Русская слитность
Государство - сверхценность русской культуры.
Не наемный управляющий, не источник социальных гарантий, не инструмент обеспечения безопасности и тем более не организатор технологического прогресса.
И уж, конечно, не пресловутый "ночной сторож" с министерской зарплатой и замком в Швейцарии, столь трепетно любимый и пестуемый либеральными фундаменталистами.
Государство представляет собой современную форму существования русского народа.
Единственную форму, доступную нам на протяжении вот уже нескольких столетий. Социальную среду, в которой живет и развивается каждая ячейка общества. Скрепу, обеспечивающую само его существование и одновременно развитие.
Вслушайтесь в критику: самые ярые нападки на ненавистную всему народу бюрократию включают использование по отношению к ней слова "наша". Это не рабство - это неотделенность, слитность, симбиоз с государством как отдельного человека, так и общества в целом.
Глубоко религиозный человек, как правило, не является целостной, законченной личностью, так как добровольно делегирует часть своей личности на небеса, лишаясь тем самым этой части личности и суверенитета над собственной жизнью. Подобно ему, русский человек делегирует часть своего "я", своего самоосознания государству и вообще начальству, выступающему представителем и олицетворением последнего и устанавливаемых им порядков (причем даже в сугубо частных структурах).
Ощущение государства, даже явно враждебного личности, тем не менее как "своего" - одна из самых поразительных особенностей русской культуры. Интересно, что сами слова "начальство" и "начальствовать", означающие буквально "давать начало", что свидетельствует едва ли не о божественных функциях, уже говорят о непропорциональной роли всякого внешнего (относительно отдельно взятой личности) управления для россиян.
Симбиоз личности с государством исключительно важен для понимания практических особенностей нашей культуры.
Такая слитность дает российскому обществу, единому со своим государством, колоссальную - непредставимую и потому всегда неожиданную - силу, раз за разом уже привычно для нашей истории позволяющую совершать невероятное. Именно в ней заключается секрет колоссальной эффективности и жизнестойкости носителя русской культуры, действующего заодно со своим государством. В этих случаях, действительно, "нам нет преград ни в море, ни на суше". Достаточно вспомнить Сталина, начавшего прием в честь Победы над фашистской Германией тостом за терпение русского народа и его доверие к государству.
Но она же делает нас слепыми и беспомощными, неспособными даже к простейшей самообороне и элементарной самоорганизации в ситуациях оставленности государством. По своим трагическим последствиям для оставленной государством личности они живо напоминают последствия богооставленности для истово верующих. Когда же государство по тем или иным причинам становится врагом своего народа, носители русской культуры и вовсе оказываются абсолютно беспомощными до "последнего предела" (а порой и за ним). В этом, кстати, одна из причин исключительно высокой роли инокультурных элементов в массовых (и особенно массовых успешных) выступлениях против государства.
Носителю русской культуры невероятно сложно выступать против "своего" государства даже тогда, когда оно уже давно перестало быть своим. Противоестественность этого действия для него такова, что когда оно все-таки вынуждается историей, то люди освобождаются от всех и всяческих правил и ограничений, обрушивая страну в хаос разного рода смут.
Весьма важно, что симбиоз личности с государством неразрушим без разрушения самой русской культуры, а следовательно, и России, и всего нашего общества. Поэтому попытки внедрения в нашу жизнь без адаптации к этой ее коренной особенности любых институтов и правил, основанных на отделении личности от государства (в том числе, увы, и западных демократических институтов), обречены на позорный провал. В частности, при относительно успешном внедрении в нашу социальную ткань они объективно ведут не к гуманизации, но, напротив, к разрушению общества и уничтожению народа.
Уклонение от открытых конфликтов и "русский бунт"
Легендарную пассивность носителей русской культуры, готовность терпеть самые грубые несправедливости до самой последней возможности принято объяснять легендарной "властью пространств над русской душой". Действительно, в России, в отличие от Европы, население редко припирали к стенке - почти всегда было куда бежать, и исторически наша страна расширялась в территориальном отношении в основном именно за счет такого бегства.
Наряду с пространством, важную роль в формировании этой черты играли и длительное жестокое угнетение, и скудость ресурсов, которая объективно ограничивала материальную базу любого сопротивления. Не стоит забывать и о европейском ощущении ценности своей жизни, рисковать которой оказывалось значительно труднее, чем в слитно-роевых традиционных азиатских обществах.
Парадная сторона пассивности - исключительное терпение носителей русской культуры - создает колоссальный соблазн и одновременно бросает вызов любой системе управления.
Она достаточно быстро обнаруживает, что общество прощает ей почти любые ошибки и притеснения. Более того, в силу не только пассивности, но и общей скудости ресурсов общество почти не тратит сил не только на принуждение управляющей системы к необходимым ему решениям, но и на простую обратную связь с нею. В результате у нее возникает ошибочное ощущение полной безнаказанности практически любого произвола по отношению к обществу. В начале 2000-х годов это ощущение было отлито в классической формуле "Это быдло будет думать то, так и тогда, что, как и когда мы покажем ему по телевизору".
Однако, действуя по этому принципу, управляющая система неизбежно порождает незаметное для себя подспудное нарастание общественного недовольства. Оно не проявляется в резкой и отчетливой форме до тех пор, пока не разряжается, - внезапно для правящей элиты и с крайней разрушительностью.
Разрушительность эта вызвана, как ни парадоксально, симбиотическим сосуществованием общества и государства. В условиях такого симбиоза протест против государства оказывается для общества невероятно трудным и настолько противоестественным делом, что общество восстает не на чуждые ему посторонние силы, а по сути дела - на самое себя.
В результате его врагом становится не конкретный враждебный ему и стесняющий его порядок, созданный государством, но сам по себе порядок как таковой - сама идея порядка. Ведь слитное с государством общество в принципе не ощущает возможности существования другого порядка, кроме созданного "его" государством.
Именно в этом заключается причина "бессмысленности" и "беспощадности" "русского бунта", выявленных еще Пушкиным.
Наиболее изученным с точки зрения массовых поведенческих реакций примером этого стала гражданская война, в которой красные и белые воевали не столько друг против друга, сколько против общего хаоса, общего для основной массы населения отрицания порядка как такового.
Вынужденное выступление против государства, воспринимаемого обществом как "плоть от своей плоти", становится его величайшей, мучительной трагедией. Доведенное неэффективным, а то и порочным государством до крайности, общество взрывается не осознанным и направленным на конкретные проблемы и недостатки протестом, но принципиальным, всеобъемлющим отказом подчиняться дискредитировавшей себя системе управления. Этот отказ подчиняться охватывает и те сферы жизни, в которых власть действовала разумно и никакого недовольства со стороны общества не вызывала.
Классическим примером стали распад Советского Союза и либеральные реформы: с конца 1991 года пассажиры московского метро перестали "ходить по стрелкам": в каждом переходе и в одну, и в другую сторону шел практически одинаковый поток людей. Понадобилось несколько лет, чтобы люди признали удобство существующих правил, и встречный поток стал пренебрежимо тонок.
Общим историческим правилом является не только самоочевидное использование народного недовольства и тем более массового отказа от подчинения властям всеми мыслимыми внешними конкурентами (от половцев до американцев).
Значительно более важным является реакция правящей элиты на подспудный рост общественного недовольства. Как и само это недовольство, реакция на него является стихийной, не осознаваемой самой элитой, а значит, и современными аналитиками, и последующими историками, привыкшими интересоваться мнениями действующих лиц, а не причинами этих мнений.
Попав в мощное силовое поле растущего общественного недовольства, правящая элита и особенно ее периферия неизбежно расслаиваются, разделяются и дробятся по самым разным, а часто и неожиданным признакам. Это внутреннее раздробление также многократно усугубляет разрушительность общественного взрыва (в том числе облегчением внешнего влияния).
Однако, с другой стороны, оно же обеспечивает управляющей системе необходимую гибкость и жизнеспособность, так как в ней еще до общественного взрыва опережающим образом появляются не только идейные, но порой и организационные зачатки будущего, посткатастрофического устройства.
Трудовая культура: сверхзадача, мотивация и русский способ производства
Одной из важнейших компонент любой культуры является отношение ее носителей к труду. Наша особенность - органическая неспособность существовать (и тем более трудиться) без сверхзадачи, без некоей цели, возвышающейся далеко над нашим повседневным существованием и придающей ему высший философский смысл. По известной притче, мы органически не способны не только "таскать эти треклятые камни", но даже и "зарабатывать на жизнь своей семье" - по-настоящему хорошо мы можем только "строить Руанский собор".
Потребность в сверхзадаче вместе с тягой к справедливости сформировала в рамках русской культуры весьма специфический тип трудовой мотивации, ориентированной на деньги и в целом на потребление лишь преимущественно как символ этой справедливости.
Поэтому само по себе стимулирование работника рублем, что доказала вся практика последней четверти века (да и более ранние эксперименты с хозрасчетом, начатые еще в 20-е годы прошлого века), оказывается совершенно недостаточным. Это многократно усложняет задачу системы управления по сравнению со стандартными правилами, выработанными в рамках западной культуры. Технологически простое для управленца материальное стимулирование оказывается эффективным лишь при наличии внятно осознаваемой сверхзадачи. Именно поэтому политические пропагандисты, а до них священники выполняли, по сути, непосредственно производственную функцию.
Однако главное заключается в безусловной вторичности любого материального стимулирования по сравнению с одобрением окружающих, являющимся непосредственным доказательством справедливости тех или иных действий одобряемого.
Эта зависимость от мнения коллег (равно как и общее для россиян стремление к "миру и согласию" пусть даже в ущерб собственным интересам и самой справедливости, вызывающее в целом враждебное отношение к "мании правдоискательства") исторически порождена соседским характером российской общины и в целом сельской жизни. Грубо говоря, ставший врагом сосед легко может сжечь ваш дом, тем самым уничтожив ваше благосостояние и пустив вас по миру, поэтому с ним лучше ладить. Тысячелетняя жизнь в условиях повседневной практической реализации этой "доктрины гарантированного взаимоуничтожения" наложила огромный отпечаток на русский национальный характер. Впрочем, как минимум не меньшее влияние на формирование трудовой мотивации наложила экзистенциальная тяга к справедливости, описанная выше.
Важной особенностью русской культуры, выявленной в начале XX века зарубежными социологами и впечатлившей их до такой степени, что они ввели термин "русский способ производства", является склонность к штучной, уникальной, но не массовой монотонной работе. Это связано и с органической потребностью в сверхзадаче, с идеей которой монотонная простая работа связывается намного труднее, чем с "подковыванием блохи", и с индивидуальным ремесленничеством крестьян (зимой или при отпуске "на оборок").
Таким образом, еще до изобретения конвейера была выявлена неприспособленность к нему русской культуры: выполнять монотонные однородные операции ее носителям оказывалось невыносимо скучно. Это одна из причин того, почему наша страна делала прекрасные относительно сложные машины (вроде боевых самолетов) и хронически не справлялась с более массовым и более простым производством легковых автомобилей.
Интересно, что бригадный подряд (вводимый в 70-е годы XX века не только в нашей стране, но и, например, в Японии и США) был нацелен на отказ от традиционного конвейера и расширение сферы компетенции каждого работника, чтобы сделать его труд более творческим или хотя бы менее монотонным. Тем самым он соответствовал объективным, глубинным потребностям русской культуры. Ведь при бригадном подряде характер труда приближался к традиционному для нас артельному.
При правильной организации экономики именно русский способ производства выведет российское общество из заведомо непосильной для него и потому пагубной конкуренции с Китаем (ибо мы как работники всегда будем стоить дороже и будем менее организованными и трудолюбивыми) в положение его гармонического дополнения. Ведь культура Юго-Восточной Азии идеально соответствует потребностям именно конвейерного производства, а русская культура позволяет развивать производство более сложных штучных изделий.
Ключевые пороки русской культуры: боязнь счастья и авральность
Повторюсь еще раз: у культуры, как и у всякого явления природы, нет позитивных и негативных черт - все зависит от точки зрения наблюдателя и, с другой стороны, от степени адекватности управляющей системы. Однако, заняв определенную точку зрения, мы получаем возможность рассматривать некоторые черты своей культуры как достоинства, подлежащие развитию, а некоторые - как пороки, которые нужно стараться максимально ослабить, если и вовсе не искоренить.
Наиболее объективная позиция - рассмотрение культуры с точки зрения участия в глобальной конкуренции и собственного развития общества.
До сих пор речь шла о в целом позитивных особенностях нашей культуры, равно как и об особенностях, сочетающих в себе позитивные и негативные качества. Однако нельзя закрывать глаза и на ее безусловно вредные черты.
Они являются такими не сами по себе, но лишь потому, что их использование управляющей системой чрезмерно затруднено, предъявляет к ней слишком высокие требования, которым очень сложно соответствовать. В результате эти черты на протяжении столетий мешают нам нормально жить и развиваться.
Основной, едва ли не фатальный порок носителей русской культуры - боязнь счастья и инстинктивное бегство от него как от греха, неумение и, главное, искреннее нежелание любить себя и принимать себя такими, какими мы есть. Это качество - прекрасный стимул как для личного самосовершенствования и развития искусств, так и (при грамотном использовании со стороны управляющих систем) для общественной модернизации. Однако оно же обрекает значительную часть народа на хроническое неблагополучие - как материальное, так и в первую очередь психологическое, которое, проявляясь в значительных масштабах, подрывает конкурентоспособность общества.
Именно нелюбовь к себе как общественная норма (позволяющая терпеть ограничение личного потребления) вкупе с уклонением от конфликта до последней черты и притоком нефтедолларов стала причиной отказа от построения в Советском Союзе общества массового потребления. Отказа, приведшего к краху советской цивилизации.
С другой стороны, несмотря на индустриализацию (и даже информатизацию), русская культура, российский образ жизни по своей природе остались глубоко сельскохозяйственными. Это проявляется не только в традиционных катастрофах и принятии стратегических решений в августе, не только в осеннем всплеске свадеб даже у потомственных горожан.
Крестьянин, подчиняясь естественной смене времен года, привыкает уже хотя бы в силу только этого к "внешнему управлению" - и весьма естественно переходит от подчинения внешним природным силам к подчинению столь же внешним для него силам общественным (и даже иностранным).
Однако главное проявление сельского характера русской культуры - авральный, крайне неравномерный характер как труда, так и всей жизни в целом. Крестьянин привык, что периоды исключительно интенсивной работы (на посевной и особенно на уборке урожая, когда один день год кормит) перемежаются с длительным зимним периодом хронического безделья.
В результате добросовестное планирование в нашей стране на любом уровне вынуждено учитывать, что трудовой цикл начинается с длительного периода раскачки, за которым следует нормальная работа в охотку, сменяющаяся диким авралом.
В ходе последнего могут быть значительно перевыполнены первоначальные задания и достигнуты непредставимые ранее высоты как производства, так даже и человеческого духа. С другой стороны, в результате неизбежно хаотического аврала легко может быть разрушено все, что только можно разрушить, - от технологического оборудования до человеческих отношений и даже жизней.
* * *
Однако внятный учет этой и других особенностей русской культуры, каким бы сложным он ни был, позволяет, как многократно показывала практика, добиваться непредставимых для иных культур поистине фантастических результатов.
Добьемся их и мы - в уже обозримом будущем.
Если, конечно, от усталости и отчаяния не согласимся на вбиваемые нам в голову нашими конкурентами убийственные идеи самооскопления по этническому, национальному или религиозному принципу.