* * *
До появления Джеймса Бонда образ британского шпиона в средствах массовой информации и в массовом восприятии редко можно было назвать положительным. В первые десятилетия ХХ века общественное мнение под влиянием популярной прессы (в первую очередь, конечно, "желтой"), разделяло шпионов на "хороших" и "плохих". Хорошими были британские агенты, такие как медсестра Эдит Кэвелл и Лоуренс Аравийский. Мотивом бескорыстных и патриотических "хороших шпионов" была любовь к Родине, и они проявляли настоящий героизм. Плохими были "их" (противника) шпионы: Мата Хари и доктор Армгаард Карл Грейвс, "Фрейлейн Доктор" – "подлые, низкие и шпионившие из-за собственной жадности". Иногда, как в случае немецкого офицера Карла Лоди, "их" шпионы вызывали сочувствие или даже настоящее восхищение. В массовом восприятии женщины-шпионки, страдающие от загадочных болезней, алкоголя или наркозависимости, такие как "Фрейлейн Доктор" или Деспина Шторх, блаженствовали в шелковом нижнем белье, курили турецкие сигареты с длинными мундштуками и соблазняли "наших" (то есть британских) храбрых ребят с помощью своих женских хитростей. Их "аналоги" мужского пола, которые, как и женщины, курили турецкие сигареты с длинными мундштуками, в свою очередь носили хлысты и шелковые халаты.
Очень яркие образы создавались как в начале ХХ столетия, так и на всем его протяжении, даже в самом конце века и в начале следующего, образ "не нашего" агента спецслужб практически не изменился. Это уже стереотип, который, впрочем, мог играть на руку для создания образа врага – морального "урода". Что превалировало над всеми возможными признаками физического превосходства "ненаших" над "нашими".
Главное – интеллект. Таковыми были агенты спецслужб, романтизированные газетами вроде "Томсонс Уикли Ньюс" и "Ле Пти Журналь". Но у большинства настоящих шпионов жизнь была совсем другой. Например, бывший чиновник Скотланд-Ярда Герберт Фитч размышлял так: "Часто преступников, показавших ранее свои недюжинные криминальные способности, освобождали от длительного тюремного заключения, надеясь использовать их как агентов секретной службы за рубежом".
И что в этом криминального? К подобного рода приемам подбора кадров прибегали не только в Великобритании (и Уинстон знал о подобной практике), но и в Германии, и во Франции, и в России. Исключение составляла, пожалуй, только Япония, но там своя, восточная ментальность.
Разведывательные службы, в общем, в начале ХХ века, тогда не пользовались большим авторитетом. И Черчилль это прекрасно понимал. Во время "Дела Дрейфуса", когда французская секретная служба попала в позорное положение и имидж ее в народе сильно пострадал, парижский корреспондент газеты "Таймс" писал о ней так:
"Отдел шпионажа представляет собой только маленькую секцию в генеральном штабе и явно не пользуется там большой благосклонностью, скорее, на него смотрят несколько отстраненно как на полицейский участок, состоящий из офицеров с особым складом ума. Дружеские отношения между ними и другими офицерами чрезвычайно редки и, судя по тому, что произошло, очевидно, что у этих офицеров ненормальные манеры поведения".
И сами британские спецслужбы в количественном отношении не продвинулись дальше французских. Именно в Лондоне была высказана мысль (пожалуй, даже самим У. Черчиллем), что разведка – занятие избранных. А потому ставка делалась скорее на качестве, на способность агента малыми средствами создавать из "добровольных помощников" такую сеть, которая при минимуме вложения средств давала бы прекрасные результаты по сбору интересующей информации.
Мало того, в принципе, в начале ХХ века (вплоть до года 1914-го) старались вообще не признавать, что такое явление как шпионаж существует. "Нужно понимать, что я говорю здесь о методах иностранных государств. Если Великобритания и использует шпионов, то я ничего о них не знаю", – так говаривал один из влиятельных в тот период политиков. Черчилль же, уже в годы Первой мировой войны добавлял: шпионаж – дело не только "тонкое" и туманное, но и грязное, но исполняемое аристократами, оно мене всего заметно, и в первую очередь потому, что аристократия, решающая столь щекотливые вопросы, не заинтересованы в рекламе и "грязи", и своего участия в этой "грязной" работе.
Да, шпионаж – грязное дело. Такого мнения придерживались в те годы и высокопоставленные военные. Еще во время Крымской войны английский офицер Кингслейк писал: "Сбор информации тайными средствами был омерзительным для английского джентльмена".
А генерал сэр Дуглас Хэйг добавлял: "Я не хотел бы позволить, чтобы моих людей использовали в качестве шпионов. Офицеры должны действовать честно и открыто, как и положено англичанам. "Шпионаж" среди наших людей был ненавистен нам, военным".
Но это слова военного, тем более – в больших чинах. Но вряд ли он был откровенен в своих выводах: быть откровенным занимаемая должность не позволяла.
Хотя такие чувства разделял и западноевропейский обыватель (российские граждане не в счет, здесь несколько иной подход, который, впрочем, отличался от общеевропейского ментальными особенностями).
Но вернемся к оценке шпионажа в Западной Европе накануне Первой мировой войны. Когда к бельгийке Марте Маккенна, медсестре, занимавшейся в Бельгии разведкой в пользу англичан, в первый раз подошла ее подруга и завела разговор о шпионаже, Марта подумала:
"Я поняла, что она имеет в виду шпионаж, и меня тут же охватил ужас. Я знала, что в Бельгии есть шпионы и что они служат своей стране. Но я все равно видела в них что-то несвойственное людям и очень далекое от моей жизни".
Члены героической бельгийской разведывательной сети "Белая дама" протестовали, если их называли шпионами. Они считали себя агентами или солдатами. И даже добивались солдатского статуса. Английская контрразведка, очень плотно сотрудничавшая с "Белой дамой", горячо поддержала это требование.
Некоторые шпионы, по крайней мере, старались оправдаться. Макс Шульц, в довоенное время шпионивший в пользу Англии, говорил:
"Я был шпионом в Германии, и я не только не стыжусь этого факта, но я даже горд тем, что рисковал, собирая информацию, которая, как я могу с уверенностью заявить, помогла нам выиграть войну".
Этот подход к оценке своей деятельности очень нравился Черчиллю, который считал, что войну выиграть только на поле сражения невозможно, необходимо наносить удары по врагу и в его собственном тылу. А это возможно в первую очередь только благодаря разведывательным и диверсионным действиям. И стыдится того, что тот или иной гражданин оказался задействованным в подобного рода делах, просто глупо. Каждый должен выполнять свой гражданский долг там, где более полезен. Конечно, Черчилль здесь несколько высокопарен. Ему, как никому другому, невозможно было не знать, что подавляющее большинство агентов трудятся за хорошую мзду, иначе…
А почему?
С финансовой точки зрения жизнь шпиона, как правило, была тяжелой. Уже упомянутый нами полицейский чиновник Герберт Фитч вряд ли испытывал сочувствие к шпионам (других стран, разумеется), когда писал: "Жизнь шпиона трудна. Он зависит от своего "куратора", посылающего ему деньги, а их часто платят только в зависимости от результатов". На самом деле в письмах немецких шпионов почти всегда содержатся просьбы о деньгах, и если шпион и его "куратор" ссорились, то именно "куратор" всегда мог дергать шпиона за нитку, угрожая выдать его".
Однако надо помнить, что и "шпион" может держать "куратора" за нитку, которая грозит оборваться в самый неподходящий момент. Что и происходило достаточно часто, если "куратор" не торопился пополнить бюджет своих подопечных. Так что Черчилль, восхваляя патриотизм агентов британских спецслужб, прекрасно понимал всю важность финансовой стороны дела.
В начале 1900-х годов британский разведчик Генри Дэйл Лонг получал лишь половину положенной платы за большую часть пяти лет своей работы.
В то же время 19 марта 1906 года бельгиец Хели Клэйс написал жалобное письмо своему "куратору" полковнику Чарльзу Репингтону с просьбой предоставить ему достаточное жалование, чтобы он и его семья могли существовать в Бельгии. Клэйс работал на англичан с 1898 года, когда он собирал информацию об англо-французском конфликте вокруг нильского порта Фашода, захваченного майором Маршаном и отвоеванного лордом Китченером.
В марте следующего года Клэйс и его жена были арестованы в Шербуре, и он получил два года тюрьмы за попытку нарисовать план порта. После освобождения он три года работал в Африке на Разведывательное бюро, а потом, в феврале 1906 года, оказался лишним и, говоря современным языком, был "уволен по сокращению штатов". Полковник Репингтон обратился с просьбой о деньгах для Клэйса к сэру Чарльзу Хардинджу, а тот, в свою очередь, спросил сэра Томаса Сэндерсона, своего предшественника, как ему следует поступить. Деньги для Клэйса нашлись в министерстве иностранных дел, но, вероятнее всего, это были не те 120 фунтов стерлингов в год, о которых он просил, а гораздо меньше. Возможно, что ход мыслей Сэндерсона был таким же, как у немецкого "мэтра шпионажа" Густава Штайнхауэра: "Выброшенный шпион – как и выброшенная женщина – опасен для любого человека", но он посоветовал Хардинджу дистанцироваться от Клэйса: "Благоразумней всего было бы сказать ему (Репингтону), что вы никогда не имели никаких дел с агентами такого рода. Возможно, вам следует добавить, что это было также и моим правилом".
Во время войны, однако, доходы агентов, как правило, существенно (порой очень существенно) возрастали. Но возрастал и риск такой работы. Обычное жалование немецкому шпиону, работающему в Британии в первые дни Первой мировой войны, составляло от 10 до 25 фунтов стерлингов в месяц с бонусом по 10 шиллингов за каждую страницу копии секретных документов.
В июне 1916 года оно возросло до сотни фунтов в месяц, а в 1918 году – до 180 фунтов. Если верить Вернону Келлу, в последние месяцы войны хороший шпион мог сам назначать свою цену. Поток новых добровольцев к тому времени совершенно иссяк.
Хотя тогда, в принципе, уже были сформированы действующие и, главное, хорошо законспирированные сети. Агенты к концу войны – это уже не случайно подобранные (как в начале войны) лица, а по-настоящему профессионалы (либо специально подготовленные, либо – профессионалы по природе своей; и именно таких ценил больше всего У. Черчилль, будучи тоже "профессионалом от природы").
Правда, его точку зрения не разделяли руководители британских спецслужб, которые считали, что профессионализм в их сфере деятельности – дело не наживное, а приобретаемое в ходе длительной подготовки и обучения.
Другое дело, считал тот же Вернон Келл, Германия: "Нет сомнения, что Германия, не имея выбора, использовала агентов, которые большей частью в обычные времена лишь кое-как сводили концы с концами. Кажется, что их секретной службой был принят принцип, что следует подбирать едва ли не самых обездоленных людей со склонностью к экстравагантной жизни, чтобы пообещать им достаточное вознаграждение в зависимости от результатов".
Ну что же, это принцип, который также востребован. Но здесь, видимо, надо помнить о большом проценте "проваленных" агентов или о "двойных" агентах (кто больше заплатит).
В 1930 году Вернон Келл читал лекцию о шпионах Первой мировой войны. (У. Черчилль был знаком с содержанием, лекций, получив в свое распоряжение рукописный вариант от самого Келла.) Келл, в частности, считал, что в начале конфликта различалось шесть "типов" иностранных агентов:
– путешествующий (разъездной) агент, работающий под прикрытием коммивояжера;
– путешественника-яхтсмена или журналиста (пожалуй, это все же свойственно было более для британцев, чем для тех же немцев или французов, не говоря уже о русских);
– стационарный агент, например, немец Густав Эрнст, собиравший новости и служивший "почтовым ящиком", в их число входили официанты, фотографы, учителя иностранных языков, парикмахеры и владельцы пабов;
– агенты-казначеи, финансировавшие агентов; инспекторы или главные резиденты вроде Штайнхауэра;
– агенты, занимавшиеся коммерческими вопросами, например "агентство Шиммельфенга";
– и, наконец, британские предатели.
Очень интересный подход. Были ли с ним согласен У. Черчилль? Точных данных не осталось, но учитывая не очень уважительное отношение Уинстона к Вернону (что не удивительно: каждый из них был профессионалом в своем деле), то, скорее всего, не разделял в целом, но со многим соглашался. Но и предложить что-то свое Черчилль (даже в начале своей карьеры на посту министра внутренних дел), не мог, пока опыта не хватало. После Второй мировой войны Черчилль уже сам был способен сформулировать подобные оценочные подходы в этом очень щекотливом вопросе. Весь вопрос упирался в фактор времени.
Первые пять категорий шпионов в разной степени могли рассматриваться как патриоты, и блестящим примером такого шпиона-патриота был немецкий офицер Карл Ганс Лоди, первый шпион, расстрелянный англичанами во время Первой мировой войны. О Лоди за все прошедшее с его казни время писали только в восторженном тоне, с глубоким уважением к его мужеству и выдержке, хотя с профессиональной точки зрения он был ужасно некомпетентен.
Жена Вернона Келли (как и все жены столь таинственных в своих действиях господ, очень осведомленная в делах своего мужа) вспоминала о нем так: "Это на самом деле был человек, взявшийся за работу, глубоко противную его природе, исключительно по патриотическим мотивам".
Шпионы-патриоты вызывали уважение, что бы они ни делали. К примеру, англичане с уважением отнеслись к немцу Францу фон Ринтелену, переехавшему в Англию в 1930-х годах. Когда в Палате Лордов был задан вопрос об его деятельности во время войны, включавшей, среди прочего, установку мин на торговые суда Антанты, граф Лукан ответил: "Я думаю, что во время войны он делал для своей страны, все что мог, и полагаю, что нельзя упрекать его в этом".
Это, конечно, было чисто по-английски. Настоящее джентльменство.
Эдвин Вудхолл, сыщик Скотланд-Ярда, служивший в разведке во время войны, включил в категорию "шпионов-авантюристов" одновременно сэра Джона Нортона-Гриффитса, известного как "Джек Адский Огонь" и другого сыщика из Скотланд-Ярда, инспектора Хьюберта (Хейберта Корнелиуса) Гинховена. Он полагал, что Гинховен, голландец по происхождению, знавший несколько языков и мастер перевоплощений, с разведывательными миссиями отправлялся за линию фронта в Германию, Турцию и Австрию.
А национальность – это уже "дело десятое", что, впрочем, совершенно правильный подход.