его в постели, – повторил я.
Джули сняла трубку. Это был он. Я слушал, что он говорил, приложив ухо к трубке, но не убирал дула с затылка Джули. Мужчина сообщил, что выезжает и будет через полчаса. Джули сказала, что я требовал, и он обрадовался, пообещал, что сразу прыгнет к ней в кровать, чуть переступит порог.
"Так, теперь нужно успеть сделать всё по плану", – думал я, глядя на голую Джули, которой я снова приказал лечь.
– Как ты кончаешь? Что тебе нужно для этого? – спросил я.
– Я не могу кончить с мужчиной. Мне нужен палец. Или вибратор.
– Где вибратор?
– В шкафу.
– Иди, возьми его. Будешь суетиться – я держу пистолет на твоей спине.
Мы вместе подошли к стенному шкафу, и она вытащила вибратор из-под тряпок, лежавших на полке. На одной из полок я увидел початую бутылку виски. Я взял её с собой.
– Ложись, – приказал я и протянул ей бутылку, – пей.
– Я не смогу, я не пью виски без воды.
– Пей, – повторил я и ткнул бутылку так, что она ударилась об её зубы. – Сделай большой глоток.
Джули подняла бутылку и хлебнула. Закашлялась, но проглотила. Я наклонился к ней и поцеловал её в раскрытые губы. Изо рта пахло пьянью. Я пить не хотел, чтобы, чего доброго, не потерять контроль над ситуацией.
– Ещё один глоток, побольше.
– Я не могу больше.
Тут я влепил ей пощёчину позвонче первой – пора было преходить от слов к делу. Она глотнула и снова закашлялась.
Я вставил вилку в розетку и подал ей вибратор. Она взяла его в руку, но не включала. Картинка была прекрасной: голая баба, в одной руке бутылка, в другой – вибратор, и морда испуганно-пьяная.
– Ещё глоток, – скомандовал я. На этот раз Джули отхлебнула беспрекословно.
Виски возымело действие, глаза её заблестели, и она расслабилась. Я забрал у неё бутылку и приказал пустить вибратор в работу.
– Если не кончишь, я тебя кончу. Но если будешь притворяться, у тебя голова завибрирует от моего вибратора, – сказал я, погрозив пистолетом.
– Мне для этого нужно много времени, – сказала она смущённо.
– Как много?
– Минут пятнадцать.
– У нас время есть, – сказал я, – а когда останется минуты две, я в тебя войду и мы кончим вместе.
– Хорошо, – сказала она и хмельно улыбнулась.
Я уже давно отвел пистолет, но не думал выпускать его из рук.
Джули включила вибратор, и он громко зажужжал. Но когда она прижала его к клитору, жужжание стало почти неслышным, будто до того он жужжал от голода, а когда приладился к нужному месту, то и затих. Джули водила им по клитору то вверх и вниз, то кругами. Я заметил время. Через минут пять вибратор стал издавать брызгающий звук, так как пизда намокла и вибрация в жидкости издавала иную гармонию. На лбу и на носу Джули стали выступать капельки пота. Лицо её порозовело. Живот напрягался и снова расслаблялся, будто она занималась дыхательной гимнастикой. Я вытащил член и взглянул на часы. Прошло десять минут.
– Давай скорей, – сказала Джули. Я встал над ней в "69", и сунул ей член в рот, встретивший его радостным языком. Я вставил палец ей во влагалище, а потом просунул глушитель, но так, чтобы он не касался стенок своей холодностью, которую бы Джули заметила. Я держал глушитель в своих пальцах, как бы щепотью. И когда она кончила, кончил и я, дал ей всё проглотить, а потом нажал на курок. Влагалище сработало как дополнительный глушитель. Джули дёрнулась и замерла.
Из пизды полилась кровь. Можно было подумать, что у неё началась обильная менструация. Я поднялся и посмотрел Джули в лицо. На нём было удивление, что особо подчёркивалось широко открытым ртом. Я влил в него остаток из бутылки, и Джули не захлебнулась, не закашлялась, виски легко прошло внутрь тела. Бутылку я решил взять с собой – это единственное, к чему я прикасался. Я накрыл Джули покрывалом и пошёл в ванну, взял полотенце и через него, не прикасаясь ни к чему, выключил светильник на потолке и включил ночник. Голову Джули я повернул в сторону от двери. В комнате стоял полумрак, и было полное впечатление, что Джули спит, повернувшись спиной ко грядущему любовнику. Последнее, что я сделал, – это выдернул провод из телефона.
И тут раздался звонок в уличную дверь. Я посмотрел на часы – любовник был пунктуальным. На свою голову. Я нажал кнопку на стене, открывающую замок уличной двери. Полотенце я бросил на пол. Я вышел из квартиры, оставив дверь чуть приоткрытой, и стал спускаться с восьмого этажа по лестнице. Все пользовались лифтом, и по ней, как правило, никто не поднимался выше второго этажа. Я вышел на пустынную тёмную улицу, пряча бутылку под полой пиджака. Пистолет распирал внутренний карман. Я сел в машину, запаркованную напротив окон Джулии. Я решил посидеть и понаблюдать. Окна мёртвой Джули были ещё тёмные. Потом я услышал мужской вопль, вспыхнул свет, шторы раздёрнулись, в окне появилась голая фигура мужчины, явно паникующего. Потом он исчез. Пора было уезжать. И я уехал, никем и никогда не опознанный.
Так я мстил Джули в своих мечтах. А в действительности я уехал сразу после её фразы: "Мы с тобой встретимся через несколько дней, и всё будет в порядке".
Я знал, что никаких встреч не будет, и уехал, пожелав ей скорейшего выздоровления.
Джули указала с самого начала, чтобы я не просто целовал или лизал ей грудь, а забирал её как можно больше в широко раскрытый рот и только тогда лизал сосок языком, припёртым грудью к самой глотке.
Встретил Новый год вдвоём с Мэри у меня в доме. Я купил ей в подарок наручные часы. У неё не было часов, говорит, что мечтала о них. Я не знал о её мечте, но угадал. Она была счастлива и целовала меня не благодарно, а нежно и со страстью. Я взял напрокат три видео, и в новогоднюю ночь мы посмотрели один обыкновенный и ещё половину порнографического фильма. К середине мы "накончались", как говорила одна моя близенькая знакомая, и досматривать стало неинтересно. Если бы не фильмы, то уж не знаю, чем бы мы всё это время занимались, – заскучали бы. Ну, пожрали, выпили. Пошли спать в час ночи. Поспали. И мне приснилось, что я стал чинить вентиляционный мотор отопительной системы в доме, потому что мне показалось, что он слишком громко шумит. Вдруг он включился, и ременная передача зажала мою кисть. В доме никого нет, мне не вытащить руку, и я таким способом умираю, глядя на ручные часы.
Утром мы проснулись в десять, и Мэри потянулась обнимать меня. С добрым утром и с Новым годом! Потирая её живот вставшим поутру членом, я спросил, не хочет ли она воспользоваться его состоянием. Мэри сказала, что никогда нельзя пренебрегать хорошей эрекцией, и уселась на него. Скача на мне, она вся взмокла, но не могла себя доконать. Я лёг на неё и, зная её любимое, довёл до обрыва и столкнул в него. Она полетела, закричав. Приземлившись и успокоившись, она стала с благодарностью покрывать меня поцелуями. Потом мы приняли душ и позавтракали, посмотрели видео про скандал Парфюмо. Этот фильм вызвал у меня раздражение торжествующим лицемерием, когда из-за того, что мужчина совокупился с женщиной, погиб человек, полетело правительство и поднялся такой вой по всей стране. Впрочем, гибель человека, падение правительства и вой – для человечества явления того же порядка, что и совокупление с женщиной.
Почему, подумал я, правительственная ебля так задевает простых смертных, и члены правительства рискуют своей карьерой, если их уличают в половой жизни? Происходит это потому, что власть всегда рассматривается человечеством как явление божественное, перед ней преклоняются, как перед божеством. Царская власть считалась властью, данной Богом. Но Бог в христианстве – существо прежде всего бесполое, и когда властелина застают за еблей, вся его божественность исчезает и его низвергают. Античные боги, которые еблись направо и налево, создавали и ебущихся правителей, и их половая жизнь была для народа объектом почитания, а не ненависти. Совокупляться на виду для античного правителя значило уподобляться античным божествам. Совокупляться на виду для христианского правителя – доказывать свою непричастность к Богу, а значит, заслуживать свержения. Бог не ебётся – вот до чего доучило христианство.
После этого фильма и моего раздражения им нам уже было абсолютно нечего делать, и я предложил Мэри отвезти её домой, за что она и сама радостно ухватилась, потому что якобы Конни, которая всегда устраивает обед 1 января, якобы пригласила её и она собирается якобы пойти. А меня пригласить Мэри и не пыталась. Но это и к лучшему. Необходимо держаться на расстоянии, а не ввергаться в ежеминутное торчание друг у друга перед носом. А то и от ебли ничего не останется. Когда мы ехали в машине, она поцеловала меня и сказала: "Спасибо, что ты встретил со мной Новый год – так замечательно столько раз заниматься любовью". Вот это – по-деловому: не признание в любви ко мне, а признание в любви к ебле. Не об этом ли я мечтал? Чтобы баба меня хотела только для ебли, как и я – её, и чтоб без всяких там претензий на любовь.
Когда я вернулся домой, мой телефонный ответчик мигал, призывая моё внимание. Там была запись Мэри: "Я хотела, чтобы тебя ждала эта запись, когда ты придёшь. Я сижу за своим столом, и ноги у меня ватные, наверно, из-за того, что мы так много занимались любовью. Я думаю о тебе. Счастливо, и с Новым годом".
Небось хотела сказать, что, мол, люблю или еще что понежнее, но язык не повернулся, и тогда сказала мне про свой ёбаный стол, на который мне накласть, и повторила то, что уже говорила мне в машине. Ох уж мне эти бабы с забитыми эмоциями! Я решил ей не перезванивать. Потому что после такой записи мне было нечего сказать. Если бы она раскололась в нежности, мне надо было бы ответно среагировать, но при такой эмоциональной немощи мне сказать ей действительно нечего. Вот захочется снова, тогда и позвоню.
Но вечером она звонит сама:
– Я хочу с тобой поговорить. У тебя есть время?
– Для тебя – всегда. Что-нибудь случилось?
– Просто я думаю о наших отношениях. Мы о них никогда не говорили. И я ни на что не претендую. С самого начала я рассматривала нас только как любовников и всячески старалась сохранить всё на этом уровне. То есть я постоянно сдерживала свои чувства. Но чем больше я тебя узнавала, тем больше ты мне нравился. И тем труднее мне теперь. Я всегда считала, что ты относился ко мне только как к объекту похоти.
Я почувствовал, что сейчас мне нужно срочно опровергнуть такую интерпретацию. И она этого опровержения ждала.
– Ты права, Мэри, мы никогда не говорили о наших отношениях. Я чувствовал, что ты стараешься сдерживать свои чувства. И я счастлив, что ты теперь не хочешь их сдерживать. Я же полюбил тебя, углубляясь в тебя всё больше и больше.
И мы хихикнули над двусмысленностью последней фразы, что сняло нараставшую драматичность, которая была ни к чему. Я научился-таки произносить слово "люблю" без внутреннего напряжения от якобы необходимости возникновения обязательства сказать Б, сказав А. То есть раз люблю, то и давай жениться. Теперь это слово я могу втискивать в любую ситуацию, и что самое интересное, что оно везде смотрится привлекательно, во всяком случае для той, к которой в тот момент оно обращено.
– Я так счастлива, что ты мне это говоришь. Я поняла, что ты тоньше, лучше, душевно богаче, чем хочешь казаться.
А я думаю: "И всё-таки не поворачивается у тебя язык сказать мне, что ты меня любишь".
Мэри тем временем продолжает:
– Я больше не хочу постоянно сдерживать себя, давить на тормоза.
– Зачем же давить на тормоза, – подхватил я, – если повсюду зелёный свет.
– Ты так всё верно говоришь, – засмеялась она с облегчением. – Ну, теперь у меня на душе спокойно. Не буду больше отрывать тебя от твоих занятий. До скорой встречи.
И она поспешно повесила трубку.
От следующей встречи я ожидал потока чувств из бестормозной системы. Но потока не было, правда, была новая струйка. "Не всё сразу", – подумал я, глядя на неё со спокойствием и с холодком в сердце.
Чуть мы опомнились от оргазма – телефонный звонок. Обыкновенно Мэри даёт включиться ответчику – не хочет от меня отвлекаться. Слышим: "Мэри, это твоя мама. Я…" Мэри вскакивает с кровати и несётся в другую комнату, где стоит телефон. С месяц назад её мать так же звонила, но пока Мэри добежала до телефона, мать уже повесила трубку. Теперь Мэри несётся изо всех сил. На этот раз она успевает сорвать трубку и ответить матери до того, как линия разъединилась. Начинается разговор, из которого я понимаю, что мать с мужем, шофёром грузовика, находятся в нашем городе, но где-то у чёрта на рогах. Мэри загорелась повидаться с матерью, и я милостиво предлагаю её подвезти, но вопрос – кто привезёт её обратно? Не буду же я торчать с ними всё время их бесконечного свидания. Мэри просит мать перезвонить через десять минут, чтобы пока обдумать, что делать. Она прибегает обратно в кровать, и я начинаю помогать ей выработать стратегию. (Вечно я встреваю в личную жизнь бабы и всё пытаюсь ей помочь, и всё в папочку играю, и вечно это боком выходит.) А стратегия такова, чтобы её мать согласилась приехать и переночевать у Мэри и Мэри смогла бы побыть один на один со своей матерью, которая всегда избегала оставаться с дочерью наедине. Я повезу Мэри к чёрту на рога, там возьмём её мать и, с позволения грозного супруга, я привезу их к Мэри. А утром муж на своём грузовике заедет за матерью. Сложность в том, чтобы уговорить мать, которая пуще смерти боится оставить мужа одного. Я советую Мэри поговорить не с матерью, а с отчимом и прямо сказать ему, что она соскучилась по матери и хочет побыть с ней вдвоём, и пусть отчим не обижается на это. Звонит телефон. Мать. Мэри излагает план. Мать пугается. Мэри просит к телефону отчима. Мать нехотя его зовёт. Тот без всяких усилий соглашается и даёт адрес, где разгружается его грузовик и где они будут нас ждать. Мы быстренько одеваемся, и Мэри благодарит меня за готовность ей помочь, а я говорю, любуясь своей добротой, что рад ей помочь, видя, что встреча с матерью значит для неё так много.
Мы выехали в девять вечера. Я нашёл на карте автостраду, номер которой дал отчим. Поехали. Едем-едем и чувствуем, что уводит нас дорога в сторону. А самое главное, что туман такой, что почти ничего не видать. От дальнего света фар всё становится молочным, так что я еду со скоростью велосипеда. Съезжаем в сторону, чтобы спросить дорогу, но заправочная станция закрыта, спрашиваем в пустом ресторанчике у официанта. Он ничего не знает, кроме дороги домой, пешком через лес. Едем в другой ресторан, что напротив. Мэри выходит, чтобы спросить. Там одна объясняет, восклицая и размахивая руками, и я вижу по лицу Мэри, что теперь ясно, куда ехать. Мэри возвращается и говорит, что нужно ехать обратно. Но я точно помню, что по карте направление было верным. Однако туман – может быть, я не заметил выезд. Мы едем обратно, пересекаем дорогу, которую не надо было пересекать, судя по карте. Я сворачиваю опять, но все магазины и заправочные станции закрыты. Видим, стоит одинокий телефон-автомат. Подъезжаем к нему, я звоню в полицию, и мне полицейский объясняет, что да, мы едем верно, что нужная дорога скоро появится. Я начинаю чувствовать себя учителем географии из ильфовских записных книжек, который, не найдя Берингова пролива на карте, сошёл с ума. Так и я помню, что на карте нужная дорога была в другом месте. Ну, хорошо, едем – должен же полицейский знать. Вот наконец появился указатель, что действительно через две мили будет нужная дорога. А Мэри между тем не раздражается, спокойна, лишь посмеивается и поглаживает меня, сожалея, что впутала. Только редко поглаживает, я хочу, чтобы всё время поглаживала. А я раздражаюсь всё больше потому, что надо было мне, водителю, говорить с её отчимом, когда дело дошло до поворотов, номеров, ориентиров, но мне тогда показалось неудобно встревать. Деликатность ёбаная! То есть глупость меня одолела, вот теперь и расплачиваюсь, правда, только раздражением усиливающимся, и думаю, что только бы в аварию не попасть в этом загустевшем тумане. Выехали на нужную дорогу, ехать нужно до 101-й улицы. Едем, появляются 70-я, 71-я, но не улицы, а авеню. Что-то не то. Улицы должны быть перпендикулярны авеню. Едем обратно, оказывается, нужно было свернуть направо, вместо того чтобы ехать прямо. Но опять не у кого спросить. Всё закрыто в этот час в этой дыре. Наконец видим в будочке у заправочной станции сидит некто. Подъезжаем – девица. Где, спрашиваем, 101-я улица. Она указывает в том направлении, откуда мы вернулись. Но там авеню, а нам нужна улица. Девица делает большие глаза и опять повторяет то же самое. "Послушай, – взрываюсь я, – ты знаешь разницу между авеню и улицей??!!" Девица опять поёт свою песню.
– От неё толку не добьёшься, – говорит мне Мэри, и я размениваю у девицы доллар на четвертаки, чтобы было на что позвонить, коль придётся. Подъезжаю к телефону-автомату, ищем карту в телефонной книге, но страница с картой выдрана. Я опять звоню в полицию, и мне говорят, что в этом районе вообще нет авеню, а только улицы. Тут мне закрадывается мысль, что либо отчим Мэри ошибся, либо Мэри, но должна была быть в адресе именно 101-я улица. Мы устремляемся обратно в направлении, от которого отказались. Туман на этой узкой дороге такой, что еле видишь на метр перед собой. Кое-как добрались до 101-й, свернули направо, как указал отчим, и стали искать огромный склад. Склад нашли, но грузовика не было. Двери склада закрыты. Объезжаем вокруг в поисках ворот для грузовых машин. Видим, в задние ворота въезжает грузовик, но не тот. Мэри побежала к воротам, поскользнулась и упала. Поднялась и, прихрамывая, поковыляла дальше. Она всё время поскальзывается и падает, во всяком случае, так она объясняет мне свои синяки, появляющиеся на заду и ляжках. Не на внутренних сторонах ляжек. Теперь я видел возможное подтверждение правильности её объяснений. Она вошла в склад и через несколько минут вернулась. Грузовик отчима недавно уехал.
Было уже полдвенадцатого ночи. Так мы и уехали обратно сквозь тот же туман. Я решил зайти к ней домой, чтобы посмотреть на карте номер дороги, по которой мы должны были ехать. Оказалось, что есть две автострады под тем же номером, но один обведён кругом, а другой квадратом. На ответчике мать Мэри оставила сообщение, что они ждали её до одиннадцати часов вечера.
– Что ж, не суждено было тебе увидеться с матерью, да и меня показать, – сказал я.
– Да, – подтвердила Мэри с виноватым смешком.
Мэри сказала, что недавно почувствовала то, чего давно уже не чувствовала: она поняла, что, когда приходит домой, там её никто не ждёт, а ей так захотелось, чтобы её там кто-то ждал.
– Что же ты сделала, испытав это ощущение? – спросил я.
– Я не пошла домой, – сказала она улыбнувшись.