Из исследователей этой проблематики лишь М.И. Семиряга и В.М. Кулиш указывают на незаинтересованность Сталина и Молотова в поисках баланса интересов с западными демократиями. Между тем в докладе ведущего в 30-х гг. в США специалиста по Советскому Союзу профессора Чикагского университета Самуэла Н. Харпера, сделанном "по горячим следам" совершенной им весной 1939 г. двухмесячной поездки в Советский Союз, отмечалось: "Именно Британская империя находится сейчас под угрозой, именно она слабее подготовлена к самообороне и в дополнение ко всему из-за своих обязательств в Восточной и Юго-Восточной Европе нуждается, если не поставлена перед необходимостью, добиваться сотрудничества с Советским Союзом. Я, однако, не видел никаких доказательств того, чтобы Москва пыталась извлечь выгоды из того положения, в котором оказалась Англия вместе со своей союзницей Францией, ослабленной стратегически по причине установления германо-итальянского контроля над Испанией". Данная констатация привела С. Харпера к пессимистичным выводам в отношении. возможности успеха англо-франко-советских переговоров, что и подтвердило последующее развитие событий.
Одной из причин провала переговоров военных миссий трех держав советские историки (и эта позиция опять же прозвучала в Сообщении Комиссии Съезда народных депутатов СССР) называют отсутствие согласия Польши на пропуск советских войск через ее территорию для того, чтобы они могли войти в соприкосновение с агрессором, так как летом 1939 г. СССР общей границы с Германией не имел. Польша такое согласие дать отказывалась.
Однако при этом забывается, что СССР и не пытался склонить правительство Польши к сотрудничеству, переуступив эту часть работы Лондону и Парижу. Между тем вопрос об обращении СССР для решения названной проблемы непосредственно к польскому руководству неоднократно ставился последним перед западными демократиями. Поэтому, как отмечает О.А. Ржешевский, одной из вероятных инициатив советской делегации на переговорах могло быть приглашение на них полномочного представителя Польши, что, как известно, сделано не было.
С подписанием в Кремле 23 августа 1939 г. советско-германских соглашений желание Гитлера не допустить позитивного исхода англо-франко-советских переговоров и нейтрализовать СССР было исполнено.
Наконец, при всей заманчивости версии И. Фляйшхауэр и Л. Безыменского о том, что германские дипломаты вкладывали в уста советских собеседников больше, чем они могли сказать, трудно поверить в координацию действий всех чиновников германского министерства иностранных дел. Работа всех министерств германского государства находилась под жестким контролем Национал-социалистической партии, и все без исключения сотрудники подвергались проверкам, для чего указом Гитлера был создан специальный орган. Поэтому, к примеру, руководитель политического отдела МИД Германии Верман, которого И. Фляйшхауэр также относит к лицам "прорусской ориентации" или близким к ним", едва ли мог быть участником "заговора дипломатов", ибо являлся партийным функционером.
В свете вышеизложенного согласиться с утверждением, будто "новая эра" в советско-германских отношениях - плод усилий исключительно германской дипломатии, не представляется возможным.
Сборник документов "Нацистско-советские отношения. 1939–1941", изданный госдепартаментом США в 1948 г., открывается меморандумом статс-секретаря МИД Германии Э. Вайцзеккера о состоявшейся 17 апреля 1939 г. между ним и советским полпредом в Германии А.Ф. Мерекаловым беседе. Согласно меморандуму, Мерекалов в ходе этой беседы якобы заявил, что нет причин, почему отношения между двумя странами не могли бы иметь нормальный характер, а затем постепенно и дальше улучшаться. На основе этого документа многие западные историки утверждают, что инициатива переговоров об улучшении советско-германских политических отношений исходила от советской стороны. А.Г. Наджафов, учитывая, что дата встречи Мерекалова с Вайцзеккером - 17 апреля - совпадает с днем, когда народный комиссар иностранных дел СССР М.М. Литвинов вручил английскому послу в Москве советское предложение о заключении соглашения о взаимной помощи между СССР, Англией и Францией, подчеркивает существенность установления того, какая же из сторон - советская или германская - первой решилась перевести в практическую плоскость вопрос об улучшении двусторонних политических отношений.
По советской версии, отраженной в телеграмме Мерекалова в НКИД СССР, беседа преимущественно касалась советских заказов заводам "Шкода"
И. Фляйшхауэр утверждает, что активная роль в беседе 17 апреля принадлежала статс-секретарю, а не советскому полпреду. По мнению Фляйшхауэр, беседа, состоявшаяся действительно по инициативе советской стороны, представляла собой первый официальный шаг Германии к сближению с СССР.
Однако немецкий историк никак не комментирует факт, который сама же и сообщает, а между тем он во многом подтверждает интерпретацию хода беседы, изложенную в меморандуме Вайцзеккера. Через десять дней после встречи Вайцзеккера с Мерекаловым свою запись этой беседы выслал в Москву по указанию М. Литвинова (изложение беседы А.Ф. Мерекаловым оставляло неясным ряд существенных для советского правительства вопросов) Г.А. Астахов, выполнявший во время встречи 17 апреля функции переводчика. Согласно записи Астахова, по предложению Вайцзеккера Мерекалов оказался в роли спрашивающего (так у кого же активная роль в диалоге: у того, кто задает вопросы, или у того, кто на них отвечает?), в результате чего разговор перешел на политические темы, в том числе тему советско-германских и германо-польских отношений. В этом расхождений между записью статс-секретаря и записью Астахова нет. Однако пересказанные выше заключительные слова меморандума Вайцзеккера, вложенные им в уста советского полпреда, в действительности все же являются словами статс-секретаря. Тем не менее, рассматривать поведение Мерекалова в ходе беседы 17 апреля всего лишь как обязанность каждого дипломата заботиться об улучшении отношений со страной пребывания, подобно тому как это делает В.Я. Сиполс, нет никаких оснований. Об этом свидетельствует сам круг поднятых Мерекаловым вопросов и характер их обсуждения. По этим же причинам не представляется возможным согласиться с И. Фляйшхауэр в том, что беседа эта представляла "зондаж Вайцзеккером Мерекалова" (кто кого "зондировал"?). Скорее, обе стороны проверяли готовность друг друга к политическому диалогу.
Вскоре после 17 апреля советские послы в европейских странах, в том числе А.Ф. Мерекалов, были вызваны в Москву на совещание к высшему партийному руководству. Мерекалов в Берлин не вернулся. Вместо него советское полпредство в Германии возглавил в ранге временного поверенного в делах Г.А. Астахов, считавшийся среди германских дипломатов активным сторонником оживления хороших в прошлом германо-советских связей в разных областях. Однако замене Мерекалова Астаховым предшествовали январский (1939 г.) Пленум ЦК ВКП (б), Отчетный доклад И.В. Сталина на XVIII съезде ВКП (б), смещение М.М. Литвинова с поста наркома иностранных дел СССР и приход на эту должность В.М. Молотова. Каждое из названных событий нуждается в изложении и оценке.
Состоявшийся 9-11 января 1939 г. Пленум ЦК ВКП (б) в закрытой части своей работы сместил акценты международной политики СССР. Именно там Сталин дал понять, что отныне он берет бразды внешней политики в свои руки. Тогда же М.М. Литвинов узнал, что за его спиной ведет переговоры в Берлине торгпред СССР Д. Канделаки.
Тремя месяцами позже, 10 марта, И.В. Сталин выступил на XVIII съезде партии с Отчетным докладом о работе ЦК ВКП (б), где, назвав Англию и Францию "поджигателями войны", фактически заявил о решимости советского руководства не дать втянуть страну в военный конфликт с Германией и Японией и намерении остаться вне войны, если она не будет развязана непосредственно против СССР. Тем самым Сталин поставил под сомнение возможность договориться с Лондоном и Парижем о совместных действиях против агрессии и дал Германии понять, что она, повернувшись (по оценке Сталина) против поджигателей войны на Западе, оставила фронт враждебного СССР окружения. Именно так выступление Сталина было расценено американскими дипломатами в Москве и печатью Соединенных Штатов.
С удовлетворением восприняли сталинский Отчетный доклад и в посольстве Германии в СССР. Так, И. Фляйшхауэр приводит слова германского военного атташе в советской столице Э. Кестринга, назвавшего сталинскую речь "исключительно мягкой, если не сказать доброжелательной" по отношению к Германии. Таким образом, утверждение И. Фляйшхауэр о том, что дипломатические и политические наблюдатели, с огромным вниманием следившие в Москве за этим выступлением, не усмотрели в нем каких-либо изменений сталинского курса в направлении возможности улучшения отношений между Германией и СССР, не подтверждается даже теми фактами, на которых сама же немецкий ученый строит свою работу.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 мая 1939 г. народным комиссаром иностранных дел СССР был назначен В.М. Молотов, сохранивший при этом за собой пост председателя Совета народных комиссаров.
И. Фляйшхауэр пишет, что объяснение отставки Литвинова с поста наркоминдел возможно только после изучения советских документов. Теперь в этот вопрос можно внести ясность.
Не публиковавшийся в печати указ за подписью М.И. Калинина говорил об освобождении М.М. Литвинова от должности наркома ввиду того, что он занял "ошибочную позицию, в особенности в оценке политики Англии и Франции". На это же как на главную причину отставки Литвинова указывает непосредственный очевидец тех событий А.А. Громыко, назначенный весной 1939 г. в Наркоминдел СССР. Причины снятия М. Литвинова разъяснил в июле 1939 г. В.М. Молотов, выступая на собрании НКИД СССР: "Товарищ Литвинов не обеспечил проведение партийной линии, линии ЦК ВКП (б) в наркомате". Имелась в виду внешнеполитическая линия, провозглашенная в Отчетном докладе И.В. Сталина от 10 марта 1939 г.
Американское посольство в Москве однозначно связало отставку Литвинова с изменением курса советской внешней политики. 4 мая 1939 г. временный поверенный в делах США в СССР А. Керк сообщал в Вашингтон: "Эта перемена может означать отход от принципа коллективной безопасности к установлению отношений с Германией в соответствии с указаниями, содержащимися в речи Сталина на XVIII съезде ВКП (б)…"
Еще в начале 1939 г. в Женеве М.М. Литвиновым в беседе с Наумом Гольдманом были сказаны следующие слова: если Гольдман "однажды прочтет в газетах о том, что он (Литвинов) ушел с поста министра иностранных дел, то это будет означать сближение между фашистской Германией и Советским Союзом и близкую войну". Как стало ясно позднее, в своем пророчестве Литвинов оказался прав.
Вслед за М.М. Литвиновым от занимаемых должностей были освобождены тесно связанные с его ориентированным преимущественно на сотрудничество с Англией и Францией, на участие в Лиге Наций дипломаты, а западный отдел НКИД был полностью реорга-низован.