Не будучи в состоянии противостоять глобальному бизнесу, представители патриотической идеологии, как правило, оказываются беспомощными и перед обширными в развитых странах группами людей, не связанных с производством и непосредственно зависящих от государственного финансирования. Это бюджетный сектор в широком смысле слова - от госслужащих и полиции до живущих на социальные пособия потомственных бездельников, которые всецело проникаются доминирующей идеологией, поддерживаемой государством всеобщего благосостояния.
В результате патриотические группы оказываются между молотом и наковальней: противостоя глобальному бизнесу, они получают удар в спину со стороны госслужащих и люмпенов всех мастей, являющихся его удаленной периферией.
Надежность социального контроля в современных развитых обществах привела к почти повсеместному забвению практического смысла демократии.
Как Европа объединялась не для повышения качества жизни, а для ее простого сохранения, чтобы застраховать себя от повторения двух чудовищных мировых войн, так и демократия в процессе своего сознательного создания служит, насколько можно судить, не столько повышению эффективности власти, сколько физическому выживанию ее носителей. Ведь именно она впервые создала надежный механизм замены утративших эффективность властителей без их убийства, лишения свободы или изгнания и ограбления.
Выражением ее современного кризиса стали "цветные революции" - специфические государственные перевороты при внешней поддержке, в ходе которых воля манипулируемой и образующей абсолютное меньшинство массы в соответствии со стандартными демократическими стереотипами становится высшим приоритетом, а всякая законность отметается как мешающая торжеству этой воли.
Степень глубины беззакония зависит при этом от общественной культуры: от простого пересчета голосов до массового террора и широких убийств по этническому принципу (как, например, в Ливии), поддерживаемых "мировым сообществом".
В "цветных революциях" демократические стереотипы, доведенные до абсурда, начинают отрицать сами себя.
Но, разумеется, ограничение демократии осуществляется и менее яркими и привлекающими внимание способами, причем практически повсеместно. В частности, бюрократия жестко ограничивает возможности общества по реальной и значимой, а не косметической корректировке осуществляемой ею политики, а распространяющиеся технологии позволяют все более жестко контролировать и даже ограничивать активность как индивида, так и групп людей.
Строго говоря, в определенном смысле ограничение демократии в ее традиционном смысле объективно необходимо для продолжения технологического прогресса. Ведь подавляющее большинство людей, предпочитая текущее потребление отложенному, в силу этого при демократическом методе принятия решений будет блокировать всякие попытки инвестиций в неизведанное, то есть в создание новых технологических принципов.
В прошлом двигателем технического прогресса была угроза уничтожения в войне; с исчезновением глобальной военной угрозы торможение процесса создания новых технологических принципов стало пугающе глобальным. Возможно, именно поэтому наиболее передовое в социальном отношении современное общество - американское - сопрягло в начале этого века усилия по технологическому развитию с совершенно явными (хотя и имеющими формальное обоснование в виде террористических актов) ограничениями формальной демократии.
Глава 2. Чего мы не знаем
Не только мировая экономика, но и все современное человечество находится в состоянии глубочайшего кризиса - перехода в некое качественно новое состояние, которое в настоящее время все еще не поддается сколь-нибудь убедительному и обоснованному прогнозу.
Хочется верить, что это новое состояние будет равновесным, относительно стабильным и в целом комфортным для преобладающей части человечества, однако опыт последней четверти века заставляет заподозрить коренное изменение самого понятия "стабильность", сводящееся на практике лишь к неизменному постоянству все более разнообразных изменений.
Самый очевидный, самый наглядный (хотя отнюдь не единственный и в конечном итоге необязательно главный) фактор, наиболее глубоко и комплексно преобразующий нашу жизнь, заключается в смене технологического базиса современного человеческого общества. На наших глазах происходит глубокий, всеобъемлющий переход от индустриальных технологий к постиндустриальным (данный термин весьма наглядно выражает, в частности, как мало мы о них знаем): на первом этапе к информационным и их продолжению, социальным технологиям, а затем, возможно, и биологическим, решительно преобразующим природу, в том числе и самого человека.
При этом, помимо широко популяризуемых и ставших благодаря этому уже традиционными новых технологий (сланцевые и 3D-печать), в соответствии с прогнозами ИПРОГа еще конца 90-х годов бурно развиваются принципиально отличающиеся от обычных технологий классы метатехнологий (использование которых лишает возможности конкурировать с их разработчиком) и технологий high-hume (нацеленных по самой своей природе на изменение человека, а не окружающей среды), социальное воздействие которых по меньшей мере нетривиально.
В результате драматически и часто непредсказуемо меняются даже те фундаментальные параметры общества и действующей в нем личности, которые многие исследователи привыкли считать объективно обусловленными константами.
Принципиально важно, что меняется не только характер действия и соотношение значимости различных факторов - меняются сами эти факторы (причем на всех уровнях общественной жизни - от семьи до надгосударственной конкуренции), вследствие чего во многом трансформируется и облик человечества.
Несмотря на высочайшую степень неопределенности, многие параметры нашего неумолимо приближающегося и стремительно наступающего будущего становятся понятными уже в настоящее время и потому нуждаются в скорейшем объединении в единую целостную систему. Эта грандиозная задача представляется главным, что предстоит сделать общественным наукам (в той, конечно, степени, в которой они действительно являются науками) в ближайшие годы.
Наиболее очевидные изменения и новые закономерности описаны в предыдущей главе, однако зона нашего понимания неминуемо будет расширяться по мере дальнейшей трансформации человечества и по мере наших интеллектуальных усилий. Соответственно, мы будем понимать все больше и больше; для более эффективной и успешной работы представляется необходимым определить и хотя бы бегло описать наиболее важные, узловые зоны неопределенности, на которых следует уже сейчас сконцентрировать будущие исследования. Выявление и четкая фиксация таких зон позволят уже сейчас сформулировать вопросы, ответы на которые будут иметь наибольшее как теоретическое (для познания наиболее вероятного будущего), так и практическое (для подготовки к нему и его корректировки) значение с точки зрения успешного развития как человечества в целом, так и отдельных его частей.
Насколько можно судить, правильная, соответствующая реальному проблемному полю постановка этих вопросов автоматически (просто в силу самого их проявления) становится и планом наиболее перспективных исследований в сфере общественных наук, по крайней мере на их первом, начинающемся в настоящее время этапе.
2.1. Наступит ли новое Средневековье и сохранятся ли сложные технологии?
Самым важным парадоксом информационных технологий представляется в настоящее время то, что мир на глазах становится менее познаваемым (что выражается в том числе в почти всеобщем восторге от теории "черного лебедя", являющейся не более чем художественным признанием этого). Познаваемость мира снижается прежде всего из-за нарастания огромного и продолжающего неумолимо расширяться массива обратных связей, заслоняющих собой предмет рассмотрения, а также превращения в основное занятие человечества изменения не окружающего мира, а собственного сознания.
Снижение познаваемости мира представляется в настоящее время ключевым выражением архаизации человечества, грозным признаком завершения пережитого человеческой цивилизацией (хотя и очень протяженного) линейного участка спирали общественного прогресса. В самом деле, технологический прогресс сам по себе еще в целом продолжается, но уже ведет к регрессу, а не к прогрессу в важнейшей для большинства людей социальной сфере. Даже не полномасштабное осознание, а всего лишь неосмысленное ощущение этого кардинального изменения привычного нам мира с неизбежностью ведет к соответствующему разрушению всей привычной нам и кажущейся единственно верной и рациональной прогрессистской в своей основе системы мировоззрения.
К чему мы придем, какие социальные рефлексы пробудим столь глубоким изменением перспектив нашего развития, длительным исчезновением привычных перспектив "светлого будущего", искривлением привычного линейного исторического времени, а то и полным сворачиванием его в диалектическую спираль, раньше применявшуюся только к "проклятому и навсегда изжитому" прошлому, в настоящее время остается совершенно непонятным. При этом смутно предощущаемые перспективы таковы, что никакого желания совершать необходимые интеллектуальные и организационные усилия для выявления пока скрытого от нас "дивного нового мира" неумолимо наступающего будущего в современном мире не наблюдается.
Между тем становится все более понятным и очевидным тот факт, что наглядное снижение познаваемости мира (равно как и изменение предмета труда человечества, уже не требующее максимума знаний о максимуме явлений) неизбежно снижает как социальную значимость знания, так и, соответственно, потребность в этом знании. Естественным и, как ни прискорбно, вполне закономерным следствием этого представляется до сих пор считаемое многими случайным, временным и легко устранимым отклонением катастрофическое вырождение науки в поддержание престижного для общества социального уклада. Соответственно, образование столь же неизбежно вырождается из средства подготовки для науки необходимых человеческих ресурсов в средневековый по своей сути и общественной функции инструмент обеспечения действенного социального контроля. Поэтому, к сожалению, Болонский процесс, ограничивающий доступ к высшему образованию и отбивающий расширением системы тестов у людей способность к мышлению как к таковому является, как это ни прискорбно, не случайностью и даже не реализацией эгоистичных корпоративных интересов сферы образования, а объективной закономерностью, с неизбежностью реализуемой в масштабах всего современного человечества.
В этой ситуации остается пугающе открытым вопрос даже не только о приращении новых, сколько о способности нашей цивилизации сохранить уже имеющуюся совокупность добытых человечеством знаний и наработанных им умений. Ведь в силу самой своей природы знание в принципе не может сколь-нибудь долго оставаться тайным: не будучи открытым для широких слоев интересующихся людей, постоянно ставящих его под сомнение, постоянно проверяющих и в итоге обновляющих и совершенствующих его, оно неминуемо умирает. Сделанное достоянием относительно узкого круга избранных, знание совершенно неизбежно вырождается из неустанного и самоотверженного поиска сияющей истины в заскорузлые ритуалы и суеверия, все более полно и последовательно отрицающие меняющуюся реальность. В силу изложенного узкие научные школы и обособленные учебные заведения, сохраняемые глобальной элитой в наивной надежде на длительное воспроизводство своего могущества, из-за самой своей изолированности обречены на гибель и вырождение точно так же, как многочисленные и разнообразные жреческие касты прошлого.
Наглядным проявлением остроты проблемы сохранения уже накопленного человечеством массива знаний и умений представляется отчаянная нехватка квалифицированных инженеров, переживаемая даже самыми развитыми странами. Это касается отнюдь не только США, в целом переориентировавшихся с производственных на социальные, информационные и финансовые технологии, но и Германии, притом что в ней профессия инженера традиционно была окружена исключительным общественным уважением.
Для мира само появление указанной проблемы означает вполне реальную угрозу технологической деградации и масштабных техногенных катастроф, способных (в случае утраты существенной части технологий жизнеобеспечения) привести даже к заметному сокращению численности населения нашей планеты.
Еще более существенную угрозу техногенных катастроф создаст и представляющееся сейчас практически неизбежным разделение глобального рынка на макрорегионы. Насколько можно судить, в ходе этого разделения многие возникающие макрорегионы (особенно с учетом естественного в условиях срыва в депрессию падения уровня жизни и в целом сжатия спроса) не будут обладать рынком достаточной емкости, позволяющим поддерживать многие из существующих сегодня и привычных нам технологий. Среди таких технологий, которые не смогут находить для своей продукции необходимого для их поддержания рыночного спроса, вполне могут оказаться и критически значимые технологии жизнеобеспечения.
Например, многие постоянно обновляющиеся (в силу привыкания к ним болезнетворных вирусов и бактерий) современные антибиотики исключительно дороги и требуют для своего производства масштабных рынков. Сокращение последних может сделать соответствующие производства и, главное, исследования попросту нерентабельными. Результатом этого может стать прекращение процесса исследований и, соответственно, создания новых антибиотиков (нельзя исключить того, что старые лекарства для поддержания рыночного спроса будут выпускаться под новыми наименованиями, но эта иллюзия подействует лишь на потребителей, а не на возбудителей болезней). В результате через некоторое время, за которое возбудители различных заболеваний адаптируются к лекарствам прежних поколений, человечество вновь начнет страдать многими недугами, на которые оно за последние десятилетия относительно комфортного и безопасного существования привыкло не обращать внимания. При этом значительная часть этих недугов легко может оказаться (или со временем стать) смертельной.
Понятно, что систематическое злоупотребление монопольным положением, совершенно естественное для глобальных фармацевтических (и далеко не только их) гигантов, существенно осложнит и усугубит ситуацию. Аналогичный эффект будут иметь и весьма вероятные сознательные действия глобальных монополий, являющихся частью глобального управляющего класса, по закреплению и углублению своего господства в новых условиях не только финансовыми, информационными и политическими методами, но и прямой угрозой прекращения поставок жизненно важных технологий и их продукции.
Сокращение размеров отдельных рынков в сочетании со вполне вероятной в условиях общей дестабилизации активной разрушительной деятельностью глобальных монополий, направленной на демонстративное уничтожение не подчиняющихся им и пытающихся освободиться от их контроля потребителей, создает дополнительные и притом, насколько можно судить, колоссальные, трудно представимые в настоящее время технологические риски.
Весьма вероятно, что часть макрорегионов будет попросту разрушена из-за краха совершенно необходимых технологий жизнеобеспечения; с другой стороны, часть глобальных монополий, скорее всего, сохранит и даже усилит свой контроль за несколькими макрорегионами.
Вместе с тем представляется вероятным бурное распространение и усиленное совершенствование дешевых, простых и общедоступных технологий, длительное время блокируемое глобальным бизнесом и государственными бюрократиями. В силу своей сверхпроизводительности эти технологии получили название закрывающих, так как их применение приведет к закрытию колоссального числа традиционных предприятий с ликвидацией соответствующих рабочих мест и к практически полному краху современных монополий, в том числе и глобальных.
Понятно, что отнюдь не все сложные технологии в принципе могут быть заменены закрывающими и далеко не у всех макрорегионов получится организовать широкое применение даже существующих в настоящее время закрывающих технологий. Поэтому другим важным способом сохранения технологий жизнеобеспечения в условиях, когда рыночная емкость соответствующего макрорегиона окажется недостаточной для их поддержания, станет, насколько можно судить, частичный отказ от рыночных отношений как таковых и переход на распределительные принципы использования указанных технологий и их продукции внутри макрорегиона.
Излишне говорить, что сегодня совершенно неясно ни то, какие макрорегионы и в какой степени пострадают от распада и сжатия рынков и усиления диктата монополий, ни то, как они будут комбинировать три наиболее вероятных типа возможных реакций, описанных выше, ни то, каковы вообще будут очертания будущих макрорегионов.
Не стоит забывать, что различные глобальные рынки, насколько можно предположить в настоящее время, будут распадаться не только на основе разных закономерностей и принципов, но и на разные по своим географическим границам макрорегионы. В результате этого некоторые формально (а возможно, и на самом деле) существующие государства своими разными рынками продукции и технологий, вполне возможно, будут входить в разные и даже жестко противостоящие друг другу (не говоря об обычной конкурентной борьбе) макрорегионы, что придаст ситуации дополнительный уровень неопределенности и сложности, чтобы не сказать запутанности.
2.2. Сможет ли человечество ответить на гамму разнообразных технологических вызовов?
Одной из наиболее интересных и при этом острых проблем современности представляется будущее технологического развития как такового.
Примерно на рубеже 60-х и 70-х годов XX века человечество перенесло центр тяжести своих интеллектуальных усилий и финансовых вложений в науку с технологий изменения окружающего мира на технологии управления самим собой. Нечто подобное, хотя и в существенно меньших масштабах (своего рода генеральная репетиция), наблюдалось в конце XIX века. Однако высшие достижения тогдашней психологии, насколько можно судить, были взяты в 30-е годы XX века под контроль различными авторитарными режимами или авторитарными группами (в формально демократических странах) и, выродившись в "тайное знание", погибли или законсервировались.
Непосредственным выражением этого были, правда, уже не психология и евгеника, но разработка все более разнообразных компьютерных технологий, а также технологий управления массовым и индивидуальным поведением (через управление в процессе работы и развлечений, а также маркетинг).
К настоящему времени выдающиеся технологические наработки, поражающие воображение и получающие широкое практическое применение, проявляются лишь в этих последних сферах, однако и здесь они являются результатом коммерциолизации открытых во время холодной войны технологических принципов.
Открытие же самих этих принципов, насколько можно судить, с завершением холодной войны практически полностью прекратилось.