Вильгельм I, возглавивший объединенную Германию, долго не соглашался принять титул императора (Kaiser) всех немцев. "Если уж это так необходимо, мне придется нести этот крест", – заявил он своему окружению накануне коронации. Вильгельм царствовал, стараясь не вдаваться в тонкости ежедневной политики. Страной управлял его канцлер Отто Бисмарк, прекрасно разбиравшийся и в хитросплетениях парламентской борьбы, и в тайных пружинах "европейского концерта". Во многом его заслугой стало перенесение на всю страну чиновничьей дисциплины, солдатской отваги и духа внешней экспансии, на которых поднялось Прусское королевство. Последовательный проводник "революции сверху", Бисмарк не останавливался перед гонениями на любое проявление инакомыслия в политике, перенося огонь то на католическую церковь (Kulturkampf), то на социал-демократию (Sozialistengesetz). Дуэт властителя и правителя, создавших авторитарный режим под сенью либеральной конституции, распался только после смерти Вильгельма 9 марта 1888 г.
ХХ век начался для Германии "годом трех императоров". Двадцатидевятилетний кронпринц оказался на вершине власти совершенно неожиданно для себя. Его отец Фридрих III был уже смертельно больным и находился на престоле только сто дней. До сих пор в литературе живет легенда о том, что он, будучи неисправимым романтиком, да еще и женатым на дочери британской королевы Виктории, мог бы направить развитие страны по совершенно иному пути – пути либеральных реформ и внешнеполитического компромисса. Но история выбрала иного вершителя своих замыслов.
Вильгельма II в его мыслях и делах преследовал образ деда, подобно тому, как российский император Александр I оставался в тени своей бабки Екатерины. Стремление быть достойным великих предков непосильным грузом легло на его плечи. "Власть перескочила от старца к юнцу, который в своем духовном развитии застыл на дне своей коронации, так и не став мудрее с того дня, когда был провозглашен кайзером" (М.Фройнд). Последний германский император был именно таким, каким хотели его видеть благополучные немецкие обыватели: внешний лоск сочетался в нем с преклонением перед точными науками, страсть к униформе выдавала тщеславие, пышные речи скрывали неспособность к глубокому анализу происходившего. Он ненавидел своих родителей, считавших его безнадежным зазнайкой, он не доверял Бисмарку, безуспешно пытавшемуся пристроить его на дипломатической службе, он питал отвращение к придворным, готовым любой ценой завоевать его доверие. Так и не привыкший к пустоте вокруг себя, Вильгельм II пытался заполнить ее самообманом всеобщей популярности, вызывая все новые насмешки у проницательных современников.
Он не мог пожаловаться на доставшееся ему наследство – Германская империя в год своего совершеннолетия выглядела самым динамичным государством Европы. Кратковременная депрессия начала 90-х гг. сменилась бурным экономическим подъемом. В Германии он носил инновационный характер, связывая научные открытия и свободные капиталы, открывая дорогу новым технологиям и серийному производству. Пожалуй, самым ярким символом новой эпохи стал четырехтактный двигатель внутреннего сгорания, изобретенный в 1876 году немецким инженером Николаусом Отто. За несколько десятилетий он вытеснил из промышленности и транспорта паровые машины, выглядевшие с тех пор уже настоящими динозаврами. Немецкие предприниматели Даймлер и Бенц, первыми наладившие производство автомобилей, заложили основу одного из крупнейших концернов мира. Экономический рывок Германии опирался не только на трудолюбие и рациональность мышления немецких предпринимателей, но и отражал достаточно высокий образовательный уровень населения в целом.
После введения обязательного восьмилетнего образования (Volksschule) в стране к началу века практически не осталось неграмотных. В находившихся под патронажем императора научнос-илесдовательских институтах работали такие нобелевские лауреаты, как Альберт Эйнштейн и Макс Планк.
Политическое развитие Германской империи явно отставало от требований индустриальной революции. Как и в России, буржуазия не смогла перехватить лидерство у сил "старого режима". Нажитые в эпоху "грюндерства" состояния легко конвертировались в дворянские титулы для дочерей и сановные должности для сыновей удачливых предпринимателей. "Прусскогерманская империя и на рубеже веков оставалась монархически-феодальным образованием, в котором крупная аристократия сохраняла ведущие позиции в государственном аппарате, дипломатическом корпусе и армии" (Ф. Фишер). К началу ХХ века сложился союз капитанов тяжелой индустрии (Bund der Industriellen) и крупных аграриев (Bund der Landwirte), заинтересованных в государственном протекционизме. Ему противостояли предприниматели нового поколения, представлявшие такие отрасли, как машиностроение, химия и электротехника. Они были заинтересованы в снижении таможенных барьеров для максимального расширения экспорта своей продукции и не менее активно лоббировали собственную позицию.
Конфликт экономических интересов внутри "третьего сословия" сковывал его представителей в парламенте и играл на руку аристократической элите. Тот факт, что "революция сверху" сняла с повестки дня многие из задач, не решенных в 1848/1849 гг., парализовал готовность либеральной буржуазии поставить ребром вопрос о переделе власти. Ее вполне устраивала тактика малых дел и парламентских уколов, которые весьма раздражали правительство, но не затрагивали авторитарных устоев государства. В свою очередь Вильгельм II, хотя и называл в частной переписке рейхстаг "имперским обезьянником", не предпринимал скольконибудь серьезных усилий по ограничению его компетенций. Причиной этого было отнюдь не признание парламентаризма как такового – напротив, англофобствующий император терпеть не мог ничего, что имело хотя бы косвенное отношение к Великобритании. Рейхстаг являлся частью наследства, оставленного великим дедом, а потому мог рассчитывать на минимальную заботу и внимание. Предназначенное для него здание в центре Берлина, строительство которого было завершено в 1894 г., выступало архитектурным олицетворением этого факта.
Стремление верховной власти контролировать все стороны общественной жизни также являлось наследием просвещенного абсолютизма прусского образца, определявшим внутреннюю политику объединенной Германии. С 1883 г. в стране начинает вводиться обязательное социальное страхование, охватывавшее все более широкие круги населения. Школьный учитель, университетский профессор и даже почтальон – все они были чиновниками с пожизненными привилегиями и верностью "службе". На самой вершине иерархии мундиров находилась армейская униформа – мечта и гордость любого бюргера, прошедшего через систему всеобщей воинской повинности. "На сохранившихся фотографиях кайзера и его окружения мы практически не видим гражданских лиц" (Х. Кроков). Германская армия оставалась любимым детищем нации, военная организация – мерилом общественного прогресса.
Еще одним предметом гордости немцев являлась сеть имперских железных дорог (Reichsbahn). Современников покоряло в них буквально все: стальная мощь и пунктуальность техники, олицетворявшей победу над временем и пространством, сияющие мундиры железнодорожных чиновников, наконец, сами здания вокзалов, ставшие архитектурным символом "вильгельминизма". Перегруженные излишними украшениями и в то же время новаторские по своим инженерным решениям, огромные по размерам, они напоминали скорее выброшенные на сушу броненосцы, нежели рыцарские замки. В эпоху "грюндерства" вокзалы сумели пробиться в самый центр германских городов, и соседство с готическими соборами лишь подчеркивало их культовую роль. Казалось, страхи и предрассудки средневековых немцев компенсировались рациональной мощью новой империи. Было что-то символическое в том, что знаменитый собор в Кельне достраивался вместе с расположенным в двух шагах от него помпезным зданием железнодорожного вокзала.
Cтремясь стать символом новой эпохи, Вильгельм II начал свое правление с того, что избавился от живой тени своего деда. В феврале 1890 г. был избран новый парламент, крупнейшей фракцией в котором оказалась социал-демократическая СДПГ. Бисмарку пришлось признать, что его закон против социалистов обернулся для СДПГ бесплатной рекламой. 20 марта того же года он узнал о своей отставке. Новый император хотел не только царствовать, но и править. "Он находился во власти дешевого оптимизма, считая, что можно завоевать рабочее движение Германии несколькими фразами монаршей снисходительности" (М. Фройнд). Рассматривая политику в категориях личной воли и славы, Вильгельм возвращал Германию во времена абсолютизма, степень просвещенности которого зависела от его капризов и настроений.
Ни для кого в окружении императора не являлось секретом то, что угроза социальной революции была только поводом, а не причиной отставки "железного канцлера". Германская социал-демократия могла бы сделать Бисмарка незаменимым и даже возвести его в ранг диктатора, поведи она своих приверженцев на баррикады. Но партия, объявившая себя провозвестником нового мира, неплохо чувствовала себя в политической системе второй империи. Дисциплинированные ряды ее сторонников были готовы идти за ней только до избирательной урны. "Если считать, что классу соответствует специфическое сознание, то социал-демократические рабочие являлись единственным классом немецкого общества" (Г.А. Винклер). Это было верно лишь до рубежа ХХ века. Начатая Эдуардом Бернштейном дискуссия о целях и средствах движения в целом соответствовала выросшему сознанию массовой базы СДПГ, уже не желавшей безропотно проглатывать марксистские постулаты. Вместе с тем выступление "ревизионистов" стало миной замедленного действия, подложенной под организационное единство германской социал-демократии, которое будет окончательно расколото в годы мировой войны. За год до ее начала ортодоксального марксиста Августа Бебеля на посту председателя партии сменил прагматик Фридрих Эберт, которому суждено будет стать президентом первой германской республики.
Если СДПГ, дрейфуя вправо, теряла свой антисистемный характер, то партии немецких либералов, напротив, постепенно избавлялись от гипноза бисмарковской "революции сверху". Их требование конституционной реформы, способной укротить Пруссию и удалить монарха от власти, звучало еще слишком революционно для того, чтобы быть поставленным на голосование в рейхстаге. В результате либералы ограничились менее опасной ролью "совести нации", собрав под свои знамена самых выдающихся интеллектуалов от социолога Макса Вебера до экономиста Вернера Зомбарта. В 1910 г. три либеральных течения объединились в Прогрессивную народную партию. В центре политического спектра Германии накануне мировой войны оказались политики нового поколения вроде Фридриха Наумана и Густава Штреземана, выросшие в лагере либералов, но проявлявшие значительный интерес к социальному вопросу.
После того как Каприви в серии торговых договоров с соседями Германии понизил пошлины на импорт продовольствия, консервативные партии покинули ряды верных союзников власти. "Политическая длань остэльбских аграриев" (Г.А.Винклер) не имела серьезной массовой базы, но обладала значительным влиянием на национально-патриотические союзы, объединявшие в своих рядах ремесленников и мелких предпринимателей. Наиболее известный из них – созданный 9 апреля 1891 г. Пангерманский союз – выступал за превращение страны в мировую державу и ее дальнейшую экспансию как в Европе, так и в колониях. Составной частью его программы являлось противодействие "левой измене" внутри Германии и поддержание контактов с немецкими эмигрантами, разбросанными по всему миру.
Особое место в партийно-политическом ландшафте занимала конфессиональная партия Центра. Треть населения объединенной Германии исповедовала католичество и выглядела в глазах Бисмарка подданными папы римского. Развязанная им в 1872 г. антиклерикальная кампания привела лишь к сплочению избирателей вокруг партии Центра, на протяжении всего периода существования второй империи за нее голосовало около 20 % немцев. После отмирания "культуркампфа" политический католицизм уже не чувствовал себя запертым в осажденной крепости, став самой непредсказуемой партией Германии. Выторговывая у верховной власти все новые уступки, Центр увязывал ее дальнейшую поддержку с послаблениями в сфере образования, которые позволили бы католическому учению вернуться в школьные программы.
Односторонняя зависимость от власти и невозможность влиять на судьбу правительства выталкивала германские партии в сферу теоретических дискуссий, делала крайне хрупкими их союзы и коалиции. Объединяя в своих рядах интеллектуальную элиту общества, они избегали рутины каждодневной политики, пусть даже на парламентской обочине власти. Для Вильгельма партии выступали в лучшем случае "неизбежным злом", мешавшим нормальному функционированию государственной машины. Он обратился за поддержкой к их лидерам только в августе четырнадцатого, первым делом заявив, что для него не существует больше партий.
До тех пор его вполне устраивал режим личной власти (persönliches Regiment). Потенциал федерализма, заложенный в верхней палате парламента, так и остался невостребованным. Каждая из составных частей империи была уверена в том, что ее права ограничиваются собственными границами. Берлин, таким образом, оказался в исключительном владении Пруссии. Бисмарк являлся главой не только общегерманского, но и прусского правительств. Впрочем, в обоих случаях оно не являлось кабинетом министров в современном смысле этого слова. Канцлер управлял статссекретарями, имевшими в своем распоряжении то или иное ведомство, но не обладавшими собственным политическим весом. Любая их попытка напрямую обратиться к императору безжалостно пресекалась.
Скроенная под Бисмарка, эта структура начала расползаться по всем швам после его ухода. Сменивший "железного канцлера" Георг Каприви был последним, кто пытался интегрировать Пруссию в систему имперской власти, но ничего не мог противопоставить интригам придворных, выступавших в защиту своих родовых привилегий. Да и сам император справедливо считал, что трехклассный избирательный закон Пруссии является более прочной опорой монархии, чем всеобщее избирательное право. Искренний человек и способный политик, генерал Каприви "запутался в лабиринте ущербной демократии и процветающего византинизма" (Г.Манн), открыв собою галерею государственных деятелей, не пришедшихся к императорскому двору.
Исключением в ней являлся только Бернгард Бюлов, ставший рейхсканцлером в 1900 г. Он сделал карьеру в министерстве иностранных дел и долгое время считался доверенным лицом Вильгельма II, уравновешивая его эксцентричность своим дипломатическим тактом. Постепенно его внутренняя политика стала приобретать индивидуальный стиль, вызывая растущее раздражение при дворе. Бюлов старался не допускать объединения своих противников, "разделять, раздавая". На годы его канцлерства пришлась финансовая реформа и повышение импортных тарифов на зерно, расширение социального законодательства и активизация колониальной экспансии. Последняя стала причиной парламентского конфликта, роспуска рейхстага и новых выборов в январе 1907 г., вошедших в историю под названием "готтентотских" (речь шла о подавлении восстания местных племен в Намибии). Победа консервативных партий в союзе с национал-либералами над Центром и СДПГ привела к формированию "бюловского блока". Это была первая коалиция, которую можно было бы назвать правительственной, но и она продержалась не более двух лет.
Свержение Бюлова состоялось в июле 1909 после того, как его предложение налоговой реформы, подразумевавшее введение налога на наследство, было провалено консерваторами. Решающее слово оставалось за Вильгельмом, который не смог простить своему канцлеру реверансов в сторону рейхстага. Последняя капля, отравившая отношения императора и беззаветно преданного ему канцлера, лежала полностью на совести первого. В ноябре 1908 г. Вильгельм II дал интервью газете "Дэйли телеграф", в котором допустил оскорбительные высказывания в адрес британской внешней политики. Разразился международный скандал, который окрылил оппозицию в рейхстаге. Бюлов мужественно защищал своего патрона перед парламентариями, но добился от него обещания впредь согласовывать с ним тексты своих официальных заявлений, как это предписывалось конституцией.
Преемник Бюлова Теобальд Бетман-Гольвег являлся его полной противоположностью: он вырос на ниве внутренней политики, по характеру был бюрократом, а не дипломатом, избегал рискованных партийных комбинаций и неизменно выступал перед рейхстагом в качестве императорского посланника. Человек чести, он с искренним недоумением воспринимал неблагодарность тех, кого стремился осчастливить. Конституция, дарованная в 1911 г. Эльзасу и Лотарингии, присоединенным после франко-прусской войны, не могла нейтрализовать национальные движения на окраинах империи, равно как и приостановка германизации бывших польских земель. Либерализация общественной деятельности и расширение системы социального страхования не выбили почвы из-под ног левых оппонентов власти. Напротив, парламентские выборы, состоявшиеся в январе 1912 г., принесли им настоящий триумф. В рейхстаге нового созыва более четверти голосов принадлежало социалдемократам, чуть меньше находилось в распоряжении партии Центра. "Партийная система Германии оказалась в тупике" (В. Моммзен). Блок СДПГ и либералов имел шансы на успех только в том случае, если бы его итогом оказалось формирование собственного правительства, а не блокирование законопроектов Бнтман-Гольвега. Новая расстановка партийно-политических сил поставила ребром вопрос о пересмотре конституции.