Письмо написано не мне. Ну, то есть просто до смешного и обидного – не мне. Общая заготовка (Ильф-Петров) достаточно крепкая. Середина просто впечатляет. Хороша! Жаль только, что получилось в огороде – бузина, а в Киеве – дядька. Ну, да, как я понимаю, Вас это не очень смущает.
А вкладыш? Конечно же, всё сознательно, всё продумано.
Эй, где Вы там? Алло! Алло! Вы что, токуете?
Никого, ничего, кроме Своих слов, Своих желаний, Своих мыслей, Своих строк, не видите, не слышите, не чувствуете?
Немножко спуститесь со своего Олимпика, куда сами себя загнали. Сойдите, хоть чуть-чуть.
Вы что, душу свою воском залили, что ли, что ни один звук в неё не проникает?
Раскупорьтесь, оглядитесь, загляните в глаза, дайте Вам заглянуть. Чужую Боль, Радость, Беду, Счастье, Горечь… Чужую Душу – нет? Не слышите? Не пытаетесь услышать? Не хотите услышать?
Очень больно, когда по живому.
Не надо со мной так, пожалуйста.
Мария
БОРИС – МАРИИ
Дражащая Мария! Надеюсь, не дрожащая, хоть и держащая это письмо.
Уж коль Ваше целомудрие оказалось оскорблённым, взяли бы да и выбросили "обнажённую бумажку" в мусорное ведро. Так нет – Вы решили устроить майскую демонстрацию и торжественно вернули мне отвергнутое похабство. И с каких это пор Вам омерзительно то, что делают другие, тогда как Вы это делаете с весьма заметным удовольствием? Когда Ваш английский возмужает, убедительно советую прочитать книгу: Jong Erica. "Fear of Flying". Тогда, быть может, Вы перестанете биться с наваждением желанья, а будете радостно принимать его существование.
Позвольте откликнуться на Ваши призывы. Это Вы со мной, человеком, который Вам не понравился, жаждете сами и призываете меня поделиться своей болью, радостью, бедой, горечью, душой – словом, всем, чем бог послал. Я же с женщинами, которые мне не нравятся, не делюсь ничем вышеизложенным. Единственное исключение – это телесное общение, я боготворю женские тела вне зависимости от того, какой душой они нашпигованы.
Раз Вы отказываетесь принимать мой шутливый тон и притворяетесь, что ничего не понимаете, что ж, вот Вам прямой текст: я предпочитаю не нравиться женщине, которая подо мной воет от наслаждения, чем нравиться женщине, которая отказывается раскрыть мне объятья ног.
И что Вы кокетничаете своим стыдом да ненавистью? Испытали два оргазма такой силы, которой, по собственному признанию, раньше не отведывали, – так Бога, Мария, благодарить надо и меня. А то так бы и пробавлялись худосочными воспоминаниями вашего замужнего сексуального прозябания.
Шлю Вам копию пропавшего письма – уж слишком оно забавное, чтобы позволить ему потеряться для Вас. Вторичное исчезновение моего послания и Ваше сообщение о Ваших семейных почтовых традициях усиливают мои подозрения, что пропажа не случайна.
Даже если бы я вообще не написал Ваш адрес, то почта возвратила бы отправителю всё, что не может быть доставлено. Мне же ничего не вернулось. Вполне можно предположить, что Ваша дочь оказалась охранительницей матери от писем, которые могли показаться дочурке недопустимыми. Кто бы ни был этот злоумышленник, который, может быть, читает и это письмо, пусть он знает, что если оно не дойдёт, то я отправлю его копию заказным с уведомлением о вручении. Так что Ваши семейные традиции хоть и прекрасны, но должны пересматриваться время от времени, ведь если столько-то лет назад Вы кормили дочку грудью, то теперь ведь Вы ей грудь не предлагаете? Поскольку у неё есть уже своя.
Если у Вас хватит ума не оскорбиться на это письмо, а сказать мне что-нибудь вроде: "Ну, хорошо, не буду выкобениваться, давай проведём вместе ночное времечко", то у меня хватит желания ответить: "Давай!".
До, надеюсь, встречи.
Борис
АРКАДИЙ – БОРИСУ
Борис, дружище!
Привет тебе из Рима! Выбрался я из сраны Советов! Моё дело пересмотрели меньше чем за четыре месяца. Просто чудо, происшедшее, по-видимому, не без твоей помощи.
Думаю о всех своих делах, об оставленных в России, о тебе – иногда и слеза проскальзывает. Как я счастлив, да что там, не боюсь показаться высокопарным, горд, что могу называться твоим другом, близким человеком. И не был бы я здесь, если бы не очередная твоя помощь. Чётко, оперативно, не теряя времени, организовал поддержку моего дела сенаторами, конгрессменами и разными организациями. Не сомневаюсь, что в числе других причин эта была решающей.
Последние дни в России были страшными. Таможня потрошила меня, как курицу, а точнее, как петуха. Я купил "запорожец" перед отъездом и успел месяц на нём отъездить. Продал хорошо, и это обеспечило мне деньги на отъезд и кое-какие вещи, купленные на продажу. Очень много времени приходится уделять здесь торговле этими злосчастными вещами. Вырученные от продаж деньги я пока берегу, хочу что-нибудь купить, но никто не может посоветовать, что модно и что надо. Может быть, ты, как всегда, подскажешь.
Мне не терпится сжать тебя в дружеских объятиях и начать жизнь, полезную обществу американскому. Я вкладываю в конверт резюме и очень прошу тебя просмотреть его и послать в фирмы, которые тебе покажутся стоящими.
Ты уже, наверно, догадался, что я, несмотря на все свои усилия, еду холостым. Так что, как и в старые добрые времена, мы с тобой поохотимся на американскую дичь.
Теперь уже точно, до скорого.
Твой Аркадий
МАРИЯ – БОРИСУ
Вот уж никогда не думала, что буду писать тебе ещё раз – перевернула, закрыла эту страничку. И вдруг!!
Хочу, чтобы ты знал – пишу тебе с полной откровенностью, без тайных мыслей, без второго плана. Очень важно, чтобы ты это понял. Почувствовал.
После того как я прочитала твоё последнее письмо, аж задохнулась от негодования. Если бы ты был рядом, кажется, убила бы. Он сознательно делает мне больно. Да ещё получает от этого удовольствие! Что это? От жестокости? От желания унизить?
Я же просила тебя – не надо со мной так. Мне больно. Очень.
Ты, по-видимому, не понимаешь или делаешь вид.
Если бы у тебя хватило такта ещё хотя бы на одно письмо, я пришла бы в норму. Душа моя начала оттаивать, и обида начала стихать. О Боже!
Если бы я получила сразу твоё первое после приезда письмо!!!
Почему я так отреагировала? Уверена, что ты гораздо тоньше, чем пытаешься предстать в своих письмах, что понимаешь всё.
Мечусь я. Плохо мне. Очень. Ну а теперь немножко развеселю тебя. Только, пожалуйста, не злорадствуй, не смейся в голос.
Знаешь, что натолкнуло меня на это письмо?
Сейчас расскажу подробно.
Вчера была в гостях. Всё очень мило, всё очень весело. Пришла в радужном настроении с желанием провести приятное время с приятными людьми. Пока шёл общий лёгкий разговор и хозяйка накрывала наикрасивейший стол в саду, в прохладе – знаешь, эти минуты в ожидании приятного вечера, когда разговор порхает туда-сюда и ни о чём конкретном, легко и непринуждённо. Всё существо твоё в ожидании приятного времяпрепровождения, и оно вроде бы в тебе. Вот оно. Начало. И легко тебе, и мило. И видишь, что все тебе рады и все тебя любят. Чувствуешь себя на месте и в отличнейшей форме. Видишь, что все тобой любуются, да что говорить, это может почувствовать только женщина, которая хоть раз была "королевой бала". Да такое чувство бывает наверняка не только у женщин. Вот так начался вечер. И продолжался он целых сорок минут. Я случайно взглянула на раскрытую русскую газету. И надо же было так случиться, что газета была раскрыта именно на разделе "Объявления". И сразу бросилось в глаза Ваше, подправленное, подштопанное.
Дальше пытаюсь сохранить хронологию своих чувств: рассмеялась. Злорадно. Почувствовала болезненный укол. (Почему? Какое мне дело?) Расхохоталась громче. На меня с удивлением посмотрели, спросили, в чём дело?
Справилась с собой. Выкрутилась. Опять укол. Ещё больнее. Перечитывала и перечитывала. Пила каплю за каплей каждое слово. Каждое предложение. Искала, к чему бы придраться. Высмеивала в душе каждую фразу. Выискивала стилистические ошибки и неточности. Как наваждение. Как гипноз. И чувствовала, что яд проникает в меня. Будоражит. Терзает. Разрывает на части. Всё время возвращаюсь к словам "юная женщина, юная женщина, юная женщина".
Выть захотелось. От хорошего настроения не осталось и следа. Газета полетела в урну. По-видимому, я очень изменилась в лице, так как ко мне начали приставать: "Что случилось, что случилось?" Сослалась на головную боль.
Попыталась справиться с собой, взять себя в руки – ничего. Начала над собой смеяться, издеваться – ничего не помогло. Как обезумела внутри. Так и пришлось уйти. Вечер был полностью испорчен. Не только мне. Но и людям. Они, бедные, не знали, что и подумать. Звонили вдогонку – что случилось, как себя чувствую? и т. д. и т. п.
Сказали, что все вскоре тоже разошлись. В общем, испоганила всем так хорошо начавшееся веселье.
Дома остаток вечера был ужасен. Порывалась позвонить Вам – запретила себе категорически.
Терзала себя вопросом, почему я психую? Почему я, такая спокойная, выдержанная, никогда не показывающая своих чувств и переживаний перед посторонними, как я могла забыться до того, что кто-то что-то заметил? Как я могла испортить людям вечер? Почему, почему? Какое мне дело? Ведь я вычеркнула его из своей жизни, даже не вписав. Так. Эпизод. Неудачная шутка, которая ничем не закончилась. Какое я имею право даже думать об этом? Кто он мне? Ведь он мне безразличен. Мало ли кто даёт объявления, и меня совершенно не касается его действо. И т. д. и т. д. до исступления. Измучилась. Решила, что это всё нервы. К утру пройдёт. Утром я только посмеюсь над собой.
Наступило утро. (Подожди. Вызвали наконец-то. Это мы с дочкой сидим оформляем green card. Опять надо ждать. Ещё раз вызовут. Вот и хорошо. Я как раз допишу. А то дома не решилась бы никогда.) Так. На чём я остановилась? Сейчас. Подожди. Перечитаю.
Да. Наступило сегодняшнее утро. Первое чувство – случилось что-то неприятное. Первая мысль – по какому идиотскому праву меня волнует какое-то дурацкое объявление? Мне что, больше волноваться не о чем? Это же глупо, глупо. Мария, это глупо, наконец! Ну, в общем не очень важно, что я себе внушала и внушаю. Утро прошло паршиво. Приехали в Immigration and Naturalization Service.
Сидела. Ждала. В голове бьётся одна мысль, Почему это меня так волнует? А потом подумала: а почему, собственно, не написать тебе об этом?
Подожди. Идиот какой-то пристаёт. Уже давно. Сейчас постараюсь отвязаться от него.
Как будто отвязалась. Но, по-моему, не до конца. Господи, ну почему мне не дают спокойно поговорить с тобой?
И вот я здесь. Забилась в угол, чтобы ко мне никто не приставал. Сижу. Уткнулась в свои листочки и пытаюсь описать тебе свои вчерашние чувства. Убей меня Бог – не понимаю, что со мной. Что меня так взбудоражило.
Вот в общих чертах и всё. Не хочется думать, что Вы посмеётесь над этим. Мне почему-то не смешно. Не смешно, а страшновато как-то. Не жди ответа на своё последнее письмо. Его не будет. Я уже говорила, что первой мыслью было – убить тебя, если бы ты был рядом. Следующей – написать немедленно. Тут же: "Да! Хочу тебя! Очень! Приезжай!"
А потом оскорблённая женщина взяла верх.
Всё. Вызывают.
Сейчас буду давать клятву, что всё – чистая правда.
Ни дописывать, ни исправлять ничего не буду.
Целую тебя, если ты ещё этого хочешь.
Клятву дала. Подняла правую руку, чтобы не было соблазна перечитать и разорвать письмо, – отправляю.
М.
БОРИС – МАРИИ
Мария, сладкая!
Ты действительно была сладкая в ту ночь.
А теперь у меня к тебе и уважение возникает, что ответила, а не сыграла в униженную и оскорблённую, и я серьёзен в этом абсолютно. Если ты говоришь, что хочешь меня, то это не может вызвать во мне смех – это вызывает во мне лишь ответное желание. Я надрывался от смеха тогда, когда ты пыталась предстать "гордой женщиной" и делать вид, что желания у тебя нет.
Чем больше женщина мне сопротивляется, тем больше я её презираю, а чем быстрее она бросается ко мне в объятья, тем более я её ценю. Так что не мучься традиционными поверьями о "женской чести".
Боли тебе причинять мне, поверь, не хочется, но откровенно хочется причинить тебе наслаждение. Правда, попутно я собираюсь говорить правду, которая иногда может быть болезненной.
Звонить тебе не стал, потому что разговор без возможности прикасаться друг к другу быстро вырастает в безысходность. Писание к тому же даёт пространство для изъявления чувств, которые лишь толпятся в речевом монологе.
Я бы очень хотел сорваться к тебе, но у меня возникли обстоятельства, в силу которых я не могу сейчас никуда уезжать. Мой друг, который был в отказе, вот-вот приезжает из Италии, и я занимаюсь подготовкой к его приезду – ищу квартиру, покупаю кое-что, рассылаю его резюме.
Поэтому, если бы ты чудом могла прилететь сюда, я был бы чрезвычайно рад. Говоря по-деловому, ты можешь навестить своих друзей, которые, надеюсь, будут тебе рады. Я же оплачу половину твоего билета. Половину не потому, что жмотничаю оплатить его целиком, а лишь потому, что я хочу, чтобы ты проявила равный моему интерес увидеть меня не только эмоционально, но и материально.
Напиши мне, а лучше позвони о том, что надумаешь.
Целую тебя везде.
Борис
СЕРГЕЙ – БОРИСУ
У меня всё по-старому. Летом торчал в своём имении. Покрыл дом новой крышей, переложил печку. Расчищал окрестный лес, сажал вокруг дома клёны и елки. Ну и, конечно, рыбачил и собирал грибы.
Женщины куда-то все разбежались. Но время такое, что я этому рад – не до них. Вообще поймал себя на том, что к женщинам сильно охладел. И что самое интересное – это радует! Потребность в бабе есть, но это похоже на чувство голода, когда знаешь, что еда невкусная. Если бы и потребность исчезла – ей-богу, вздохнул бы с облегчением!
Женщины меня часто угнетают. Вот простой пример: когда я кончу, то единственное, что хочется, – это отстраниться от неё и спокойно полежать. А она лезет со своими поцелуями и нежностями, которые мне уже не нужны. Приходится насиловать себя и нехотя отвечать на её притязания. Потому я и спать с ними не люблю, а если какая остаётся у меня ночевать, то я стелю ей отдельно.
А ты молодец, что делишься опытом, но тебе может грозить неожиданная неприятность, которую я сформулировал следующим образом: "Не имел опыта, потому что со всеми им делился".
Я вот не могу, как ты, соблазнять. Я жду до тех пор, когда женщина делает первый шаг. Например, предлагает остаться на ночь или подойдёт вплотную и положит руки на плечи, и тогда без сомнения можно целовать. Часто корю себя, что упускаю столько возможностей, но ничего поделать с собой не могу.
Приехал ли Аркадий? Привет ему.
БОРИС – СЕРГЕЮ
Приехал Аркадий. Встречал я его в аэропорту – он (Аркадий) всё тот же, жал мне руку изо всех сил, будто она динамометр. Весь в итальянских шмотках и надеждах на будущее. Жил у меня две недели, до начала месяца – я ему снял квартиру с первого. Прожил он пару дней, и я вдруг глубоко осознал, что друзьями мы ведь никогда не были – ну, учились вместе, ну, писал я на него эпиграммы, ну, на баб ходили (охота на волчиц) – и всё. Раздражает он меня, если по-честному. Холодильник у меня полный всего, но у Аркадия всегда найдётся пожелание откушать чего-нибудь, чего в нём не оказалось, – я бросаюсь покупать – гость же. Повёл я его в ресторан показать американский гамбургер – типа рубленого шницеля по-русски, но из мяса, а не из булки, как у вас. Так он дал мне понять, чтобы я впредь его только настоящим, то есть не рубленым, мясом кормил.
Стал он жаловаться, что несколько месяцев холостой ходит. Позвонил я одной доброй бабе – не красавица, да, но добрая ведь. Она всегда готова и полна жаркого энтузиазма с любым. Привезли мы её ко мне и по очереди с ней пообщались – вернее, я даже его без очереди, то есть первым, пустил. Так он отодрал её за десять секунд, потом, пользуясь тем, что она русского не разумеет, говорит мне: "Воняет у неё пизда". А мне-то как раз запах у неё больше всего и нравится. Да и вообще, дарёной бабе в пизду не смотрят. Нет чтоб "спасибо" сказать – куда там, стал бабу получше просить.
Подарил я ему папку с копиями всех писем и бумаг – что я кому только ни писал и кто только мне ни отвечал в связи с его вызволением. Папочка вроде той, что Бендер Корейко продал, – папища. Эта, правда, стоила не миллион, но эмиграцию. Так Аркадий в разговоре на вечеринке с эмигрантами на вопрос, как ему удалось так быстро выскочить, несмотря на отказ, ответил, что благодаря его личной настойчивости и счастливому случаю. А когда собеседник заметил, что знает, что и я приложил руку, то Аркадий милостиво допустил, что, быть может, и это сыграло определённую роль. Это меня взорвало, и я попросил у него обратно папку, которую он с удивлением, но отдал.
После этого я стал звонить ему реже, а он звонит чаще и делает вид, что ничего не произошло. А всё потому, что он думает – я ему ещё пригожусь, но как только он найдёт работу, то вмиг обо мне забудет. Старая эмигрантская схема.
Ты пишешь, что женщины продолжают докучать тебе поцелуями после того, как ты кончил, и тем раздражают тебя.
У меня тут же закрадывается подозрение: а не является ли их настойчивая нежность лишь знаком того, что они, в отличие от тебя, ещё не кончили. Ведь испытав оргазм, и они, подобно нам, мужчинам грешным, тоже теряют на время интерес к поцелуям и прочим ласкам. Если моё подозрение имеет основания, то тогда получается, что причина твоего раздражения женщинами лежит не в них, а в тебе. То есть из-за того, что ты не довёл женщину до оргазма, она становится тебе неприятна своими чрезмерными для тебя ласками. Или иначе говоря, чтобы женщина перестала тебя раздражать, держи её в удовлетворённом состоянии. Если же мои подозрения безосновательны и тебе попадаются такие пылкие натуры, которые не утихомириваются даже оргазмом, то тогда тебе остаётся одно – переправлять их после использования ко мне. Жаль, конечно, что они не уместятся в конверт.