Использование третьей стороны для передачи сообщений было лишь одним из методов Сталина. Отсюда и откровения: Потемкина - советнику болгарского посольства Антонову в феврале 1938 г., Астахова - Драганову в июне 1939 г. То, что Антонов, вероятно, доложил услышанное от Потемкина в министерство иностранных дел в Софии, подтверждается фактом его передачи, вместе со схожими сообщениями, советнику французского посольства в Софии в декабре 1938 г.
Позже упомянем еще несколько случаев, когда Потемкин помогал немцам обратить внимание на то, что Сталин заинтересован в новом разделе Польши. Но прежде нам нужно выяснить, почему слова заместителя наркома иностранных дел заслуживали оказанного им внимания. Начиная с 1937 г. появились слухи, что нарком иностранных дел Максим Литвинов скоро уйдет. На этот счет было много спекуляций и слухов. Например, даже в феврале и марте 1939 г. такие опытные дипломаты, как германский посол в Москве Фридрих Вернер фон дер Шуленбург и аналитик посольства США Чарльз Е. Болен, настаивали на том, что ветеран дипломатической службы Литвинов продолжает выполнять функции, согласно своему титулу главного дипломата Сталина. В феврале Шуленбург докладывал в Берлин, что не считает существенным сообщение о том, что Потемкин настаивает на уходе СССР от связей с Западом, включая действующий договор об обороне с Францией (1935 г.) и выход из Лиги Наций.
Литвинов долго был рупором Сталина, провозглашавшим между 1935 и 1937 гг. (и даже позже, хоть менее часто) советские внешнеполитические мантры "коллективной безопасности" и "народного [объединенного] фронта". Эти лозунги наводили на мысль о заинтересованности Москвы в сотрудничестве с другими европейскими странами против агрессоров, названных Москвой: Германией, Италией и Японией. Но особенно после Мюнхена дипломаты начали улавливать серьезное изменение направления советских внешнеполитических интересов, включавшее отход от "коллективной безопасности", франко-советского договора 1935 г. и членства СССР в Лиге Наций. Дипломаты в Москве отмечали новые веяния в советской прессе, например, потемкинские заявления, процитированные Шуленбургом. Но дипломаты еще не могли подтвердить изменения, которые, как мы покажем далее, уже давно начали осуществляться.
Важно отметить: в преддверии нацистско-советских соглашений от 23 августа 1939 г. даже опытные аналитики кремлевской политики не были уверены во внешнеполитических намерениях Сталина и в том, кто действительно выражает позицию Советского Союза в этой области. Причина была в том, что Сталин хотел, чтобы это направление, то есть приближение к нацистско-советскому соглашению, оставалось непрямым. Гитлер, давно заинтересованный в близком союзе с Польшей, многие годы не проявлял особого интереса к заигрываниям Сталина. Как мы покажем далее, Сталин эффективно использовал и своего представителя, и советскую прессу, чтобы сохранить видимость актуальности обеих тенденций: его сохраняющуюся заинтересованность в "коллективной безопасности" и его антизападные интересы. Эти интересы означали полный отказ от "коллективной безопасности" как лейтмотива советской внешнеполитической агитации. На первый план было выдвинуто то, что в течение месяцев представлялось не более чем кокетливым заигрыванием с Гитлером, а на деле стало пактом от 23 августа 1939 г. - де-факто союзом с Гитлером. Ранее опубликованные взгляды Сталина на предстоящий нацистско-советский заговор против Польши прекрасно служили этому плану.
И Шуленбург, и Болен ошибались по поводу Литвинова в течение многих месяцев. В апреле 1937 г. ответственность за европейские дела была тихо отобрана у Литвинова и перешла к самому Сталину и к его ближайшему сотруднику, В.М. Молотову. Тогда же Потемкин был назначен заместителем наркома иностранных дел. Явно будучи обязанным скрывать ограничение своих полномочий, Литвинов старался отрицать слухи, появившиеся тогда же, в апреле 1937 г., о предстоящем германо-советском сближении.
Через год с небольшим Литвинов еще стремился сохранять видимость полной занятости. Например, в январе 1939 г. он дал понять, что не будет участвовать, как часто делал, в ежегодном заседании Лиги Наций. Но только потому, говорил он, что на повестке дня Лиги не было ничего, что интересовало бы Советский Союз. Объяснение Литвинова было явно смехотворным. Используя Литвинова в качестве рупора, Сталин всегда находил, что сказать о любых международных делах.
Все это время, с апреля 1937 г. до официально объявленного снятия Литвинова с должности в начале мая 1939 г., он продолжал выполнять некоторые обязанности в своем наркомате, сочинять кое-какие дипломатические послания, даже в европейские представительства, и встречаться с кое-какими европейскими дипломатами - тем самым достойно играя роль подставного лица по требованию Сталина. Но с необъявленным отстранением Литвинова от "европейского отдела" Наркомата иностранных дел Потемкин неофициально занял его позицию представителя Сталина по европейской внешней политике. Входящие дипломатические сообщения, прежде поступавшие Литвинову, теперь направлялись Молотову и от него - Сталину. Потемкин, хоть и без титула наркома по европейским делам, стал главным голосом Кремля и публицистом новой линии в этой области - по крайней мере, до официального увольнения Литвинова в начале мая 1939 г. Только тогда Молотов официально принял Наркомат иностранных дел. А до этого Сталин и Молотов лично занимались европейскими делами, но всегда за фасадом Наркомата иностранных дел, который представляли Литвинов и Потемкин. Слова Потемкина были словами Сталина. Его статьи, которые нарком иностранных дел Литвинов иногда обнаруживал уже после их публикации, представляли превалирующие внешнеполитические взгляды Кремля.
Вернемся к "Краткому курсу", где грядущая судьба Польши была предсказана в сентябре 1938 г. Этот текст, содержащий более 400 страниц, был важен не менее всего, выпущенного ранее издательским аппаратом Сталина. Кроме прочего, он известил о новой сталинской дипломатии - хотя и запутывая ее позиции типично непрозрачным советским новоязом. "Краткий курс" был составлен под непосредственным наблюдением Сталина. Он лично редактировал текст - хотя в последующие десятилетия не представлялся редактором. Он был также одним из его авторов. Несмотря на очень сжатый язык и осторожно сформулированные неопределенности, "Краткий курс" был важнейшим партийным документом.
Поскольку цель этой статьи - выявить один из наименее известных в истории эпизодов, помогающий понять, как началась война в 1939 г., а именно - польскую проблему, нам нужно обратиться к "Краткому курсу". Давайте вспомним, что его авторы, то есть Сталин, настаивали, что Польша - вероятная следующая жертва германской агрессии. Это не просто совпадение: точка зрения Сталина на грядущую судьбу Польши, опубликованная в "Кратком курсе" в сентябре 1938 г., и статья Потемкина "Куда идет Польша?", опубликованная несколькими месяцами ранее в "Большевике". Первоначально печатающийся с продолжениями в "Правде", "Краткий курс" был потом напечатан шестимиллионным тиражом на русском языке. Германский посол Шуленбург записал, что "Правда" превознесла "всемирно-историческое значение" этой книги, потому что "она предоставляет братьям и товарищам вне советских границ необходимые индикаторы [руководство] для осуществления революционного действия".
В соответствии с наклонностями Сталина как литератора и знатока культуры, авторы "Краткого курса" также заново развили философский марксизм-ленинизм - изложенный так, как хозяин Кремля понимал эту доктрину. Они также представили его взгляд на историческую значимость самого себя - после того, как чистки 1937–1938 гг. прекратили земное существование его конкурентов на корону Ленина. Посол Шуленбург так характеризовал биографию Сталина в "Кратком курсе": после "очень грубой подделки фактов… авторы решили изобразить Сталина как непогрешимого исполнителя воли его учителя, Ленина, и искоренить память о действительных руководителях большевистской революции". Сталин и его агенты переписали прошлое, чтобы повысить его роль в революционной истории. Убийство большинства соратников и противников из среды старых большевиков в чистках 1937–1938 гг. дало Сталину возможность значительно раздуть собственную важность. Он удалил свидетелей истории, могущих представить другие взгляды.
Сентябрь 1938 г. был месяцем безнадежной пред-мюнхенской дипломатии на пике судетского кризиса. В то время Литвинов, номинальный нарком иностранных дел, истово предлагал свой товар Лиге Наций в Женеве под лозунгом "коллективной безопасности", пытаясь убедить иностранные правительства и общественность начать войну против нацистов. В течение того месяца и даже в последовавшие месяцы Литвинов часто использовал этот лозунг (далее покажем, что и советская пресса делала то же, хоть и менее часто). Но он делал это, как обычно, специфически не связывая предлагаемые коллективные антигитлеровские действия других стран со сходными действиями Советского Союза, который внесет "свою лепту" - что неоднократно обещал Литвинов и другие советские представители. Но ни Литвинов, ни другие, как отметил проницательный канадский дипломат, никогда не говорили, что собой представляет та самая "лепта".
Фактически же лозунг "коллективной безопасности" с подсобной линией политической агитации за "объединенный [народный] фронт", хотя и непрерывно провозглашался Литвиновым в Женеве в сентябре 1938 г., был уже, как и сам нарком иностранных дел, незаметно отодвинут Кремлем в сторону, как это видно из "Краткого курса". Отодвинут еще до того, как четыре державы встретились в Мюнхене в конце того месяца, чтобы умиротворить Гитлера, передав ему Судеты.
Вспомним, что "Краткий курс" был готов задолго до разрешения в Мюнхене спровоцированного Гитлером судетского кризиса. Но многие противники Оси, жившие в то время, как и бесчисленные историки, большинство из которых не цитировали "Краткий курс" и, возможно, даже не читали его, пришли к заключению, что Сталин только позже отказался от "коллективной безопасности". По их мнению - в результате личного разочарования отсутствием успеха в формировании "народного фронта" с западными державами для вооруженного противостояния требованиям Гитлера от Чехословакии.
"Коллективная безопасность", хоть и не прямо отвергнутая в "Кратком курсе", не была упомянута на его страницах, где был провозглашен "новый период". Этот "новый период", то есть существующий, не был ясно определен. Но было сказано, что он следует после "периода парламентского оппортунизма". Он был также периодом движения истории от "классовых конфликтов" через революционное пролетарское действие, включая "период" пролетарской революции и заканчивая захватом власти пролетариатом, как только "империализм" будет свергнут.
То, что "коллективная безопасность" была на деле отправлена в отставку еще до умиротворения в Мюнхене, становится очевидным ввиду заявления Сталина, тоже на страницах "Краткого курса", что партии Второго интернационала (то есть на кремлевском жаргоне социалистические и социал-демократические партии Запада) "были недостаточны для революционной борьбы пролетариата". Эти партии, якобы преобладавшие в предыдущий период [ "парламентского оппортунизма"], никогда не смогут, по мнению Сталина, "обеспечить руководство для подготовки пролетариата к революции". Это утверждение подчеркивало откровение Сталина, что старый "период" закончился. С его уходом Кремль незаметно похоронил вместе с "коллективной безопасностью" и ее подсобный объект, "народный фронт" - то есть продвигаемое Москвою сотрудничество некоторых секций коммунистических партий с некоторыми западными социалистическими партиями (партиями Второго интернационала) и даже с некоторыми буржуазными партиями (как во Франции в 1936–1938 гг.). Но управляемый Кремлем Коминтерн, который формально отвечал за отношения Москвы с заграничными секциями партии и прежде боролся за "коллективную безопасность" и "народные фронты" против "агрессоров", продолжал делать то же самое и в последующие месяцы - разумеется, только вне Советского Союза.
Итак, как мы прежде установили, Кремль продолжал старательно усугублять путаницу в представлениях о своих внешних интересах, говоря одновременно обеими сторонами своего журналистского рта. Одному иностранному дипломату, заметившему в прессе тенденции новой политической линии, Потемкин указал в начале 1939 г., что советская пресса продолжала упоминать "коллективную безопасность". Сталин поддерживал эту путаницу даже внутри СССР. Руководителю Коминтерна Димитрову он впервые сообщил о прекращении "коллективной безопасности" через семь дней после начала войны!