При хозяйственном поведении агентов происходит создание дополнительной стоимости, что способствует росту благосостояния общества. Рентоориентированное поведение же нацелено на перераспределение в чью-либо пользу уже созданного. Это влечет значительные потери для общества. С одной стороны рентоориентированный агент будет вкладывать средства в обслуживание изъятия ренты [Дзарасов, Новоженов, 2009]. С другой - контрагенты и государство будут вынуждены тратить средства на оценку рисков, предотвращение потерь и защиту от них вместо производства новой стоимости. В рентоориентированной экономике нет стимулов к снижению издержек, внедрению высоких технологий и долгосрочных инвестиций, поскольку РОП, как правило, краткосрочно ориентировано. Инвестиции могут распределяться не по критериям эффективности, а исходя из необходимости поддержать "свои" фирмы. В такой экономике высоки риски капиталовложений, ведь права собственности становятся условными. Важную роль начинают играть неформальные отношения и покровительство со стороны органов власти (см. далее). Рентоориентированное поведение имеет негативный мультипликативный эффект, когда извлечение ренты одними агентами создает стимулы для аналогичного поведения других во все возрастающем масштабе, что повышает масштабы общественных потерь. Например, по данным Global Financial Integrity, при 1 % прироста теневой экономики рост незаконного движения капитала составляет 7 % [Kar, Freitas, 2013].
Согласно марксистам, капитал стремится к постоянному расширению и захвату все большего объема прибыли. По аналогии у рыночных (капиталистических) отношений есть стремление к экспансии в других, помимо экономики, сферах: государственном управлении, политике, науке, культуре и т. д. (это явление в литературе описывается как "глобально-рыночный империализм"). Так как правила устанавливает государство, то, в первую очередь, от качества бюрократии зависит эффективность управления экономикой. Чем безответственнее бюрократия, чем больше она настроена на извлечение ренты, нежели на выполнение общественно полезных задач, тем масштабнее это явление во всех других сферах жизни общества. Верно и обратное. Если система наказания-поощрения выстроена эффективно, то государству становится значительно легче справиться с изъятием ренты и в других областях. Поэтому особенно деструктивной является коррупция чиновников, когда государственные ресурсы перераспределяются в частных интересах, а небольшая группа лоббистов получает возможность манипулировать экономическими и институциональными условиями, создавая неоправданные ограничения и привилегии. Статусно-административная (политическая) рента связана с использованием бюрократией властных полномочий и административного ресурса для монополизации властных полномочий и извлечения выгоды [Латков, 2008]. Административный ресурс проявляется через ограничение конкуренции и одновременно предоставление избранным лицам преимуществ.
Некоторые исследователи обнаружили, что рентоориентированное поведение государственной бюрократии может приводить к подъему стоимости производства общественных благ [Niskanen, 2007]. Нередко изъятие ренты в области налогов приводит к недополучению доходов бюджета.
Рентоориентированное поведение бюрократии очень часто приводит и к нарушениям прав и свобод граждан, возникающим вследствие несправедливого перераспределения, ограничения конкуренции в экономике, политике и общественной жизни, реализации интересов монополистов в экономике в ущерб интересам потребителей товаров или услуг [Коррупция и права человека… 2012, c. 21–22].
Когда рентоориентированные бизнес и бюрократия, призванная регулировать его деятельность, образуют стратегическую коалицию, появляется явление, описываемое в науке как "приватизация институтов власти" или "захват государства" ("state capture"). Оно представляет собой изменение институциональной системы и использование государства для обслуживания интересов доминирующих групп [Хелман, Кауфман, 2012; Hellman et al., 2000]. Оно может принимать различные формы: от получения контроля над органами власти и экономикой отдельными индивидами до развития олигархии и неофеодальных структур бенефициаров [Sutch, 2010].
Выделяется два подхода в изучении теории захвата государства: на микроуровне и на макроуровне [Воробьев, 2012]. На микроуровне захват государства рассматривается как деятельность отдельных лиц и корпораций по отношению к государству ради личной выгоды. Методы воздействия могут быть самые разные: а) скупка государства (формирование собственных правил игры); б) административная коррупция (использование административных возможностей бюрократии); в) влияние (неформальное воздействие на чиновников). На основании данного подхода проводится специальное исследование Business Environment and Enterprise Performance Survey (BEEPS). Во втором направлении акцент сделан на "предложения захвата" и искажениях институциональной системы [там же]. Анализ сфокусирован на тех государственных институтах, которые сконфигурированы таким образом, что позволяют "захватить" их. В качестве примера подобных явлений Брушт приводит российское государство [Bruszt, 2001]. Э. Кампос и С. Прадхан приходят к выводу, что приватизация государства распространена в тех странах, которые зависимы от экспорта сырья. Кроме того, правительства, рассчитывающие на ренту за природные ресурсы, менее подотчетны обществу и чаще подвержены захвату [Многоликая коррупция… 2010, c. 137]. На Западе мы также можем наблюдать, как государственные органы фактически обслуживают интересы крупных корпораций и финансовой олигархии. Есть основания полагать, что капитализму с его господством интересов частной выгоды органически присуще явление "захвата государства", причем наиболее значительно это явление на периферии. Система власти в России и многих других зависимых странах вполне соответствует тезису К. Маркса о государстве как частной собственности бюрократии [Маркс, т. 1, с. 270–273].
* * *
Итак, государство, в котором рентные отношения становятся системообразующими, обречено на деградацию и неэффективность. Например, по оценке замминистра финансов РФ О. Сергиенко, не более чем в 30–50 % принятых стратегических документах, которые поступают в Минфин из других министерств, были поставлены задачи, которые были в итоге выполнены и исполнение которых контролировалось [Куликов, 2011]. В качестве подтверждения можно привести пример значительного расхождения плановых и фактических показателей "Стратегии развития науки и инноваций в Российской Федерации до 2015 года" [Стратегия инновационного развития… 2010, с.101–105]. Захват государства опасен также тем, что приводит к падению легитимности государственных институтов. В труде М. Олсона "Возвышение и упадок наций" показано, что, как только в стране начинают доминировать организованные рентоориентированные группы, государство теряет экономическую жизнеспособность и приходит в упадок [Олсон, 2013]. Страны, в которых рушится такой политический режим, паразитировавшие на его основе кланы уходят в небытие, имеют возможность радикально повысить производительность и увеличить национальный доход, поскольку начинают "с чистого листа" [там же; Mokyr et al., 2007].
Как мы убедимся в дальнейшем, государственные корпорации также активно формируют предложение "захвата" государства бюрократией ("квазинационализация" [Устюжанина и др., 2008]). Среди тенденций и трансформаций отмечается также, что российский капитал активно осуществляет международный "захват государства", т. е. экспорт коррупционных связей и практик в ближнее зарубежье и Европу [Sutch, 2010]. Впрочем, изначально оппортунизм российской элиты был спровоцирован уничтожением советской системы. Это явление предсказал еще Троцкий в своей работе "Преданная революция", говоря о том, что безответственная бюрократия откажется от идей построения социализма и реставрирует капитализм [Троцкий, 1991].
Масштабы рентоориентированного поведения в России
Масштабы рентоориентированного поведения и "приватизации государства" в России отражают данные об объемах утечки капитала (см. выше), уровне коррупции, размерах теневой экономики и др.
Масштабы теневой экономики России достигают, по данным МВД, 40 % ВВП [В России теневая… 2005]. Объем теневой экономики в России оценивается специалистами GFI в 1995 г. в 49,9 % ВВП, 2000 - 65,6, 2007 - 41,6, 2011 - 35,0 % [Kar, Freitas, 2013, p. 63]. Экономисты Всемирного Банка оценивают теневой сектор в 46,1 % ВВП в 2000 г. и 40,6 % в 2007 г. [Schneider et al., p. 21–24]. Для сравнения: среднемировой показатель - 31 %, в США - 8,4, Китае - 12,1, Германии - 15,3 % [там же]. Специалисты отмечают высокую степень захвата государства в странах с переходной экономикой, в частности России [Hellman et al., 2000; Sutch, 2010; Trends in Corruption… 2011; BEEPS At-A-Glance 2008, 2010]. С ними согласны и российские экономисты, которые связывают приватизацию государства с деятельностью олигархов [Sonin et al., 2009; Yakovlev et al., 2006]. Деятельность российской бюрократии напоминает феодальные образцы, например, средневековую систему кормления или "сеньориальную систему", которая обладала следующими особенностями: а) правовым неравенством; б) неподконтрольностью сеньора населению; в) присвоением богатств общества феодалами; г) сращиванием публичной власти с собственностью; д) подавлением критики и недовольства населения [Тертышный, 2012]. Используется также термин "клептократия" ("власть воров") [Делягин, 2008].
По индексу восприятия коррупции Россия находится на 143 месте и делит его с различными африканскими странами [Corruption perceptions index, 2011]. По эффективности противодействия коррупции Россия в 2010 г. также попала в группу "слабых стран", набрав 71 баллов из 100 [там же]. Уровень экономических, коррупционных преступлений и преступлений против интересов государственной службы в 2011 году составлял в России 142 на 100 тыс. чел. населения, в Германии - 104, в Польше - 197, в Беларуси - 114 [Соколов, 2012]. Количество коррупционных преступлений на 1000 чиновников в 2011 году составляло в России 21,7 ед., в Германии - 2,7, в Польше - 26,3, в Беларуси - 14,3 [там же]. В целом, Россия демонстрирует высокий уровень коррупционных преступлений на 1 чиновника. При этом наказание за коррупционные преступления в России относительно слабее [там же].
По оценке председателя Национального антикоррупционного комитета К. Кабанова, годовой коррупционный оборот в России превышает $300 млрд., или 15 % ВВП. [Воронина, 2013]. Согласно опросу, проведенному экспертами справочной системы "Главбух", наиболее коррумпированной признали отрасль строительства, в которой неофициальные затраты на разрешения, лицензирование, и т. п. занимают до 50 % расходов [Аронов, 2009]. Далее идут торговля с ее большим количеством "проверяющих" и регулирующих норм и правил и добыча полезных ископаемых с разрешениями на разработку недр [там же]. По данным ВЦИОМ, общество считает наиболее коррумпированными местные органы власти, полицию и ГИБДД, судебную систему, медицину, крупный бизнес и образование [Воронина, 2013].
Самыми коррумпированными министерствами считаются Минобороны (Спецстрой), Минтранспорта (Росавтодор), МЭРТ (Росимущество и Росреестр) [Макаров, 2011]. Взятки чиновникам разных уровней составляют, по самым оптимистичным оценкам, 10 % от суммы сделки и стремительно растут в последние годы [Сулакшин, 2008]. По информации Центра правовых и экономических исследований, потери от коррупции в сфере государственных заказов и закупок составляют примерно 30 % всех бюджетных затрат [Субботин, 2010]. Профессор РЭШ Михайлова Т. считает, что в разных отраслях российской экономики выводится 20–60 % бюджетных средств [Татьяна Михайлова… 2011]. По другим экспертным оценкам, размер откатов и взяток в госмонополиях составляет 20 % за получение госзаказа и 30–40 % за участие в национальных проектах [Иванова и др., 2008].
По данным Минэкономразвития, стоимость заказов на федеральном уровне, размещенных у единственного поставщика без проведения торгов, выросла почти в 10 раз - с 336 млрд. (13,5 % от общей суммы госзаказа) в 2010 г. до 3,444 трлн. рублей (более 40 %) в 2011 г. [Государство потратило…, 2012]. Причиной тому является переход на новую систему заказа Минобороны, по которой 90 % договоров заключаются без проведения торгов. Рособоронзаказ в 2011 году выявило почти 2,5 тыс. нарушений при размещении гособоронзаказа на общую сумму 18,4 млрд. рублей, в основном это неэффективное и неправомерное расходование средств [там же].
В то же время отмечаются и положительные тенденции. По данным опроса PwC российских менеджеров, за последний год в России от экономических преступлений пострадало 37 % компаний, что в 1,5–2 раза ниже, чем во время кризиса и примерно соответствует среднемировому уровню [Россия, всемирный обзор…, 2011]. И все же 73 % опрошенных организаций полагают, что могут стать объектами экономических преступлений. Наиболее распространенным видом остается незаконное присвоение активов (72 %), взяточничество и коррупция (40 %), манипулирование данными бухгалтерской отчетности (23 %) [там же]. У 22 % организаций потери от криминальной деятельности составляют свыше $5-100 млн и выше, причем крупные мошенничества осуществляет высшее руководство [там же]. 55 % организаций возлагают ответственность за совершенные преступления на собственных сотрудников, 36 % респондентов считают, что дело не обошлось без участия внешней стороны (в 2009 г. ситуация была обратная) [там же]. Треть преступлений выявляется внутренними службами безопасности и аудита [там же].
Проблему коррупции и бюрократизма считают одной из самых важных 47 % россиян по данным за февраль 2012 года [Коррупция и права… 2012, c.48]. 40 % коммерческих организаций по России заявили, что им приходится часто сталкиваться с "неофициальными платежами" [BEEPS… 2012]. Представители бизнеса выделяют следующие черты современного российского бюрократа: равнодушие к людям (отметили 68 %), продажность (58 %), безразличие к интересам страны (41 %), некомпетентность и безответственность (42 %) [Швецов, Булаш, 2009]. За 15 лет число тех, кто не доверяет власти и выборам, выросло с 9 % до 65 % [там же]. 41 % россиян в 2013 г. были убеждены, что люди у власти озабоченны только своими привилегиями и доходами, 10 % считают, что они заботятся о благе народа. В 1990 г. соотношение было обратным [Свыше половины… 2013]
Безусловно, проблема является общемировой. Так, по данным Европейского комиссара по внутренним делам С. Мальстрем, коррупционные потери в сфере госзакупок составляют 20–25 % от стоимости контрактов, а ущерб составляет в совокупности для 27 странах ЕС €120 млрд ежегодно [Malström, 2013].
Последствия рентоориентированного поведения
Выше мы уже отмечали, что рентоориентированное поведение ведет к росту офошоризации и олигархичности экономик. Остановимся на таких последствиях рентоориентированного поведения, как неэффективный перерасход средств и рост стоимости производства товаров и услуг.
По подсчетам ученых Гарвардского университета, коррупция увеличивает стоимость товаров и услуг на 5-15 % [Субботин, 2010].
Результаты исследования McKinsey Global Institute (MGI) показывают, что эффективность вложений в инфраструктуру уже десятилетиями остается низкой. В ближайшие 18 лет мировая экономика могла бы cэкономить на инфраструктурных проектах минимум по $1 трлн в год из $2,7, или 37 % [Dobbs et al., 2013]. Главные проблемы связаны с неэффективными планированием, реализацией проектов и системами управления. В большинстве стран необходимая сумма первоначально занижается, а выгоды от проектов завышаются, ресурсы распределяются в зависимости от узких политических интересов, а на этапе отбора проектов возможна коррупция, пишут исследователи [там же]. В России из $1,5 трлн, которые будут потрачены на инфраструктуру с 2013 по 2030 гг., можно сэкономить $600 млрд (40 %), подсчитали в MGI [там же].
По данным опроса PwC, 59 % из 105 респондентов, ответственных за инфраструктурные проекты, ожидают увеличения затрат на проекты в течение следующих 12 месяцев [Инфраструктурные проекты…, 2013]. У 78 % респондентов, в ходе осуществления их проектов за последние 12 месяцев наблюдались отставания от графика [там же]. Средний за год уровень перерасхода по проектам у 29 % респондентов составил 0-10 %, у 20 % - 10–30 %, у 3 % - более 30 % [там же]. Одними из важнейших направлений повышения эффективности инфраструктурных проектов являются надежность планирования проектов и хода их реализации (65–70 % респондентов). Половина респондентов выделили также точность в определении затрат, обеспечение финансирования и управление рисками [там же].
По оценкам сотрудника школы бизнеса Оксфордского университета Б. Фливбьерга, исследовавшего 258 инфраструктурных проекта, 90 % из них выходят за рамки бюджета, причем при строительстве железных дорог перерасход составляет 44,7 %, мостов и тоннелей - 33,8, дорог - 20,4 % [Flyvbjerg, 2008].
Причинами перерасхода по проектам в различных странах мира (исследовались преимущественно западные страны), по данным исследований ученого, являются три группы проблем: а) технические (нехватка опыта, недостаток эмпирических данных, неопределенность, ошибки принимаемых решений); б) психологические факторы (необоснованный оптимизм, завышение ожиданий отдачи от проектов, недооценка рисков); в) политические факторы (умышленный ввод в заблуждение по поводу эффективности проекта, лоббизм, имитация эффективности и небывалых результатов). Как отмечает Фливбьерг, там, где присутствует политическое давление, возникает обман и введение в заблуждение [там же].
В данном исследовании на примере проектов российских государственных корпораций мы постараемся доказать, что важной и порой определяющей причиной перерасходов является неформальный инсайдерский контроль и изъятие ренты.
Особенности корпоративного управления России
Приватизация как матрица корпоративных отношений