В рамках созданной модели добавленная стоимость выводится из новых членов Европейского союза в страны базирования глобальных корпораций, что обусловливает парадоксальное сочетание экспортной ориентации с хроническим дефицитом текущего платежного баланса (во многом за счет высоких инвестиционных доходов). В частности, в Румынии 85 % инвестиционного импорта идет на обеспечение производства экспортной продукции.
Президент Чехии Клаус в свое время был вынужден признать, что вступление его страны в Европейский союз превратило ее в "объект выкачивания денег". Это касается всех стран Восточной Европы: их сальдо текущих операций платежного баланса еще до начала кризиса 2008–2009 годов (что принципиально) было намного хуже, чем в 1990-м (последнем году существования социалистической системы). (В Болгарии оно снизилось с –8,1 % ВВП в 1990 до –25,2 % ВВП в последнем предкризисном 2007 году, в Чехии с 0,00 до –4,4 % ВВП, в Венгрии с +1,1 % до –7,3 % ВВП, в Польше с +4,9 % до –6,2 % ВВП, в Румынии с –4,6 % до –13,4 % ВВП; за 1992–2007 годы оно снизилось в Словении с +5,7 % до –4,0 % ВВП, в Литве с +5,3 % до –14,5 % ВВП, в Латвии с +12,3 % до –22,4 % ВВП; за 1993–2008 годы в Эстонии с +1,2 % до –15,1 % ВВП, в Словакии с –4,9 % до –5,3 % ВВП - и это, как мы видим, наименьшее ухудшение данного показателя!)
Отрицательное сальдо текущего платежного баланса некоторое время может поддерживаться притоком иностранных инвестиций, однако при хроническом характере означает жизнь в долг с высокой зависимостью от внешних шоков и рисками девальваций либо, если они невозможны (например, из-за вступления в зону евро), с ухудшением социальной защиты.
Когда эти "скрытые резервы" исчерпываются, то есть, грубо говоря, в стране заканчиваются финансовые ресурсы, которые из нее можно вывести, платежный баланс относительно нормализуется, но это состояние обескровленности практически исключает возможность нормального развития. Поэтому улучшение платежного баланса после кризиса 2008–2009 годов представляет собой не столько подготовку к "европейскому рестарту", сколько статистический аналог "тишины на погосте". В 2014 году из рассмотренных десяти стран Восточной Европы в пяти текущее сальдо платежного баланса было лучше, чем в 1990 году (для некоторых - в 1992 и 1993 годах), а в пяти - по-прежнему хуже: в Словении оно составило +5,9 % ВВП, в Венгрии +2,5 % ВВП, в Словакии +1,9 % ВВП, в Литве +0,9 % ВВП, в Латвии –0,1 % ВВП, в Болгарии и Чехии по –0,2 % ВВП, в Румынии –1,2 % ВВП, в Польше –1,5 % ВВП, в Эстонии –2,2 % ВВП.
Принципиально важно, что структурные фонды Евросоюза обусловливают выделение средств на развитие весьма жесткими условиями, которым по-настоящему сложно соответствовать. Так, в 2007 году Румыния могла получить из этих фондов 2 млрд евро, но на практике смогла использовать лишь 400 млн евро из фонда рыболовства. В то же время ее взнос в бюджет Евросоюза составил 1,1 млрд евро (1,8 % ВВП), то есть Румыния стала не бенефициаром, а донором Европейского союза, причем возникли вполне обоснованные опасения закрепления этого положения на длительное время. Другой пример - Латвия, которая смогла начать использовать средства, выделенные Евросоюзом на модернизацию сети ее автомобильных дорог, лишь в 2013 году.
Во всей Восточной Европе мы видели массовую скупку активов, в ходе которой западные корпорации стали хозяевами не только банковских систем, но и практически всей экономики, а через нее - и всей политики стран Восточной Европы. Показателен провал попытки выработать стратегию социально-экономического развития Румынии: совершенно неожиданно для ее европейски ориентированного руководства оказалось, что будущее страны в рамках европейской интеграции в решающей степени определяется не национальными властями, но корпорациями "старой" Европы и решениями Еврокомиссии, на которые власти Румынии не могут оказать практически никакого реального влияния. Соответственно, никакая национальная стратегия развития в рамках Европейского союза невозможна по определению, по крайней мере, для его новых, относительно слабых членов.
В связи с этим возникает резонный вопрос: если это суверенитет, то чем в таком случае является колониальная зависимость? И где тот "суверенитет" членов Европейского союза, который от России истерически требуют признавать и уважать?
Развитые страны (в том числе в рамках "Восточного партнерства") действуют (возможно, бессознательно) по принципу "возьмите наши стандарты, а мы возьмем ваши ресурсы и уничтожим то, чем вы можете конкурировать с нами". В целом это все меньше напоминает декларируемое справедливое и равное сотрудничество и все больше - жестокую неоколониальную эксплуатацию.
Имманентный управленческий кризис
Глубокая и неустранимая внутренняя дифференциация Европейского союза оборачивается серьезным различием даже самых насущных интересов его членов, которое в свою очередь превращает практически все значимые решения, принимаемые в его рамках, в плоды сложнейших многоуровневых компромиссов.
Вступление в силу Лиссабонского договора облегчило этот процесс (впервые введя внятный формальный критерий достаточности поддержки при принятии решений), но одновременно обострило внутреннюю напряженность в Европейском союзе, создав угрозу того, что некоторые страны часто будут оказываться в меньшинстве, а малые страны станут заметно менее значимыми.
Однако принцип многоуровневого компромисса как основного инструмента выработки решений сохранился, соответственно, корректировать их после принятия по-прежнему остается исключительно сложно, что сохраняет поразительную негибкость позиции Европейского союза. Поскольку эта позиция естественным образом вырабатывается без участия не входящих в объединенную Европу стран (в том числе и России), она, как правило, оказывается негибкой за их счет, в том числе и за счет нашей страны.
При этом высокое влияние США на политическую элиту целых ряд стран Европейского союза (часто доходящее до прямого управления ими как марионетками, в частности в случаях Польши, Прибалтики и Болгарии) позволяет им оказывать колоссальное воздействие на процесс принятия решений, регулярно добиваясь от Европейского союза действий, выгодных США и невыгодных ему.
Важную роль в этом играют и интеллектуальная несамостоятельность, зависимость европейского политического класса от США и их глобальных аналитических структур, а также страх ответственности, привычный для последних поколений европейской политической "элиты". Они традиционно делегируют принятие значимых решений США, получая от них умеренные дивиденды (в основном частного характера) и перекладывая на них перед своими избирателями и национальными элитами как их, так и свои собственные ошибки.
Единственным моментом, когда руководители Европы почти освободились от стратегической зависимости от США, представляется нападение на Ирак в 2003 году. Оно осуществлялось с такими грубыми нарушениями европейских ценностей (от соблюдения процедур принятия решений до простого человеческого здравого смысла), что руководители континентальной Европы, выражая публичное несогласие с ним (или, как минимум, сомнение в его правомерности), вплотную подошли к преодолению своей зависимости от США. И, ощутив, что при продолжении этой линии им поневоле придется начать самостоятельно принимать определяющие будущее их стран решения и нести ответственность за последствия их реализации, перепугались и панически вернулись под крыло американской администрации. Процесс этого возвращения получил юмористическое (для наблюдавших процесс с близкого расстояния) наименование трансатлантического ренессанса.
Заблаговременно принятые и в силу трудности процедуры выработки не подлежащие корректировке решения затрудняют, а то и делают принципиально невозможной плодотворную дискуссию с представителями Европейского союза. Евробюрократ еще до его качественного расширения в 2004 году напоминал магнитофонную кассету с записью соответствующей директивы и пространными велеречивыми рассуждениями о компромиссах, толерантности, взаимопонимании и других выхолощенных (в том числе им же самим) европейских ценностях. После этого расширения, сопровождавшегося (в том числе и как следует из приведенной выше таблицы) качественным усилением внутренней неоднородности Европейского союза, ситуация только усугубилась.
На деле же демократия и компромиссы понимались и понимаются евробюрократией исключительно как безоговорочное подчинение ее требованиям, в том числе и прямо нарушающим ее-де собственные нормы (так, Еврокомиссия долгие годы отчаянно требовала от России ратифицировать заведомо невыгодный ей договор к Энергетической хартии, хотя в соответствии с европейскими нормами не имеет права даже обсуждать вопросы энергетического сотрудничества), то есть как прямой и безапелляционный диктат. При этом европейские бюрократы в принципе не способны увидеть (или художественно изображают это) внутренней противоречивости свойственных представителям Европейского союза проповеди толерантности и авторитарного навязывания демократии. Как без тени сомнения выразился один из депутатов бундестага в частной беседе с автором данной статьи, "полноправный демократический диалог - это когда мы говорим вам, что вы должны делать, думать и чувствовать, а вы поступаете в полном соответствии с нашими указаниями".
Однако это далеко не самое худшее.
Ценностный кризис Европейского союза
Непреодолимая и не снижающаяся со временем культурная и хозяйственная разнородность Европейского союза объективно обусловливает, как это было и в Советском Союзе, необходимость исключительно высокой идеологизации системы управления, так как именно идеологизация создает систему сверхценностей, ради которых элементам этой системы можно жертвовать текущими материальными и иными интересами.
Однако, с другой стороны, идеологизация неминуемо чревата весьма существенным снижением качества управленческих решений, как мы также видели на примере Советского Союза.
Кроме того, в настоящее время основа этой идеологизации - традиционно провозглашаемые (как бы сильно они ни извращались на практике) европейские ценности и расширение сферы их применения (то есть расширение Европейского союза) - сталкивается с двумя фундаментальными и, по всей видимости, принципиально непреодолимыми вызовами.
Прежде всего, противоречие между формальным политическим равноправием членов Европейского союза и различным уровнем их не только социально-экономического, но и культурно-цивилизационного развития ослаблено Лиссабонским договором за счет равноправия. Надежды же на быстрое подтягивание новых членов к лидерам оказались еще более беспочвенными, чем аналогичные надежды советской цивилизации. Таким образом, Европейский союз ради повышения эффективности управления сделал весьма значительный шаг назад от равноправия, что представляется, несмотря на всю свою очевидную вынужденность, весьма существенной эрозией европейских ценностей в традиционном европейском их понимании.
Второй вызов декларируемым европейским ценностям заключается, насколько можно судить со стороны, во всеобщем понимании того, что к настоящему времени глобальный экономический кризис пусть и не сразу, но все-таки остановил существенное расширение как Европейского союза, так и еврозоны. С одной стороны, у наиболее развитых стран Европы больше нет ресурсов для расширения своего формализованного влияния. С другой, неразвитые европейские страны, являющиеся потенциальными кандидатами на членство в Европейском союзе, из-за кардинального и, по всей видимости, долгосрочного ухудшения экономической конъюнктуры больше не могут выполнять стандартные требования евробюрократии даже в их весьма смягченном варианте. Исключения последних лет - вступление Хорватии в Европейский союз, а Эстонии и Латвии в еврозону - своей незначительностью лишь подтверждают это правило: это шаги, предпринятые Европейским союзом и еврозоной для демонстрации продолжения успешного расширения и углубления евроинтеграции в то самое время, когда ее потенциальные ресурсы уже практически полностью исчерпаны. Вероятное присоединение к Европейскому союзу незначительных в экономическом плане Албании и Черногории (которая уже де-факто находится в еврозоне) лишь подтвердит эту тенденцию.
В этой ситуации важным паллиативом, позволившим на время замаскировать стратегическую исчерпанность европейской интеграции, стало "Восточное партнерство", обеспечившее среди прочего еще более надежную привязку к евробюрократии административных и коммерческих элит стран-соседей, а также комплексную расчистку их юридического пространства для дальнейшей экспансии европейского бизнеса.
Таким образом, Европейский союз, этот экспансионистский по самой своей природе и объективно направленный на неуклонное расширение проект, из экстенсивного поневоле становится интенсивным - и это на наших глазах начинает болезненно, хотя и неосознанно им самим трансформировать весь его облик. Не стоит забывать, сколько прожил другой интеграционный - советский - проект после того, как под давлением внешних обстоятельств был вынужден отказаться от территориальной экспансии и соответственно от экстенсивного расширения.
Проблема перехода от интенсивного к экстенсивному развитию носит не только управленческий, но и принципиальный ценностный характер. Ведь отказ от насаждения своих ценностей, от их неограниченной экспансии, вне зависимости от причин такого отказа, сам собой, автоматически ставит перед всеми их носителями (а далеко не только перед одними их пропагандистами) вопрос о справедливости и соответственно фундаментальной обоснованности этих ценностей. А сама возможность постановки подобного вопроса уже подрывает их, а с ними не только внешнюю эффективность, но и саму идентичность их носителей. Как только кто-то отказывается (повторюсь, по любой причине) от неограниченной экспансии, от повсеместного насаждения своих ценностей, он тем самым автоматически признает их неуниверсальность, локальность, что в современном глобализованном мире является, по сути дела, синонимом неполноценности.
Помимо этого, крайне болезненной проблемой Европейского союза является удивительная слабость европейской самоидентификации даже на уровне элит (если, конечно, ориентироваться на их реальное поведение и в первую очередь на принимаемые ими стратегические решения, а не на торжественные тосты и другие официальные заверения). При этом рост значения регионов в рамках концепции "Европы регионов", равно как и усиление действия общеевропейских (вроде Партии европейских левых) и глобальных сил (среди которых в первую очередь надо отметить политический ислам), разрушает далеко не только национальные бюрократии и национальные идентичности, как это планировалось идеологами "новой Европы", но и саму европейскую целостность, существующую в основном в виде отдаленной и расплывчатой мечты.
Весьма значима для руководства Европейского союза - возможно, в том числе и из-за его исключительно высокой идеологизации - и проблема морали. Переписывание истории, насаждение демократии в новых "крестовых походах" в Афганистане, Ираке, Ливии, Сирии (в форме агрессивного исламского фундаментализма) и на Украине (в форме откровенного архаичного нацизма) при предельно циничной толерантности к ее "дефициту" (по официальной формулировке), как минимум, в Латвии и Эстонии, попустительство практике апартеида и государственной реанимации фашизма в некоторых членах Европейского союза, торговля людьми (продажа Милошевича за обещание 300 млн долларов правительству Джинджича - без этой продажи они оба были бы живы), одобрение государственных переворотов под видом народного волеизъявления - все это глубоко аморально. Все это до такой степени противоречит европейским ценностям в том виде, в котором мы привыкли их признавать, что все сильнее возникает ощущение принципиального отрицания современным Европейским союзом собственно европейских ценностей и их сохранения только за его пределами, в первую очередь в России.
Шокирующим проявлением морального кризиса Европейского союза является и априорная неравноправность его сотрудничества с другими странами. Когда после 11 сентября 2001 года президент Путин, выступая в бундестаге на немецком языке, предложил Европейскому союзу в лице Германии стратегический пакт "энергия в обмен на технологии", официального ответа так и не последовало: европейцы сделали вид, что ничего не произошло, и продемонстрировали нежелание вступать в диалог с "низшей расой". Использование данного термина отнюдь не является каким бы то ни было преувеличением: не стоит забывать, что, когда после нацистского переворота украинские руководители стали все более активно использовать по отношению к России и русским гитлеровскую риторику - вплоть до "недочеловеков" и "тотальной войны", это не вызвало никаких внятных возражений со стороны стран Евросоюза, включая Германию.
Неофициально же России весьма внятно дали понять, что она от Европейского союза никуда не денется, ее энергетические ресурсы все равно будут работать на Европу, ее рынок будет все равно все шире раскрываться перед европейским бизнесом, а высокие технологии Европейский союз оставит себе как гарантию своего стратегического конкурентного преимущества над Россией.
Понимание диалога с нашей страной как диалога всадника с лошадью обусловлен, с одной стороны, выработавшейся за конец 1980-х, 1990-е и 2000-е годы привычкой к отсутствию у России каких бы то ни было внятно формулируемых и твердо отстаиваемых национальных интересов, а с другой - пониманием, что критически важная часть личных активов нашей "правящей тусовки" находится именно в юрисдикции стран Европейского союза.
Однако такое понимание, как показывает развитие событий в последние годы, не только не способствует успешному развитию сотрудничества, но и объективно толкает Россию к стратегическому союзу с Китаем и попыткам углубления тактического партнерства даже с США (для понимания степени вменяемости и адекватности современных европейских руководителей не стоит забывать, что в результате санкций Евросоюза и США против России, введенных по требованию и под давлением американцев, товарооборот России с Германией сократился в 2014 году на 7 %, а с США увеличился на 6 %, причем импорт нашей страны из Германии упал на 13 %, а из США вырос на 12 %).
Всей своей историей и всем своим поведением Европейский союз с исчерпывающей убедительностью демонстрирует, что всякая аморальность (и тем более аморальность, возведенная в принцип и превращенная в новую, хотя пока еще и не европейскую в полной мере, но, безусловно, уже давно евробюрократическую форму морали) неминуемо подрывает жизнеспособность как отдельных людей, так и сообществ наций.