Этой сложной, постоянной и требующей значительной чуткости к ответным реакциям деятельностью в современном обществе занимаются некоммерческие (в значительной степени аналитические, так как среди "сетевых исполнителей" тоже достаточно НКО) организации. Финансирование этих организаций осуществляется, как было показано выше, в основном через благотворительные структуры, в результате чего благотворительность из способа усыпления растревоженной совести стала важнейшей формой глобального стратегического инвестирования.
Рыночные отношения во всем мире во все большей степени заменяются отношениями по формированию глобальным управляющим классом стандартов, норм и правил.
1.4. Преобразование политики: изживание традиционной демократии
Удивительно, как быстро летит время.
Демократия как политический строй сложилась в Древних Афинах в начале VI века до нашей эры - в ходе реформ Солона. Понятие "демократия" активно применялось в целях пропаганды существующего политического строя уже Периклом в V веке до нашей эры (Аристотель, подведший под него прочную до сих пор научную базу, жил спустя целый век после него). И, несмотря на столь почтенный возраст, идея демократии до сих пор сохраняет всю свежесть концептуально нового энергичного призыва, переворачивающего, обновляющего и возрождающего старый затхлый мир!
Такова сила политического интереса.
Демократия как идея наиболее полно и целостно выражает слитное стремление масс и отдельных личностей к праву самостоятельно управлять своей жизнью, самостоятельно определять свою судьбу, - и в этом качестве она перебарывает само время и оказывается постоянной, пусть даже порой исчезающей на поколения и даже века доминантой всей нашей цивилизации.
Уже более двух с половиной тысяч лет мы произносим слово "демократия" и верим в свою возможность создать на ее основе качественно новую, на порядок более эффективную, чем раньше, систему управления. При этом вот уже точно более полутора сотен лет (с момента формирования соответствующих ценностей) мы верим в возможность объединить на основе демократических институтов и традиций личные интересы с общественными, а национальные - с общечеловеческими.
Вера в демократию является незыблемой, приобретшей (по крайней мере в последние полтора века) характер религиозной догмы константой в нашем текучем, стремительно меняющемся мире - и это прекрасно: человек по своей природе нуждается в незыблемых "истинных ценностях".
Однако даже основные демократические институты - инструменты практической, политической реализации незыблемых демократических принципов и идеалов - были созданы почти четверть тысячелетия назад (или, для большей наглядности, более десяти поколений назад), еще в XVIII веке. С тех незапамятных для современного человека времен они лишь улучшаются и дорабатываются, оставаясь в своей основе неизменными.
Подчеркну: это касается не принципов, а инструментов.
Не только в технологической, но и в социальной сфере важнейшие инструменты даже простого человеческого существования (не говоря уже о развитии) сменились за это время не раз и не два.
Трансформировались кажущиеся незыблемыми основы - семейные отношения, являющиеся фундаментом общественных.
Иным стало и содержательное понимание демократии, о чем пойдет речь в следующем разделе.
А вот политическое продолжение этих неуловимо, но и неумолимо меняющихся основ - институты демократии - претерпели за это время лишь поверхностные, косметические изменения. Они развивались не столько вглубь, сколько вширь, охватывая новые пространства человеческих обществ.
Вопреки многочисленным и авторитетным апологетам достижения современным им человечеством высшего совершенства - от Гегеля до Фукуямы - развитие человечества и его качественное, принципиальное изменение все же продолжается.
Подобного рода изменение неизбежно меняет и требования к организации общественного управления, создавая необходимость трансформации в том числе и его институтов, более глубокой, чем та, к которой мы привыкли и которую считаем поэтому максимально возможной.
Стабильность институтов имеет свою безусловную ценность. Однако в условиях стремительной, ускоряющейся и расширяющейся изменчивости общества она не только поддерживает его устойчивость, являясь одним из конституирующих его элементов, но с определенного момента неминуемо начинает мешать его развитию, противореча объективным требованиям реальности.
Мы приближаемся к моменту, когда демократия, окостеневшая в состоянии религиозной догмы, должна ожить и начать трансформироваться вместе со всем человечеством. Охватывающие мир кардинальные изменения должны ради сохранения демократических принципов коснуться святая святых - обеспечивающих реализацию этих принципов демократических институтов и даже самого понимания демократии как таковой: как явления и как ценности.
Разумеется, эти изменения должны быть технологичными и, как минимум, обеспечивающими решение хотя бы основных проблем, с которыми уже столкнулась демократия в ее традиционном западном понимании (находящаяся сегодня в полноценном кризисе управляемости) и с которыми в своем нынешнем виде она, как убедительно показывает мировая практика, в принципе не в состоянии справиться.
Не следует забывать о том, что демократия представляет собой главную мировоззренческую ценность современной западной цивилизации, наполняющую конкретным политическим смыслом фундаментальное понятие свободы и играющую поэтому ключевую роль во всем созданном Западом современном "мировом порядке". Условность и заведомая практическая недостижимость общепринятых и повсеместно распространенных представлений о демократии лишь подчеркивает ее колоссальную значимость как идеала, структурирующего стремлением к себе всю сумятицу и разнообразие современного мира.
Утрата подобным идеалом не только привлекательности, но даже и правдоподобия, потенциальной осуществимости представляется одним из наиболее серьезных и угрожающих проявлений глобального кризиса. Его обновление и приближение, с одной стороны, к практическим нуждам современного человека, а с другой - к его возможностям, ограниченность которых он осознает все более болезненно, станет ключевым элементом идущей на наших глазах и с нашим участием трансформации всей человеческой цивилизации, надолго вышедшей из относительно стабильного, равновесного состояния.
Что же такое демократия?
Достаточно быструю эволюцию (причем отнюдь не только в нашей стране, но и во всем мире) содержания, вкладываемого в это вроде бы остающееся неизменным понятие, весьма убедительно иллюстрирует сопоставление двух классических для своего времени энциклопедических определений.
Согласно Малому энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона, вышедшему в свет еще в царской России, демократия - это "народовластие, государственная форма, в которой верховная власть принадлежит всему народу".
Однако чуть более чем через полвека Большая советская энциклопедия определяет демократию гораздо более сдержанно и со значительно большим количеством подразумеваемых оговорок. Теперь демократия - это всего лишь "…форма политической организации общества, основанная на признании народа в качестве источника власти, на его праве участвовать в решении государственных дел и наделении граждан достаточно широким кругом прав и свобод".
Изменение смысла, вкладываемого в один из наиболее популярных терминов современности, весьма показательно. За не столь уж и долгие годы был пройден (причем далеко не только советской властью) непростой путь от прямого указания на непосредственную принадлежность власти всему народу к признанию этого народа всего лишь "в качестве источника" (и совершенно не факт, что единственного источника) власти, который имеет право не более чем "участвовать" в государственном управлении (а не всецело определять его характер). При этом народ как совокупность граждан отнюдь не обладает по самой своей природе, но лишь "наделяется" (из контекста следует, что государством) "достаточно широкими" (а отнюдь не необходимыми или, упаси боже, неотъемлемыми) правами и свободами.
Сужение понятия демократии и плавный дрейф вкладываемого в него смысла от ценностного к сугубо прагматичному, технологическому, управленческому ярко иллюстрируется наличием в современной практике неявного, но тем не менее весьма жесткого разделения двух принципиально различных пониманий демократии.
Первое понимание носит содержательный характер и акцентирует цель общественного развития и соответственно демократии как инструмента этого развития. В соответствии с ним демократия представляет собой общественное устройство, при котором управляющая система в наиболее полной степени, возможной в существующих условиях (включая уровень общественного и технологического развития, а также наличие внешних и внутренних угроз рассматриваемому обществу), учитывает мнения и интересы управляемых.
Принципиальное значение, как ни странно на первый взгляд, имеет в этом определении именно учет мнений. Ведь молодая, зубастая, агрессивная диктатура, на этапе становления всецело зависящая от своей способности учитывать интересы общества, как правило, учитывает их не хуже, - а часто и намного лучше - постоянно путающейся в собственных разросшихся институтах зрелой демократии.
Однако, отстраняясь от бытующих в обществе мнений, существующих еще в отрыве от непосредственных интересов и потому на период формирования диктатуры еще не представляющих собой непосредственную политическую силу, последняя лишает себя гибкости и адаптивности, закостеневая в структуре интересов, доминировавшей в обществе в период ее возникновения. В результате в последующем она оказывается не в состоянии плавно приспосабливаться к неминуемому изменению общества и, в частности, к неминуемому изменению его интересов, продолжая апеллировать к давно утратившим актуальность ценностям и давно решенным проблемам. Предопределенная невниманием к мнениям косность со временем делает диктатуру неадекватной - и с неизбежностью ведет к ее разрушению.
Разумеется, описанное содержательное понимание демократии является базовым, фундаментальным, однако, как это обычно бывает с фундаментальными положениями, его широта и ценностный характер весьма существенно затрудняют его практическое применение.
Поэтому со временем сложилось, а затем и завоевало наибольшую популярность, практически вытеснив из общественного сознания содержательное понимание, совершенно иное, прагматичное, формально-институциональное понимание демократии, концентрирующее внимание не на целях, но исключительно на средствах развития общества. В соответствии с ним демократия сводится к простой совокупности формальных (и потому поддающихся измерению, что очень удобно для выставления разнообразных оценок в целом для исследований, в особенности количественных) институтов: разделения властей, независимого суда, парламента, выборов, свободы слова, собраний и передвижений, а также ряда других.
Для сохранения адекватности при анализе общественных процессов необходимо ни на минуту не упускать из виду принципиальное различие содержательного и институционального понимания демократии.
Не менее важно помнить, что демократия как цель примерно соответствует демократии как стандартному комплексу средств (институтов) лишь в весьма специфических и редких с точки зрения мировой истории условиях наиболее развитых обществ исключительно одной - западной - цивилизации. Однако даже и в них, о чем пойдет речь ниже, мы видим неуклонное отдаление демократической практики (выражаемой в этих институтах) от содержательного понимания демократии.
В остальных демократическое содержание общественного устройства может быть обеспечено только иными, формально (то есть с западной точки зрения) недемократическими или в лучшем случае "не вполне демократическими" общественными институтами.
Именно в этом заключается базовая, фундаментальная причина того, что искусственное (не говоря уже о наиболее частом в последнее время насильственном) внедрение демократических институтов в относительно неразвитые (или незападные по своему цивилизационному типу) общества, как правило, ведет не к построению демократии, но к ее разнообразным и разрушительным извращениям.
Классическим примером служат исламские и в особенности арабские страны. Их "демократизация" Западом (разумеется, сводящаяся в основном к насаждению в них западных общественных институтов вплоть до мэрилендских правил дорожного движения, вполне серьезно признанных американцами критерием победы демократии в Ираке в 2003 году) с пугающим постоянством ставила западных "прогрессоров" перед неутешительным выбором между приходом к власти либо религиозных фундаменталистов, либо жестоких светских тиранов. Весьма убедительной иллюстрацией разрушительности слепого и насильственного экспорта демократии является и Россия 90-х годов прошлого века, однако никакие трагедии народов, как показывает опыт, не способны охладить передающийся из поколения в поколение (по меньшей мере уже в третье) энтузиазм западных либеральных вивисекторов и их туземной обслуги.
Разумеется, приверженность западной демократии, все более напоминающая агрессивный религиозный фундаментализм (и приведшая после распада Советского Союза к заметно большему числу войн, чем, скажем, фундаментализм исламский), весомо подкрепляется и сугубо коммерческими интересами глобального бизнеса. Он вполне справедливо рассматривает демократию в ее западном, институциональном понимании как режим наибольшего благоприятствования своей деятельности и потому заинтересован в ее насаждении без каких бы то ни было оглядок на реальность.
И кризис современной демократии, являясь кризисом именно этого, западного, формального ее понимания, отражает более глубокий и масштабный кризис всего современного общества, приспособленного к индустриальным технологиям, и всей современной экономики, основанной на глобальном монополизме.
Информационные технологии, превращая в главное дело человечества формирование его сознания, разрушают фундаментальную, культурную почву демократии, подрывая, как это ни ужасно звучит для нас, саму ее принципиальную возможность.
Разрушение целостности: элита под ударами технологий формирования сознания
Для формирования сознания общества по чисто технологическим причинам нет нужды преобразовывать сознание всего населения. Достаточно значительно более простого и менее затратного варианта: добиваться нужного поведения общества воздействием не на все его слои, но лишь на его элиту (то есть на часть общества, участвующую в принятии значимых для него решений, в формировании его сознания или же являющуюся примером для массового подражания).
Длительные концентрированные и в каждом отдельном случае целенаправленные усилия по формированию сознания изменяют сознание элиты значительно быстрее, чем сознание общества в целом, и при этом совершенно особым, специфическим образом. В результате оно постепенно начинает коренным образом отличаться от сознания основной части общества.
В ситуации, когда способ мышления и мировоззрение элиты весьма существенно отличаются от наиболее распространенных в обществе, элита отрывается от него и тем самым утрачивает не просто свою эффективность, но и свою общественно полезную функцию, которая, собственно говоря, делает ее элитой и оправдывает ее существование. Подвергнувшаяся форсированной перестройке своего сознания элита по-другому, чем возглавляемое и ведомое ею общество, мыслит, исповедует иные ценности, по-другому воспринимает окружающий мир и совершенно иначе реагирует на него.
Это уничтожает сам смысл демократии (лишая оправдания в том числе и существование формально демократических институтов), так как идеи и представления, рождаемые обществом, уже не диффундируют наверх по капиллярам социальных систем, но просто не воспринимаются элитой и соответственно перестают влиять на общественное развитие непосредственно, через изменение поведения этой управляющей системы. В результате потенциал демократии съеживается до совершенно незначительных размеров самой элиты.
До момента коренного преобразования сознания элиты мы видим на довольно многочисленных исторических примерах (как в России, так и в других странах), что относительная эффективность системы управления способна на ограниченные промежутки времени во многом компенсировать слабость или даже отсутствие традиционных демократических институтов.
В начале 30-х годов XX века, когда все развитые страны столкнулись с политическим эхом распространения конвейера - соблазном тоталитаризма, - письма граждан президенту США стали важным инструментом корректировки экономической политики государства. Ф. Д. Рузвельт добился того, что по многим из них направлялись представители президента, которые задним числом изменяли условия коммерческих сделок, чрезмерно ухудшавших положение граждан и создававших при широком применении угрозу неприемлемого обострения социальной ситуации.
Классическим примером стало и получение в начале войны Сталиным письма от безвестного старшего лейтенанта Флерова, в котором тот извещал всесильного и (как подразумевалось пропагандой) всеведущего "отца народов" об исчезновении из мировых научных журналов статей по ядерной физике. Это письмо не просто дошло до адресата - оно было воспринято им и (разумеется, наряду с другими сигналами подобного рода) стало одной из причин развертывания советской ядерной программы.
В самом начале 1991 года одно-единственное письмо (а точнее, способность и желание элиты воспринимать мнения общества) также повлияло на судьбу страны. Мало кто помнит, что Ельцин, будучи хотя и мятежным, но все же первым секретарем обкома, поначалу опасался чуждого ему стихийного забастовочного движения шахтеров.
Перелом произошел, когда в середине января 1991 года на его имя пришло письмо от обычного рабочего. На полутора листках из ученической тетрадки тот очень внятно разъяснял лидеру демократов: все, что нужно шахтерам, - это право продавать по свободным ценам 10 % угля, и они поддержат любого политика, который пообещает им это.
Ельцин воспринял эту идею и, "оседлав" шахтерское движение, превратил его в свой таран против Горбачева.
Сегодня такое развитие событий невозможно. Даже если письмо обычного человека дойдет до окружения лидера, продравшись через сито отдела писем (который докладывает наверх лишь статистику: количество писем и их тематику), руководство, скорее всего, просто не поймет его смысла.