Ведь в начале Семилетней войны, в 1745–1756 годах, русская армия почти покончила с Фридрихом! И тут при выходе из церкви падает без сознания Елизавета Петровна. Поднять ее?! Но как будто нельзя трогать людей, когда у них "удар"… Померла?! Вроде бы дышит… Императрицу накрывают полотном, но не поднимают с земли, ждут – оклемается или нет? Через два часа императрица встает, и, хотя долго болеет, опасности для ее жизни нет.
…А в действующую армию уже скачет гонец и везет отнюдь не официальную версию двора Елизаветы. Потому что в стране, плюс ко всем прочим радостям, еще и созрел заговор: в случае смерти императрицы престола Петру Федоровичу не отдавать, провозгласить императором малолетнего Павла Петровича, сына Петра и его немецкой жены Екатерины, она же София Августа Ангальт-Цербстская.
Павел родился в 1754 году… Екатерина – регентша при императоре-ребенке, канцлер Бестужев – фактически диктатор. Законностью и не пахнет, идет откровенная борьба придворных партий.
В этот заговор, по некоторым данным, вовлечен и главнокомандующий армией, действующей в Восточной Пруссии, Степан Федорович Апраксин.
Получив известия о "смерти" Елизаветы, С.Ф. Апраксин никак не использовал победу при Грос-Егерсдорфе. Он не закончил оккупации Восточной Пруссии и не занял Кенигсберга (чего ожидали все, включая прусское правительство и жителей самого Кенигсберга).
Чуть узнав о болезни императрицы, Степан Федорович немедленно велел отступать; отступление русской армии больше всего напоминало паническое бегство, окончившееся только на правом берегу реки Неман, в Литве.
Вся эта неразбериха начинается только потому, что идет борьба придворных партий, в разной степени компрадорских. Будь в России нормальное национально ориентированное правительство, все шло бы совершенно иначе.
Судьба арестованного Апраксина печальна: его даже не довозят до Петербурга; под Нарвой, в урочище с очень "подходящим" названием Четыре руки, его с пристрастием допрашивают люди из Тайной канцелярии. Сам Апраксин доказывал, что ни в чем не виноват, а на одном из допросов Степан Федорович падает, как тогда говорили, с "ударом", то есть попросту, по-современному – с инсультом. Он умирает, не приходя в сознание.
И показания Апраксина, и сам факт его смерти тоже можно трактовать по-разному. Но кто бы он ни был, Апраксин – заговорщик, трусливый придворный, или просто болван, не соответствующий месту главнокомандующего – в любом случае, не будь в Российской империи такого наследничка престола, как Петр Федорович, и поведение Апраксина (чем бы оно непосредственно ни вызывалось) не имело бы никакого смысла.
Именно из-за наследничка и его патологической приверженности Фридриху русская армия выведена из Восточной Пруссии. Победа при Грос-Егерсдорфе никак не продолжена, не реализована. Нет занятого русскими войсками Кенигсберга, нет наступления на Берлин, а коль скоро так, то нет и возможности быстро закончить войну.
Будь другим человеком наследник, то чем более лукавым придворным был бы Апраксин, чем хитрее он был бы и эгоистичнее, тем яростнее должен был бы он идти на Кенигсберг, приводить к покорности Восточную Пруссию, а потом соединяться со шведами – и на Берлин! Ведь при любом другом правителе организованное военачальником бегство уже победившей армии значило бы для него окончание всякой карьеры.
А главное – Пруссия уже начала становиться частью государства Российского. По всей логике этой войны, уже поздней осенью 1757 года или в крайнем случае весной 1758-го, как только зазеленеет травка и полетят первые птички, в крайнем случае к тому времени, как расцветут в садах аккуратные немецкие мальвы, Фридрих должен был бы размазывать слезы по своей свирепой сизой морде, испачканной пороховой гарью и собственными соплями, подписывать нехороший для него договор, означающий полный закат Пруссии на веки вечные.
И пусть радуется, если его оставят в родной Пруссии доживать век в подаренном имении, а его дети и внуки сделаются офицерами и чиновниками Российской империи! Гогенцоллерны на русской службе – это было вполне реально, вполне…
После того как Елизавета оправилась от припадка, в 1758 году все же удалось хоть немного исправить принесенный Империи вред. Нового главнокомандующего, Виллима Виллимовича Фермора, тоже обвиняли в нерешительности, но он-то занял всю Восточную Пруссию! 11 января 1758 года русские войска вошли в Кенигсберг, и пруссаки присягнули на верность императрице Елизавете. До окончания Семилетней войны… вернее, до нелепейшего выхода из нее Российской империи в 1762 году, Восточная Пруссия четыре года входила в состав Российской империи, и не как захваченная с бою часть территории неприятеля, а как одна из ее частей. Пруссаки платили налоги, вели себя совершенно лояльно к "кайзерин Елизавет" и Российской империи и совершенно не собирались выходить из ее состава после окончания войны.
Новый русский главнокомандующий П.С. Салтыков летом 1759 года начал наступление на Одер, разбил корпус генерала К.Н. Веделя при Пальциге и занял Франкфурт-на-Одере, угрожая непосредственно Берлину.
11 августа Фридрих потерпел еще одно, совершенно позорное, поражение при Кунерсдорфе: отбив все атаки конницы генерала Зейдлица, русская армия перешла в контратаку и нанесла пруссакам сокрушительное поражение. 48 тысяч человек привел на поле Кунерсдорфа Фридрих; 19 тысяч из них так и остались навсегда на этом поле, а множество солдат, как всегда бывало при поражениях прусской армии, разбежалось. Союзники захватили 172 из 248 орудий, привезенных прусской армией под Кунерсдорф. Всего 3 тысячи солдат осталось в бегущей прусской армии, и путь на Берлин был открыт…
Опять Фридриха спасло только чудо, хотя на этот раз и менее поганое… На этот раз завершить войну решительным ударом помешали австрийцы: Австрия боялась "чрезмерного" усиления Российской империи, и ее армия не только не стала продолжать наступления, но ее генералы сделали все, что в их силах, чтобы задержать движение и русских войск.
Все же горе-союзнички австрийцы – это не так экзотично, как император-диверсант, действующий против интересов собственного государства.
1759 год оканчивался плохо – союзники не доверяли друг другу, ссорились, интриговали. Но даже такие – рассорившиеся, недовольные друг другом союзники были несравненно сильнее Пруссии. В конце сентября 1761 года русские войска взяли Берлин. Оккупация длилась всего две недели, но это ведь была оккупация не чего-нибудь, но столицы вражеского государства! Аналогия тут может быть только одна: пруссаки захватили Москву, и жители средней полосы уже присягнули Фридриху, а теперь взят еще и Петербург…
Причем немцы встречали русскую армию настороженно, но вовсе не как страшных врагов. В Пруссии было много сторонников того, чтобы уйти под Российскую империю – Фридрих с его культом армии и вечными войнами всем изрядно надоел, а тут "светило" войти в большую и стабильную империю, зажить спокойнее и приятнее. Тем более в Росийской империи немцам было вовсе не плохо.
К концу 1761 года затянувшаяся война заканчивалась так, как и должна была закончиться: у обескровленной Пруссии уже не было сил ее продолжать. Да еще Британия отказала в дальнейших субсидиях, поток английских денежек в Пруссию прекратился, русские войска взяли Кольберг и утвердились в Померании. Пруссия потеряла большую часть Силезии, ее отрезали от Польши, где она закупала продовольствие, в стране начались нехватки самого необходимого. Все, конец. Спорить можно было только об одном: каковы будут условия капитуляции, и останется ли вообще на карте такое государство – Пруссия?
Собственно говоря, Пруссия и теперь вполне могла быть присоединена к Российской империи. Тогда Россия простиралась бы до самой Эльбы, и это имело бы колоссальные последствия для всей мировой истории.
Но 25 декабря 1761 года умерла Елизавета Петровна. Первое, что делает новый император – он прекращает военные действия, возвращает все захваченные прусские территории (включая Восточную Пруссию). Более того – он придает армии Фридриха корпус генерала З.Г. Чернышова. Трудно представить себе большее унижение: купленная русской кровью победа не дала никаких результатов, так еще генерал, бравший Берлин, теперь помогал пруссакам "очищать" Силезию и Саксонию от вчерашних союзников, австрийцев.
24 апреля 1762 года Петр III даже заключил с Фридрихом союзный договор, окончательно спасая уже погубленную Пруссию.
Самодеятельный диверсант, шпион на добровольных началах, Петр III вовсе не был "засланцем" лично Фридриха. Не Фридрих воспитывал его в шизофреническом обожании к своей персоне; не Фридрих сделал голштинского секунд-лейтенанта императором Российской империи. И уж тем более не Фридрих создал династическую и политическую ситуацию, в которой подобное было возможно. Фридрих только воспользовался случаем, и не более того.
Глава 4. "Русская партия" у власти
Мы знаем, есть еще семейки,
Где наше хают и бранят,
Где с умилением глядят
На заграничные наклейки…
А сало… русское едят!С.В. Михалков
Русские компрадоры
Переворот Екатерины II в 1762 году легко считать временем победы русских над немцами. Действительно, дворцовых переворотов больше не будет, устанавливается стабильная преемственность императоров, с Павла Петровича – по прямой мужской линии. В России – экономический подъем, а вскоре ее международное могущество достигнет таких пределов, что, по словам канцлера А.А. Безбородко: "Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела". Преувеличение? Не очень большое…
Но приходит к власти вовсе не национально ориентированный слой. Внешне "европеизированное" русское дворянство XVIII–XIX веков было настроено очень патриотически. Оно вполне честно считало национальной изменой отказ Петра III от результатов Семилетней войны. Так же честно боролось дворянство с "бироновщиной", вполне искренне хотели избавиться от того, что сами же они называют "немецким засильем".
Но так ведь и московское боярство и дворянство XV–XVI веков вполне честно хотело освободиться от власти татарских ханов и было против татарского засилья. Московские служилые люди стояли насмерть против крымчаков, рубились на осклизлых от человеческой крови мостовых Казани по глубокому нравственному убеждению.
Это совершенно не мешало тому, что московский князь становился таким же точно ханом, хотя говорящим по-русски и с крестиком на шее. Москва при этом превращалась в новый Сарай-Бату, а служилые люди утверждали в Твери и Пскове те же принципы ведения политики, которые и несли ханы на Русь.
Скажем честно – была ли особая разница для этого самого "всего народа" от того, правит в России Бирон или Бестужев? Когда Манттейн гоняется за Бироном и фрау Бирон вокруг супружеской кровати, – кто тут национальный герой? Когда гвардейцы "матушки Елизаветы" волокут в крепость самого Миниха и Остермана, что происходит?
"…немцы после десятилетнего господства своего при Анне, озлобившего русских, усевшись около русского престола, точно голодные кошки около горшка с кашей, и достаточно напитавшись, начали на сытом досуге грызть друг друга", – так отвечает Ключевский.
Но чем немцы Бирона лучше "чисто русских" гвардейцев, приведших к власти "натуральную русскую" Елизазету?
Во-первых, если одна придворная клика лупит другую – что изменяется для этих самых 98 % населения Российской империи? Да ничего.
Так англичане и французы воюют, решая, кому из них владеть Канадой? А какая разница индейцам? То есть индейцы могут понимать, что они разобщены, плохо вооружены – все равно белые будут командовать. Они могут даже считать белых умнее и лучше самих себя, но что это меняет?
Индеец может даже пойти на службу к французам, ассимилироваться – благо, расизма у французов почти нет. Но даже его частная позиция предпочтения французов англичанам что меняет?
Во-вторых, что в этих гвардейцах Елизаветы такого "чисто русского"? Русские дворяне сами откровенно говорят, что они не "народ". Они одеваются, говорят и ведут себя так, что русское простонародье не в силах отличить их от Миниха и Манштейна… А Миних и Манштейн все меньше отличаются от Воротынских, Полонских и Загряжских.
В некоторых кругах довольно модное занятие: подсчитывать, какая именно капля русской крови текла в жилах русской императорской фамилии. Возможно два варианта: если Павел Петрович был генетическим сыном Петра III, наполовину немца, то Николай II – русский на одну шестьдесят четвертую часть. Если генетический отец Павла – Салтыков, то Николай II – русский на одну тридцать вторую.
Династию, сидящую на престоле Российской империи со времен Павла I, по всем сложившимся веками династическим законам следует именовать Гольштейн-Готторп-Романовской. Так ее и называли в Готском альманахе, выходившем в немецком городе Гота генеалогическом сборнике, включавшем все родословные росписи правящих домов и наиболее значительных родов титулованного дворянства Европы.
Выходил Готский альманах с 1763 года и до конца Второй мировой войны. Сидевшие на престоле Романовы очень возмущались этой записью и настаивали на "правильном" названии их династии: они никакие не Гольштейн-Готторпские! Они Романовы!
Но протесты протестами, а именовали династию именно так.
И в жилах очень многих русских дворян, потом и интеллигентов текло немало европейской крови. Поминая "негритянство" Пушкина, часто забывают – он еще на четвертую часть немец. Можно долго поминать и других известнейших людей, почти неизменно находя в них немало польской, французской, датской, а особенно немецкой крови.
Но не в крови, конечно, дело… в духе. Дело не в том, что правили иноземцы по крови! Политическая и культурная элита Российской империи осознавала себя как иностранцы в собственной стране. Как немцы в Прибалтике. Или как татары на Руси.
Иностранцы в собственной стране
В идеологии послепетровской эпохи Россия была государством, оторванным от Европы коварными монголами; официально ставилась задача "вернуться в Европу".
В этой идеологии дворянство оказывалось "европеизированным" слоем. Так сказать, теми, кто уже в Европу вернулся. В действительности, конечно, европеизация дворян довольно условна, да и шла она постепенно, весь XVIII век. "Подлинная эмансипация дворянства, развитие его дворянского (в европейском смысле этого слова) корпоративного сознания происходили по мере его "раскрепощения" в 1730–1760 годы XVIII века…"
Но идеологически дворяне весь XVIII и XIX века осознавали самих себя европейцами, судьба которых – руководить диким народом и нести свет в дикий народ, чахнущий вдали от источников европейского просвещения.
И вообще – что такое "народ"? В буквальном значении "народ" – это все, кто "народился". Русский народ – это все, кто народились от русских матерей и отцов, как от бояр и дворян, так и от корабелов, строящих каспийские бусы, как от купцов гостиной сотни, так и от церковных побирушек. Народ – это целостность, совокупность, по своему значению близкая к французскому "нацьон" или английскому "нэйшен" – нация, или немецкому "фольк".
Теперь же получается так, что часть русских вовсе не составляет народа. Они – дворянство, шляхетство, и юридически, своими правами, и своим образом жизни крайне резко отделенное от остального народа… они сказали бы просто – отделены от народа, опустив не нужное им слово "остального". В Российской империи есть дворянство, а есть народ, и совершенно неизвестно, является ли дворянство частью народа.
Очень характерен в этом смысле шумный успех книжки, переведенной в 1717 году с немецкого: "Юности честное зерцало, или Показание к житейскому обхождению". То есть многие из советов, даваемых в книжке, заслуживают только похвалы: совет не есть руками, "не чавкать за столом, аки свинья", "не совать в рот второго куска, не прожевавши первого", не чесать голову, не тыкать пальцами в физиономию собеседника и так далее.
Другие советы – быть приятными собеседниками, смело действовать при дворе, чтобы "не с пустыми руками ото двора отъезжать", учиться ездить верхом и владеть оружием, тоже были полезны тем, кого готовили из дворянских недорослей.
Но здесь же и советы как можно меньше общаться со слугами, обращаться с ними как можно более уничижительно, всячески "смирять и унижать"; был и совет "младым отрокам" не говорить между собой по-русски, чтобы во-первых, не понимали слуги, а во-вторых, чтобы их можно было сразу отличить от всяких "незнающих болванов".
"Ничтожная немецкая книжонка недаром стала воспитательницей общественного чувства русского дворянства". Ведь советы "ничтожной немецкой книжонки" позволяли резко отделить самих себя от других классов общества, – от десятков миллионов всяких "незнающих болванов".
Народ как бы нужно просвещать… Но вместе с тем народ ценен именно так, без всякого образования, и служит для того, чтобы дворянство могло быть "европейцами". А то если все будут образованные, кто будет землю пахать?!
Кажущийся парадокс: и запарывали насмерть крепостных, и создавали крепостные гаремы в основном самые "прогрессивные" и часто самые патриотически настроенные помещики. Ведь именно они наиболее остро чувствовали себя европейцами в мире диких туземцев.