2009
Новая духовка Ксении Собчак
Вот уже несколько лет девушка по имени Ксения Собчак повторяет публично: гламур, с его стразами-вечеринками-клубами-тусовками, выходит из моды. Немодно больше клубиться и прожигать жизнь.
Публика с танцпола повзрослела и поумнела: в моде теперь духовность. (Тут Ксения Собчак морщится, потому что ей, как и многим, противно, что слова у нас, до важного самого, в привычку входят и линяют, как платья, купленные на мелкооптовом рынке) – то есть, поправляется она с (само) иронией, в моде "духовка". Ныне, добавляет Ксения Собчак, продвинутые юноши и девушки посещают галереи (и я даже знаю, какие: Айдан Салаховой и Даши Жуковой! – Д. Г.) и театры (опять же знаю: ходят на Гришковца и Серебренникова, модно! – Д. Г.). Эти люди поняли, что бездуховная жизнь ведет в пучину несчастья, и решительно приобщаются к разогретым в духовке продуктам.
Я знаю девушку Ксению Собчак не первый год и готов засвидетельствовать: если в чем ее и можно обвинить, то только не во лжи. И если она предстает на широкой публике эдаким журналом "Афиша" во плоти – значит, абсолютно точно чувствует, что именно в этом направлении дует ветер времени, wind of changes. Ведь главная чуть ли не физиологическая особенность Ксении Собчак – это длинный нос, которым она способна различить малейшие перемены направлений ветра и малейшие запахи, им несомые ("У меня в этом смысле нос, как у Буратино", – сказала она как-то раз с гордостью).
Боюсь навлечь гнев, но Ксения Собчак не просто родная дочь, а реинкарнация Анатолия Собчака, когда бы тот воскрес в эпоху, когда от политики за версту разит известно чем, а потребность чувствовать ветер времени остается. Вел бы он сейчас как пить дать развлекательное шоу на телике – "Фабрику академиков" или "Академию фабрикантов".
Сходство между отцом и дочерью тем более заметно, что противники и терпеть их не могут за общую фамильную черту: обоим свойственно брезгливое, высокомерное отношение к невеликому человечку и фокусирование на мире звезд, Ксенией Собчак расширенное еще и до мира богатых. И как Анатолий Собчак расцветал, встречаясь с Генри Киссинджером и устраивая свадьбу Пугачевой с Киркоровым (ремонт мостовых его возбуждал меньше), – так же и Ксения искренне заявляет, что никогда не сможет связать судьбу с мужчиной, зарабатывающим меньше двадцати пяти тысяч долларов в месяц (ну, или двадцать тысяч евро в неделю. Каюсь, точную цифру забыл. Но деталь не из тех, чтобы в ней спрятался хотя бы хвост дьявола).
Думаю, что именно этого "профессорского высокомерия" Собчаку не простил маленький петербургский народ на губернаторских выборах 1996-го, и именно этого высокомерия ("не снисходит до нас, а сама кто такая?!") не прощают Ксении ее нанавистники (по преимуществу тетеньки в кофточках) сегодня, – но это так, к слову.
Боюсь, что идея, суть которой в том, что духовность есть такой же товар на рынке, как прочие (надо просто знать способы проверки ее качества, отличать духовность первого сорта от духовности с душком, иметь некоторое количество денег и заходить в правильные бутики по продаже духовки, где проконсультируют и выдадут гарантийный чек), – эта прелестная идея имеет все шансы овладеть массами. Как ими в России мало-помалу овладели и прочие идеи из того же лабаза: ну, например, что смысл жизни в том, что сперва нужно как можно больше заработать, а затем счастье само снизойдет.
Идея о возможности покупки духовности – по своему анамнезу гламурная, глянцевая, телевизионно-журнальная. Я в этом котле сам когда-то успел повариться. Она сродни идее современного воцерковления – попостился, покаялся, покрестился, причастился, испытал подъем, поставил свечку: ура, душа спасена, и даже недорого обошлось. Все эта глянцевая перевернутая пирамида, поверьте, строится на единственном умолчании, всеми участниками заговора поддерживаемом допущении: что смерти нет. То есть что достаточно читать правильные книжки, смотреть правильное кино, есть правильную еду, ходить в правильный спортзал, соблюдать правильные правила, – и все, ты вечномолод и вечносчастлив, как картинка в Vogue. Смерть – это если и случается, то не с тобой и красиво, типа как у фотографа Хельмута Ньютона, разбившегося в Лос-Анджелесе на спортивном автомобиле, врезавшись в стену на полном ходу.
Неприятная правда, однако, состоит в том, что духовность имеет самое непосредственное отношение к твоей личной, персональной, биологической смерти, которая непременно (и, скорее всего, гадостно, с болью, сиделками, утками, лживыми врачами) наступит. Потому что духовность, или жизнь духа – это возможность продлить жизнь после смерти. Духовность вообще начинается тогда, когда дается честный ответ на вопрос, что останется от тебя, когда тело начнет разлагаться. Причем честный ответ состоит в том, что загробной жизни в фольклорно-декоративном стиле – среди ангелов, гурий, чертей, или же в новом теле посредством реинкарнации – не существует, и даже консервативные православные патриархи сегодня больше говорят об "аде в душе", "рае в душе", отводя картинам материальных ада и рая место на стенке в музее.
Получив шанс приобщиться духовности – то есть первый раз ужаснувшись всерьез смерти тела – ищущий продления жизни человек либо бежит от ужаса прочь (и тогда мир глянца, гламура – замечателен и спасителен, как опий для больного саркомой), либо сознает, что марксистская формула о жизни как способе существования белковых тел наивна; что жизнь – это обработка и переработка информации, ergo, единственный шанс добиться продления жизни – создать нечто такое, что останется после тебя.
Существование белковых тел ограничивается в России средним сроком в шестьдесят восемь лет; максимальный срок жизни духовного продукта, созданного этими телами, на сегодняшний день не известен. Пушкин жив, кто бы сомневался, и безымянный автор "Задонщины" жив (после физической смерти имя, которое надевает на себя жизнь, совершенно неважно), и сотни, тысячи, миллионы покойников по всему миру прекраснейше живут в своей духовной ипостаси. Так что, спрашивается, жизнью считать?
То есть "духовка" – это целенаправленная работа по продлению жизни, а вовсе не целенаправленная работа по поглощению того, что рекомендовано журналом "Афиша" (или Ксенией Собчак): вот что я хочу сказать. Хотя, с моей точки зрения, "Афиша" – замечательный журнал (а Ксения Собчак – весьма любопытная барышня). И многое из того, что рекомендуют потреблять эти два знаковых явления времени (в смысле выставок, книг, спектаклей, ресторанов, клубов и кинофильмов) действительно способствует поддержанию духовной жизни – примерно как массаж способствует поддержанию физической формы.
Нужно только понимать, что за чем идет и что из чего следует: механическое потребление сродни морковке перед осликом на водокачке, – животное ходит по кругу; и никаким массажем не добиться появления жизни в куске глины (рабби Лёв когда-то попробовал, но получился Голем).
То есть, например, я знаю немало писателей, занимающихся массажем публики, то есть написавших романы для того, чтобы срубить бабла, попасть в струю и вообще отметиться пахотой на литературной ниве; написанию таких романов можно научить в тот же срок, что учат массажу на соответствующих курсах; даже лицензия не нужна. Но у меня при их чтении возникает ощущение убитого времени и мерзостный, почти физический, привкус во рту, как глотанул прокисшего кефира.
Но вместе с тем мало кому известный писатель Александр Терехов, испытав десять лет назад всепожирающий ужас смерти (мужчины нередко в полном объеме ощущают этот ужас в возрасте примерно тридцати пяти лет, – именно он, а не начинающая убавлять обороты половая функция, приводит к кризису среднего возраста), – так вот, Терехов бросил все, плюнул на приносящую деньги халтуру, и отшельником в течение десяти лет занимался романом, получившим название "Каменный мост" и неподъемный объем в восемьсот пятьдесят страниц. На последнее, впрочем, Терехову было плевать, поскольку он имел дело с другим критиком, нежели литературный.
По моему разумению, получился лучший роман, написанный в России за последние годы. Он производит феноменальное впечатление, поскольку там герой, движимый страхом смерти, проводит реконструкцию совсем молодых жизней, оборвавшихся в 1943 году (сын наркома застрелил дочь посла), и, задыхаясь, пытается понять, почему в те времена люди часто не боялись смерти (да потому, что были наконечниками на стрелах, посылаемых Империей в вечность), и, в итоге, воскрешает вообще всю Империю, от Сталина до школьника.
Это – первый роман о сталинском времени, в котором нет ни бодания с императором, ни преклонения перед ним, но есть тяжкий труд прозектора, археолога, сыщика; там время засасывает в свою воронку так, что не за что ухватиться – и это при том, что закрученного сюжета нет, все с самого начала известно: неврастенический балованный мальчик застрелил, играя в любовь, равнодушную к нему девочку и застрелился в панике сам. Духовка не в описании любви, духовка в воскресении жизней и эпохи, духовка вообще может быть только в области созидания, а не в области потребления.
И в этом смысле в бабушкиных рецептах пирожков с повидлом духовности куда больше, чем в некоторых телепрограммах, которые по неведомым мне причинам – да неужели ж только ради денег?! – ведет вполне неглупая девушка по имени Ксения Собчак.
2009
Накрылись науч-попой
В моем списке лучших научно-популярных книг (то есть делающих инъекцию знаний о мире практически внутривенно) нет ни одного современного российского автора. Российского читателя у этих книг тоже нет.
Порою я читаю лекции по журналистике – не то чтобы часто, но с географией от Хабаровска до Минска. И там проделываю один и тот же трюк: спрашиваю, кому известно имя Джона Перри Барлоу. Вот вам – известно? Меж тем Барлоу, ковбой из штата Вайоминг и по совместительству поэт, на излете 1990-х сочинил двенадцатистраничную брошюру Cybernomics, "Киберномика", где сравнил нынешнюю информационную экономику с классической капиталистической. На этих двенадцати страницах он много чего понаписал. И про то, что принципы товарного производства (вещи создаются трудом, недоступным одиночке; их легко сосчитать и легко определить принадлежность) не подходят современной эре, когда, скажем, невозможно сосчитать и определить принадлежность копий выкладываемой в интернете программы. И про то, что современная экономика продает не вещи, а артефакты, то есть представления о вещах. И про то, что ценности в киберномике создаются не предметами, а разностью знаний (так функционируют биржи), и что вообще информационное общество напрямую копирует биологию жизни.
Барлоу написал предостаточно, чтобы самые недалекие увидели в нем знамя борьбы с копирайтом, самые продвинутые – основателя философской школы; в целом же двенадцать страниц потрясли Уолл-стрит. На сайте The Merrill Lynch Forum "Киберномика" установила рекорд читаемости и обсуждаемости. До России, повторяю, Барлоу не дошел, хотя осилить его на английском способен и старшеклассник.
Впрочем, с тем же успехом, что и про не изданного у нас Барлоу я мог бы спрашивать, читали ли мои коллеги биолога и антрополога Джареда Даймонда. Десятитысячный русский тираж его "Ружей, микробов и стали: Судьбы человеческих обществ" пусть и раскупили за пару месяцев, но три тысячи экземпляров "Коллапса: почему одни общества выживают, а другие умирают" продавались целых два года. В мире, для сравнения, у Даймонда миллионные тиражи.
Миллионные тиражи в мире и у феерического дарвиниста и воинствующего атеиста Ричарда Докинза (у нас "Бог как иллюзия" вышел в отличном переводе лишь благодаря усилиям фонда "Династия" Дмитрия Зимина – да-да, того самого, основателя "Вымпелкома", отошедшего со своими деньгами на пенсию, но не от дел! – да супругов-книгоиздателей Сергея Пархоменко и Варвары Горностаевой).
Аналогичная ситуация с историком Роджером Осборном ("Цивилизация. Новая история западного мира"), физиком Стивеном Хокингом ("Мир в ореховой скорлупке", "Кратчайшая история времени"), политологом Самюэлем Хантингтоном ("Стычка цивилизаций"), критиком экономики потребления Наоми Кляйн ("No logo"). И я не валю в одну кучу, а объединяю в команду мечты людей, которые в разных областях знания сумели сделать одно и то же: во-первых, выдвинуть гипотезу, меняющую наши представления о мире, подобно Копернику, а во-вторых, описать ее блестящим языком.
– А почему вы даете книги только западных авторов? – недавно спросили меня на одной из лекций.
Я хотел отмахнуться, поскольку на глупые вопросы, типа преимуществ социалистической математики над капиталистической, не отвечаю, но быстро понял, что вопрос вовсе не глуп.
Дело в том, что сегодня в России не просто иссяк слой читателей, которым необходимо непосредственное и свежее знание о себе, о мире, о Вселенной. У нас иссяк и водоносный слой авторов, которые дают это знание, и который, кстати, существовал даже в СССР, когда, начитавшись Лотмана, в семиотику лезли сотни тысяч честных советских людей, которые в результате нового знания – пусть даже в виде комментария к "Евгению Онегину" – превращались в не совсем советских и даже антисоветских. И – да-да! – завороженные поиском истины и ненавистью к мозговой трухе, потом эти тысячи и миллионы стали движущей силой перестройки, в которую, кстати, они так же упоенно, как Лотмана, читали Льва Гумилева. (И я был грешен – в моей библиотеке есть "Этногенез и биосфера" с автографом.)
И – отвечая на вопрос – в принципе, есть двое россиян, написавших в наше время труды, сильно повлиявшие на общество. Это математик Анатолий Фоменко с его исторической "Новой хронологией" и политолог и философ Александр Дугин – в адептах его "Основ геополитики" походили в свое время многие, от Лимонова до Курехина (а попробуй не походи, когда на первых же страницах брошюры "Задачи нашей борьбы" Дугин пишет, что главной проблемой нашей эпохи является отчуждение человека от того продукта, который он создает. Что больше нет булочников, пекущих булки, или кузнецов, кующих подковы – есть гигантский бизнес, в котором ты никто: песчинка, офисный планктон).
Я с идеями Фоменко и Дугина знаком. И, к сожалению, должен включить их не в основной, а в дополнительный список – любопытных ложных идей (весь Дугин, по большому счету, исходит из того, что Москва есть Третий Рим. Интересно, что бы он написал, когда бы родился не в России, а в Пакистане?). И то, что самые яркие научно-популярные книги российских авторов содержат ложные, с моей точки зрения, идеи – для меня тоже показатель.
В современной России вообще случился сдвиг по фазе. Научно-популярная литература не открывает устройство мира, а уводит от открытия; художественная же литература не создает новые миры, а занимается публицистикой. Быков с его "ЖД" и "Списанными", Сорокин с "Сахарным Кремлем", Пелевин с "Песнями Пигмеев Пиндостана" – чистейшей воды политические памфлетисты (которым в наши дни заказано место в периодике, занимающейся не журналистикой, а, скорее, потребительскими обзорами, будь то потребление политики, искусства или, там, дамских сумочек).
И вот это, дамы и господа, и есть сегодняшняя российская реальность. В которой нет ни читателей, ни писателей и в которой жажда познания сводится к информации о новых коллекциях, а также о скидках и распродажах.
Кое-кого, понятное дело, такое положение злит и бесит – но нас таковых, судя по тиражам науч-попа, на всю страну наберется хорошо если пять тысяч.
Так что остается либо ждать, когда остальные в своем потреблении нажрутся, либо мечтать, что шоппинг-молл прогорит, либо – как сейчас я – заказывать через интернет свежую книгу научного обозревателя "Вашингтон пост" Малкольма Гладуэлла о принципах распространения идей вкупе с "Джихадом. Экспансией и закатом исламизма" Жиля Кепеля да "Историей велосипеда" Дэвида Херлихи.
Присоединяйтесь.
2010
Часть 3
Практические экзерсисы. Избранные места из разных мест
Фабрика чудес
Из Москвы в Питер на выходных приехали знакомые знакомых: покупать землю под Стрельной. У них – они многозначительно переглядывались – есть информация, что Путин после президентского срока переедет в Стрельну, как Ельцин в Барвиху.
Меня им рекомендовали как знатока Петербурга. Узнав, что в ценах на землю я небольшой специалист, они загрустили, но услышав, что одну квартиру в Петербурге собираюсь продавать, воспряли и немедленно потребовали показать. Не понравилась: "в старом доме". Очень радовались назначению питерца Зубкова премьер-министром: переедет Путин или нет, но при продлении питерской линии в Кремле земля у Константиновского дворца будет дорожать.
С собой стрельнинские помещики прихватили отпрыска, студента: он учится на таможенника-юриста, о чем родители с гордостью повторили раз пять. "Понимаешь – наш человек в Гаване!". Им эта шутка нравилась. Как и повторять "все схвачено". Оба работали во времена СССР в "ящике", кстати.
Отпрыск оказался волооким, розовощеким и пухлогубым недорослем, умудрившимся к своим двадцати побывать изо всех городов мира только в Сочи. Сочи ему понравился: фотографы с мартышками ходят, пальмы растут, прикольно.
Перед тем, как отбыть на осмотр земель, родители уговорили меня "хоть немного показать парню Санкт-Петербург".
В машине дитятя:
а) попросил поставить радио с русской попсой;
б) на Дворцовой площади сказал, что "неа, Москва круче, там дома выше"; и спросил, "а где здесь торговый центр вроде Манежки";
в) услышав в ответ, что в Караганде, потому как в питерском центре такие центры некуда помещать, разочарованно протянул – "ну вы и живете…".
Тот факт, что Александрийский столп держится исключительно силой своего веса, а в штормовую погоду крест у ангела раскачивается чуть не на метр, его не вдохновил. Правда, трехглавые орлы на ограде прикололи.
В Эрмитаж он пойти наотрез отказался. Зато когда проезжали мимо "Авроры", попросил тормознуть и помчался, как заяц, на крейсер. Видели, что происходит с детьми, когда они выпивают большую бутылку колы? Тут был эффект, как от двух. Когда же я сунул вахтенному сотенную за проход на капитанский мостик (на пропускании на мостик за мелкую мзду матросик делал свой бизнес; не знаю, делился ли с капитаном), – малый и вовсе осовел, доверительно икнув мне в ухо, что на учебу он давно забил, в академию в этом году нос не совал, и никаким таможенником он, на хрен, быть не хочет, потому что там его "или убьют, или посадят". Это была идея родаков, – учиться либо на таможенника, либо на мента. И тогда уж лучше на таможенника. А лично он мечтает попасть на "Фабрику звезд". У "Фабрики" есть свой дом. На Дмитровском шоссе, 80. Он там у входа забивает стрелки. "Вам, дядь Дим, надо там как журналисту обязательно побывать!".
Я его после этого признания просто-таки полюбил.
Если бы все недоросли ради "Фабрики звезд" побросали свою таможенную, ментовскую, гаишную или гэбэшную учебу, я бы, чес-слово, стал "Фабрику" смотреть.
Вот только бы не пронюхали про наши планы его родаки.
"На Невском", 2007