Вскоре Элхам вернулась. Она принесла чай с маленьким миндальным печеньем и сказала, что сама испекла его по поводу семейного торжества, которое состоится вечером. Матери она сказала, что Алхаан с нетерпением ждет знаменательного события и сейчас находится на крыше дома, где читает Коран и спокойно готовится к самому важному дню в ее жизни.
До этого момента атмосфера была жизнерадостной, но тут Фатьма напомнила нам о цели визита и принялась умолять дочь отказаться от выполнения задуманного ритуала, пожалеть дочь и избавить девочку от страшной боли и страданий.
Фатьма говорила быстро, но когда увидела, что ничуть не поколебала решимости дочери, то указала на меня и сказала, что раз Элхам не желает слушать собственную мать, то, может быть, выслушает постороннюю женщину, образованную и просвещенную, которая от уважаемых врачей знает о том, что увечье девочек не одобряется нашей религией и является всего лишь традицией, пережитком прошлого, не имеющей в настоящем никакого смысла.
Сразу возникло напряжение, и хотя Элхам вежливо выслушала мои мысли по этому поводу, я видела, что выражение ее лица оставалось твердым, а глаза сверкали упрямой решимостью. Зная из откровений Фатьмы, что семья была исключительно религиозной, я поделилась своими религиозными мыслями, упомянув о том, что в Коране на сей счет ничего не сказано, добавив, что если бы обрезание женщин было угодно Аллаху, то он непременно поведал бы об этом своему пророку Магомету, когда передавал ему свою мудрость.
Элхаы заметила, что, несмотря на то, что в Коране ни слова не сказано об обрезании женщин, тем не менее эта практика основывается на обычаях пророка, поэтому стала сунной, традицией для всех мусульман. Она напомнила мне о хорошо известном хадите, или традиции, что имела своего адресата, но не была зафиксирована в Коране. Хадит утверждает, что пророк Магомет сказал как-то Ум-Атийе, женщине, которая проводила обрезание девочек: "Уменьшай, но не калечь".
Именно этой традиции, касающейся женского обрезания, они с мужем и собираются следовать, и что бы я ни сказала, ничто не поколеблет ее решимости.
Мы говорили до тех пор, пока я не заметила, что в комнате стало смеркаться. Приближался закат солнца, и я знала, что скоро вернется с работы Нассер, а мне совсем не хотелось встречаться с хозяином дома по такому деликатному вопросу. Тогда я обмолвилась, что мне пора уже возвращаться домой к детям.
Фатьма, предчувствуя поражение, начала причитать и хлопать себя по щекам так, что все лицо ее покраснело.
При виде такого горя матери в глазах Элхам блеснула печаль, но она сказала, что решение было принято ее мужем и что она с ним согласна. Обряду обрезания будут подвергнуты все четыре ее дочери, когда достигнут соответствующего возраста.
Я поняла, что Элхам хочет, чтобы я побыстрее ушла. Видя, что ничего не могу сделать, чтобы отвести тень беды от детей этой семьи, я поднялась и распрощалась.
Со спокойной уверенностью глаза Элхам встретились с моими, и она вежливо попрощалась со мной.
– Своим визитом, принцесса Султана, вы удостоили мой дом большой чести. Прошу вас, приходите еще и оставайтесь подольше.
Против желания дочери Фатьма настояла на том, чтобы остаться па церемонию, сказав, что раз злодеяние все же состоится, то хотела бы проследить за работой цирюльника, чтобы тот, кроме кончика клитора внучки, не отхватил ничего другого.
Покорившись неизбежному, я покидала дом Элхам, так и не достигнув желаемого. Пока я спускалась по длинной лестнице, мне показалось, что ноги мои словно налились свинцом. Чтобы как-то успокоить нервы, я остановилась па ступеньках и вслух процитировала стихи из Корана:
– Вы не можете наставлять на путь праведный кого пожелаете, только Аллах один ведет того, кого пожелает.
Сын ждал, сидя за маленьким столиком перед кафе. Он не спускал с меня вопросительного взгляда до тех пор, пока я не подошла к нему.
– Ну? – спросил он. Я покачала головой.
– Нет. Сделать ничего нельзя.
Лицо Абдуллы, когда я призналась в своем поражении, помрачнело.
– Пойдем, – сказала я, – пора возвращаться домой.
Когда мы покидали улочку, я обернулась через плечо, пытаясь разглядеть что-то в ночи. Дом Элхам растворился в темноте, словно его никогда и не было.
Когда мой сын заговорил, я велела замолчать, закрыв ему ладонью рот. Я не могла больше сдерживать рыдания.
Не говоря ни слова, сын вез свою рыдающую мать домой.
Как только мы прибыли па виллу, я велела своим ошеломленным дочерям бросить все дела и упаковать вещи. Наша семья покинет Каир, как только отец вернется из казино.
Абдулле я шепнула, что город, который любила с детства, рискует утратить мою любовь, хотя я надеялась, что вечернее событие не станет причиной моей неприязни ко всему египетскому.
В глазах Абдуллы мелькнуло понимание, и я с радостью для себя отметила, что сын понял смысл моих слов.
Пришел Карим, принеся за собой шлейф алкогольного запаха; тотчас последовала неожиданная и длинная молитва Амани, обращенная к Аллаху, в которой та молила его простить прегрешения отца и вернуть отца в благопристойное состояние. Во время молитвы Амани принялась описывать мучительные страдания ада, которые ждали ее семью.
Пребывая и без того в отвратительнейшем состоянии, я быстро устала от горячечного фанатизма Амани. Разъяренная, я довела до ее сведения, что впредь она должна думать, прежде чем критиковать членов своей семьи. Глядя ей прямо в лицо, я заметила, что пока не имею от Аллаха данных о том, что он доверил моей дочери исполнение священной роли воспитателя и наставника человечества,
Я протянула руку, собираясь ущипнуть дочь за лицо, но Карим перехватил ее и крепко прижал к груди. Он приказал Амани оставить нас одних и идти молиться к себе в комнату.
Потом, к моей большой досаде, он разошелся в свойственной пьяным людям манере, говоря, что уже давно заметил мою неспособность сдерживать свой бурный характер, добавив, что теперь, на его взгляд, пришло время преподать мне урок.
Некоторое время мы стояли и молча смотрели друг на друга. Карим спокойно ждал, что я отвечу ему. Губы его от презрения скривились, и по всему было видно, что он находился в редком для него состоянии боевой готовности.
Я, поскольку отношусь к числу женщин, которые с особой яростью встречают грозящую им опасность, быстро осмотрела комнату в поисках оружия, которым можно было бы огреть мужа по голове, но Карим, зная меня слишком хорошо, встал так, что оказался между мной и медным горшком, который я как раз вознамерилась использовать против него.
Но желание драться в одно мгновение улетучилось, поскольку бывают времена, когда я вполне в состоянии рассуждать благоразумно; кроме того, Карим вдвое крупнее меня. Без оружия я явно проигрываю, и справиться со мной ничего не стоит. К тому же не стоило наше несогласие превращать в ссору. Из прошлого опыта я знала, что переспорить подвыпившего мужа невозможно. Тут на смену мыслям пришло чувство отвращения, и я уже забыла, за что вообще полюбила Карима.
Я знала, что для того, чтобы избежать бессмысленной конфронтации, мне следовало оседлать любимого конька.
Я рассмеялась и сказала Кариму:
– Посмотри на себя! Ты напоминаешь слона, угрожающего муравью!
Потом я улыбнулась мужу и сказала, что очень рада, что он вернулся так рано, потому что в такой скорбный час мне очень не хватало его присутствия.
В данный момент Карим явно был не в форме, и мне ничего не стоило перехитрить его. Ошеломленный такой переменой тактики, он с легкостью попался в расставленную мною ловушку. Тотчас ему стало страшно стыдно за свои необдуманные слова. Он погладил меня по плечу и попросил извинения, а затем поинтересовался, что могло расстроить его дражайшую супругу.
Я посмотрела на часы, они показывали почти девять. Едва не обезумев от мысли о том, что бедное дитя, Алхаан, вскоре подвергнется изуверству, я мгновенно забыла о своих заботах и, страшно опечаленная, рассказала мужу о том, что жизнь женщин была лишена прелести и смерть им была бы милее.
Мои темные намеки были Кариму непонятны. Тогда он поинтересовался, разве моя жизнь не была идеальной? Было ли что-нибудь в моей жизни такое, чего не мог бы раздобыть для меня муж?
Зная, что главным источником моего огорчения является социальная несправедливость по отношению к женщинам, он мне напомнил о том, что вместе мы в нашей семье добились того, чтобы паши девочки практически не ощущали на себе социальных предрассудков, все еще существующих в нашей стране. Что еще может сделать, человек, спросил он, чтобы защитить тех, кого любит?
Карим сладко улыбнулся и легко скользнул пальцами по моим губам.
У меня промелькнула мысль., что Карим обладает особым обаянием, которое сглаживает другие, менее привлекательные черты его характера.
Не зная, как назвать мою общую неудовлетворенность положением женщины, Карим объявил, что мне было на роду написано родиться в Саудовской Аравии и что женщины в конце концов должны смириться с той ситуацией, которая определена для них рамками нашей культуры. Муж напомнил мне о том, что Аллаху известно все на свете, и тем, кто привязан к земле, не дано узнать ту цель, которую он преследовал, дав мне жизнь в Саудовской Аравии.
Снова у меня голова пошла кругом, и все переменилось. Я опять испытала к Кариму чувство неприязни и горько пожалела о том, что нельзя всех мужчин переделать в женщин и заставить их пожить в нашем ограниченном, часто жестоком мире достаточно долгое время, чтобы они могли проникнуться пониманием наших проблем. Мне хотелось в ярости наброситься на мужа за его отрешенность от той боли, которую приходится испытывать женщинам.
Как может женщина дать мужчине прочувствовать то горе, что ходит по земле и поочередно навещает каждую из женщин? Понимая всю тщетность своего желания заставить мужчину пережить то, что женщина переживает в нашем обществе, я сказала себе, что слишком взвинчена, чтобы вести нормальную беседу, поэтому предложила мужу пораньше отправиться в постель, чтобы хорошо выспаться и встать освеженным, готовым встретиться с проблемами нового дня.
Карим после принятия алкоголя всегда следовал определенному стереотипу поведения, который включал боевое настроение, сменяющееся сном. Поэтому он повиновался и охотно приготовился ко сну. Тем временем я отыскала детей и велела им ужинать без нас, объявив, чтобы утром они были готовы вылететь из Каира.
К тому времени, когда я вернулась в спальню, дыхание Карима стало уже глубоким и ритмичным. Он крепко спал.
Разрываемая собственными тревожными мыслями, я решила обдумать слова, сказанные Каримом относительно того, что я вступила в неравную схватку со своей судьбой. Все же, несмотря на свое второстепенное положение в обществе, я знала, что никогда не смогу согласиться с обрезанием женщин.
Прежде чем я провалилась в беспокойный сон, не дающий отдыха, я поклялась себе в том, что моя ярость, вызванная судьбой девочек, подобных Алхаан, все же победит тот варварский обычай, что породил ее.
Глава 11. Монте-Карло
Называть женщин слабым полом – все равно, что клеветать; в этом состоит несправедливость мужчин по отношению к женщинам. Вам надлежит оберегать честь жены и быть не ее господином, но ее добрым другом. Пусть никто из вас не будет взирать на другого или другую как на объект своего сладострастия.
Махатма Ганди
Лицо Фатьмы исказилось в гримасе боли, когда утром она поздоровалась с нами, изо всех сил желая казаться жизнерадостной. Когда семья пробудилась от сна, Фатьма уже хлопотала на кухне. Услышав известие о нашем внезапном отъезде из Каира и намерении в то же утро отправиться в Монте-Карло, она как будто расстроилась. Во Французской Ривьере мы собирались встретиться с отдыхавшими там в крохотном княжестве Монако тремя моими сестрами и их семьями.
Я представляла себе мысленно картину обрезания ее внучки и понимала, что проведенный ею драматический вечер не располагал к разговору. Все же я выбрала подходящий момент и, отлучившись от семьи, поинтересовалась насчет состояния Алхаан.
Стиснув руки, с холодным блеском в глазах, свидетельствовавшим о еле сдерживаемом гневе, Фатьма сказала, что ребенок чувствует себя не слишком хорошо. По настоятельному требованию ее зятя цирюльник удалил девочке не только весь клитор, но и малые половые губы. Фатьма сказала, что для остановки кровотечения требовалось прикладывать специальные компрессы.
Чувствуя себя виноватой в том, что не смогла помешать жестокому увечью девочки, я в тревоге спросила:
– Ты боишься, что могут возникнуть осложнения?
Фатьма, увидев, что мои глаза уже наполняются слезами, поняла, что я расстроилась и вот-вот заплачу.
– Госпожа, – она обняла меня за шею, – дело сделано. Теперь никуда от этого не деться. Вы сделали все, что было в ваших силах. Я благословляю вас за вашу любовь к ближнему, к людям, не связанным с вами кровными узами. Утешьтесь моей надеждой, что Алхаан поправится.
Я не могла подобрать слов и не знала, что ей ответить, Фатьма отпустила меня, и наши взгляды встретились. Некоторое время мы смотрели друг на друга, не отводя взгляда и не шевелясь. Я чувствовала, что сердце Фатьмы полно любовью ко мне.
Она облизнула губы и продолжила:
– Принцесса Султана, прошлой ночью вы мне приснились, и теперь мне .кажется, что я должна рассказать вам этот сон.
У меня от страха перехватило дыхание. От предсказаний я не ждала ничего хорошего. Фатьма с печалью смотрела на меня.
– Госпожа, у вас в жизни есть все, и все же вы опустошены. Причина этой неудовлетворенности кроется в том, что в вашем теле женщины живет сердце ребенка. Такое сочетание чревато для души многими трудностями. Ни вы, ни какое другое дитя Господа не в состоянии решить всех проблем человечества. Мне было велено передать вам, что нет ничего постыдного в том, чтобы склониться перед реальностью, и воинственный пыл в крови вам следует остудить.
Передо мной в неясной чреде бессвязных воспоминаний появился образ матери! Мне стало, ясно, что посредством приземленной Фатьмы мать пыталась связаться со своим младшим ребенком. Слова Фатьмы напомнили мне советы, которые так часто давала мне в детстве матушка. Когда я была молодой, ее слова мудрости казались мне непонятными и не имеющими ко мне никакого отношения. Теперь, когда я была взрослой, все представлялось по-другому.
Но еще в детстве я знала, что, умирая, матушка жалела только об одном – что оставляет свое дитя с необузданным характером без жесткого руководства. Она боялась, что все противоречия взрослой жизни я буду встречать так же необдуманно, как решала свои детские проблемы, когда у меня еще не было цели, а только успех, толкавший меня от одного конфликта к другому.
Моя любимая матушка общалась со мной!
Я почувствовала, как теплая волна прокатилась по моему телу, и мне сразу стало как-то спокойнее. Мои воспоминания стали более ясными, и я отчетливо ощутила божественное присутствие матери.
Я не знаю, как объяснить внезапно вырвавшийся из моего горла вой или рыдание или то, почему, охваченная смятением, я вдруг бросилась в объятия Фатьмы, но мне, действительно вдруг почувствовавшей себя ребенком, захотелось всем сердцем хоть на короткое мгновение прильнуть к той, кто дал мне жизнь.
А участливой Фатьме я пробормотала:
– Как блаженны те, у кого еще есть матери!
***
Покидая Каир, я не могла не думать о том, какая мрачная судьба уготована многим маленьким девочкам, живущим в Египте. Я прошептала сыну, что такие трагические события делают жизнь в Египте менее красочной и радостной, чем возможно для такой чудной страны.
Вечером того же дня наш частный самолет приземлился в Международном аэропорту на побережье Ниццы, в Южной Франции. Мужья моих трех сестер арендовали в горах, возвышающихся над Монако, большой особняк, до которого, как они заверили Карима, на автомобиле было рукой подать. Асад договорился, чтобы к самолету подали три лимузина, которые доставили пашу семью и багаж на виллу.
Когда-то этот роскошный особняк был дворцом, принадлежавшим одному из французских аристократов, в нем было свыше шестидесяти комнат, поэтому места вполне хватало для всех собравшихся вместе семей. Ни один из мужей моих сестер не привел в дом второй жены, так что наша группа, состоявшая из восьми взрослых и шестнадцати детей, была необычно мала для арабского собрания из четырех семей.
Из Ниццы в Монако ведут три магистрали. Но никому из нас не хотелось следовать по побережью, или Нижнему Карнизу (Inferieure Corniche), поскольку эти шоссе обычно изобилуют транспортом. Средний Карниз (Moyennе Corniche) – это средняя дорога, а Большой Карниз (Grand Corniche) – главная автострада.
Я выразила желание отправиться по Среднему Карнизу, поскольку знала, что из трех дорог это была наилучшая, кроме того, с нее открывался чудный вид на побережье.
Карим не согласился со мной, сказав, что право выбирать дорогу принадлежит нашим дочерям.
Я ущипнула его за ногу, давая попять, что его идея была не слишком благоразумной, но он все же продолжал стоять на своем и поинтересовался мнением дочерей.
Как я и ожидала, Маха и Амани тотчас ввязались в спор, потому что обе они выбрали разные маршруты.
Я прошептала Кариму:
– Я же говорила тебе.
Наши дочери с тех пор, как научились говорить, никогда не приходили к соглашению, какой бы темы ни касался вопрос. Про себя я отметила, что с появлением на свет детей в нашей жизни все стало непросто.
Спор был улажен водителем, заявившим, что грузовик, перевозивший яйца, потерпел аварию, поэтому средний путь временно закрыт. Поскольку две из трех дорог были заблокированы транспортом, он предложил нам отправиться по Большому Карнизу.
Амани надулась как ребенок, каковым по сути и была, а Маха с Абдуллой обрадовались. По дороге они глазели по сторонам, любуясь красотами, о которых уже позабыли, так как последний раз были в Монако три года назад.
Большой Карниз был построен Наполеоном, который заставил своих строителей повторить дорогу древних римлян. Наш путь пролегал вдоль южного склона Приморских Альп, вид был изумительный.
Я сказала, что после коричневых и бежевых красок стран, расположенных в пустыне, пышная зелень Европы приятна для моих глаз.
Амани мои слова восприняла как оскорбление дома пророка, и Карим, потерявший терпение, настоятельно попросил дочь оставить религиозное истолкование простых житейских замечаний.
Про себя я подумала, что моя собственная дражайшая дочь становится совершенно невыносимой. Я любила ее больше, чем когда бы то ни было, но бывали времена, когда я испытывала к ней чувство, граничащее с отвращением.
Оно было вызвано чересчур повелительным и высокомерным в своей добродетели поведением Амани.
Довольная тем, что наше путешествие в ограниченном пространстве автомобиля подходит к концу, я была счастлива увидеть своих сестер – Сару, Тахани и Нуру. Лимузин обогнул подъездную аллею и подкатил к фасаду виллы. Как приятно было мне, что все три сестрицы стояли у дверей особняка, с нетерпением ожидая нашего приезда..
Но моя радость скоро испарилась.
– Риму забрали в больницу! – объявила Нура, едва мы успели обменяться приветствиями.
– Что случилось? – спросила я, пытаясь угадать, какая болезнь могла поразить пятую по возрасту сестру.