Но мудрец считает себя обязанным тут же предостеречь некоторых наивных слушателей. "Что вы насторожили уши? что раскрыли карманы? Он будет раздавать его людям хорошим или тем, кого он надеется сделать хорошими людьми. Он будет дарить с величайшей осмотрительностью, выбирая достойнейших. Его карман часто открывается, но дыр в этом кармане нет: много сокровищ выходит, но не выпадает оттуда". Правда, мудрец заявляет, что его щедрот лишены лишь люди порочные (turpes), которым все равно помочь нельзя, но мы знаем ценность подобных заявлений, исходящих от носителей "организаторского" миросозерцания. Кто принадлежит к числу достойнейших и кто к числу порочных? Достойнейший – тот, кто умеет достойнейшим образом удерживать в своих руках орудия и средства производства; порочный тот, кто делать этого не умеет или же не имеет счастья принадлежать к "благословенным судьбою" собственникам. Впрочем, можно иногда наградить или облагодетельствовать человека "подлого звания": "природа велит помогать людям: рабы ли, или свободные, свободно рожденные или вольноотпущенники, не все ли равно". Но известно, кого из рабочих награждают и благодетельствуют, напр., современные "отцы" промышленности: выражающих готовность в той или иной форме поддерживать устои эксплуататорского произвола, напр., штрейкбрехеров, т. е. как раз тех, кто в глазах сознательных пролетариев является turpis, является предателем своего класса. Или кого из рабов "благодетельствовали" древние патриции: опять таки выше всего ставивших "господские интересы".
Мы цитировали автора трактата "О блаженной жизни". Так оправдывает он – один из самых крупных софистов командующих классов – ссылаясь и на "благословляющую" судьбу и на "повелевающую" природу, – усвоенную организаторами позицию. От времени первых завоевательных шагов организаторов до времени, в которое жил Сенека, – длинный путь технического прогресса.
На развалинах коммунистического строя выросло громадное рабовладельческое государство, концентрировавшее в своих руках нити торговли и производства всего античного мира. Одним словом, opганизаторы ушли далеко вперед по избранному нами пути. Сенека формулирует вопрос о соотношении коммунистического и организаторского идеалов в его сравнительно поздней, усложненной редакции.
Требуется особенная софистическая ловкость, чтобы доказать тезис: богатство не только не препятствует, а, напротив, содействует развитию и проявлению различных "добродетелей", – в частности, щедрости. Для нас данная постановка вопроса интересна вот чем: она очень ярко свидетельствует о решительном торжестве "захватного" начала над старым укладом жизни. Обладание богатством объявляется условием, определяющим возможность нравственного совершенства. To, что является отголоском старокоммунистической системы производства (щедрость), ставится в причинную зависимость от позднейшей системы социально-экономических отношений (от богатства, основанного на обладании средствами производства). Историческую хронологию начинают вести с обратного конца – от "сотворения" частной собственности.
Конечно, приводя пример Сенеки, мы отнюдь не хотим сказать, что именно ко времени римского стоика следует приурочить возникновение теории, согласно которой так называемая добродетель составляет привилегию, монополию собственников средств производства. Мы воспользовались трактатом Сенеки лишь как яркой формулировкой взглядов, развившихся в разных общинах и получивших в разное время, под влиянием разных условий технического прогресса, то эмбриональное, то более определенное выражение. Без сомнения, идеология римских "организаторов" эпохи Нерона полнее, яснее и решительнее подчеркивает основные тенденции идеологии господствующих классов, чем идеология организаторов общин и государств, менее успевших до того времени развиться в техническом отношении. Но, повторяем, римские организаторы эпохи Нерона вовсе не изобрели означенных тенденций: эти тенденции являлись повсеместно необходимым сопутствующим элементом роста организаторско-владельческой группы.
Итак, только "благородным" и богатым предоставлено право на нравственную высоту и совершенство. Людям физического труда, работникам, наемникам рабам "путь добродетели закрыт". Не могут они, например, быть щедрыми, не могут быть также "умеренными", сохранять душевное и моральное равновесие. Только благородный знает меру всех вещей: здесь опять мы сталкиваемся с переживаниями глубокой старины – с памятью о первобытном организаторе-распределителе продуктов производства и самых работ. Один организатор может, как следует, все рассчитать и взвесить, он один имеет правильное представление о "целом" экономическом организме и его частях, об отношении последних между собою и к целому. Естественно, владея тайнами гармонии целого – общества, он должен владеть тайнами гармонии и отдельной личности. Самое понятие о личности, об отдельной особи было выработано именно развитием организаторской группы. Это понятие о самом организаторе, об его "я", выделившемся из рядовой массы общинников и противостоящем последней, как нечто совершенно отличное. И, естественно, организаторы отказывали простым смертным в знании личности, ее потребностей и способностей. Одни представители социальных верхов могут знать секрет управления ею, одни они могут наставлять ее во всех обстоятельствах, на надлежащий путь. Рядовые общинники лишены возможности регулировать свои действия. He будучи направляемы организаторами, они роковым образом осуждены блуждать в темноте, поминутно терять равновесие, нарушать "меру". До сих пор широко распространено предубеждение против уменья представителей низших слоев народа владеть собою: "мужик", в сознании традиционно мыслящей публики, синоним чего-то невоздержанного, неумеренного, хватающего через край, лишенного твердых "нравственных" устоев. Патент на последние, повторяем, берут себе командующие классы. Никто же благ, токмо они!
И это далеко не единственный, далеко не самый важный для них патент. Реальная сила его не велика, сравнительно с тем, что дают им привилегии вершить суд.
В ранний период истории первобытного общества, при совершении преступления, в дело мог вмешиваться каждый член общины. Это значило, что преступление касается всей данной социальной группы (рода, клана, племени). И на каждом члене общины лежали юридические обязанности – каждый член общины должен был, при случае, брать на себя роль заступника общих интересов, в той или иной форме поправлять вред, причиненный общине преступлением. Под самым преступлением понимали нечто совершенно иное, чем теперь. Элемент ответственности не входил в содержание означенного понятия. Оно не было затемнено позднейшими наслоениями, а схватывало именно то, чем преступление является по существу. Выражаясь древнеиндийским термином, преступление – это aparadha – непорядок, т. е. нарушение установленного порядка производственного процесса и обусловленных этим процессом "организующих" норм (имущественных, семейных, религиозных, даже эстетических). Например, нарушение ритма хоральной песни или пляски являлось aparadha (и, прибавим, в некоторых общинах каралось смертью). Хотя за свой проступок виновный нравственно не отвечал, тем не менее, он платился за него. – Опять таки это не было наказание в современном смысле юридического термина, просто удаление элемента, вносящего в ход общественно-экономической жизни беспорядок. Удаление – простейший, естественный способ самозащиты первобытной группы.
Так было до авантюристического выступления организаторов. Затем начинается радикальная перестройка всего здания юридических отношений. Похитители средств производства похищают у общинников права на вершение суда и расправы. Правда, еще раньше община возложила на них юридические функции. Но это вещь иная: никакой монополии не было места, участие общинников в "расправе" отнюдь не исключалось, речь шла не об "абсолютных" правах, юридической власти не существовало. Теперь, помимо всего прочего, наряду с созданием юридической власти, возникает институт власти законодательной. Затем реформируется понятие преступления и наказания. Если раньше преступление почиталось чем-то стихийным, своего рода болезнью, которая обусловливается не внутренними, а внешними причинами, за которую преступник не несет "ответственности", теперь постепенно вводится понятие о внутреннем источнике преступления, о злой воле. Преступления начинают квалифицироваться, как преднамеренные и непреднамеренные, вольные и невольные. Преступник признается несущим ответственность. Сначала он отвечает перед целым родом, или целой общиной (отголосок воспоминаний о коммунальной собственности на средства производства). Затем устанавливается мал помалу новый принцип: совершивший преступление совершил его против организаторов, "согрешил" перед ними. Дальнейший этап развития юридических основоположений: ответственного перед ними преступника организаторы могут миловать или не миловать по своему усмотрению. В прежние времена судьи не имели права освободить нарушителя "порядка" от кары; кара – дело общины, определяется интересами последней. Теперь – на первом плане интересы частных собственников средств производства: кара зависит от частных интересов. Право на наказание индивидyaлизиpуeтcя.
Мы должны остановиться на крупном моменте охарактеризованной эволюции – на новоявленном понятии о злой воле. Необходимо выяснить его социально-экономическую родословную. Прежде всего – "воля": откуда взялось это понятие, само по себе, без отношения к сопутствующему ему определению "злая"? Оно принадлежит к категории таких понятий, как душа, первопричина, двигающая сила, сложившихся в атмосфере "авторитарного мышления". Как все эти родственные между собой понятия, "воля" указывает на личность организатора, суммирует отношения организующих с организуемым. Воля – это направляющая, регулирующая, распоряжающаяся психика представителя командующего центра. Обладать волей, – в сущности, составляет привилегию организаторов. Но обладать злой волей, т. е. волей, вносящей беспорядок и расстройство в область данной системы производства, было бы для организаторов крайне невыгодной привилегией. Правда, на первых порах возникновения организаторской группы, тогда, когда организаторские посты были выборными и организаторы не являлись существами "высшего типа", – действительно, неудача того или иного предприятия ставилась в зависимость от умелости и распорядительности вожака. Вожака "удаляли". С постепенным ростом общественного значения организаторов, роль последних, в данном отношении, начинает становится довольно щекотливой. Воле старейшины и главы рода или клана приписывают все нежелательные явления, происходящие в недрах организуемой ими социальной ячейки. Кто принимает на себя организаторские полномочия, тот тем самым берет на себя задачу не допускать никаких аномалий в жизни первобытного общества: в этом и заключается сущность его деятельности. Постепенно общество раскалывается на две части: инертную, неспособную самостоятельно действовать, – по господствующему представлению – рядовую массу и носителей творческого начала, двигающей силы – организаторов собственников. Все, что происходит в жизни общества, происходит по воле последних. Они всемогущи. Все "добро, слава, дела", характеризующие степень преуспеяния и благоденствия данной общины, – результат их направляющей воли, принадлежит им. Но палка оказывается о двух концах. Всемогущие, они обязаны естественно, принять на себя и все "темные деяния" и все несчастия, имеющие место в подведомственной им общине. Виновники "добра" должны быть и виновниками "зла". Общинники терпят на войне жестокое поражение: побежденные обвиняют в неудаче своих вождей. Заразная болезнь, мор свирепствует среди общинников: согласно всеобщему мнению, это боги послали наказание за "грехи" организаторов. Страдает община от недостатка пищевых продуктов, малоуспешно идет общинное производство – опять замешана "воля" тех, кто стоит на верху социальной лестницы. Совершит кто-либо из членов общины тяжкое нарушение установленных норм общежития и тут дело не обходится без нареканий на организующую "волю".
Всюду эта "воля"! Она – источник всего происходящего; прежнее представление о стихийном преступлении, стихийном грехе, приходящем извне, отныне устарело. Отныне причина, корень "зла" лежит в личности человека, отныне отдельная особь несет ответственность за совершаемое ею. Но организаторы, естественно, недовольны подобным расширением "прав" своей личности. Они согласны удовлетвориться частью привилегии, приобретенной или вместе с приобретением средств производства, – привилегии на всемогущество, а кое-что переуступить рядовой массе. Олигархи, они выступают в данном случае защитниками реформы в демократическом духе.
Ормузд отделяется от Аримана, Бог от дьявола. Слагается дуалистическая теория: добро и зло признаются началами совершенно разного порядка. Это значит, что в организаторской воле они не совмещаются. Царство зла, греха, преступления – вне организаторской группы. Организатор ответственности за совершаемое в его общине зло не несет. Он должен лишь очищать общину от последствий зла (творя суд, принося искупительные жертвы или просто посылая моление своим богам): это в его власти и должно составлять его привилегию. Этим ограничиваются его отношения к проявлениям "aparadha". Что же касается ответственности за различные нарушения порядка и гармонии социально-экономических норм, усвоенных общиной, то подобная ответственность предоставляется теперь каждому члену рядовой массы. "Демократизация" преступления, конечно, осуществилась не сразу, а проходила последовательные этапы развития. До сих пор господствующим классам не суждено видеть окончательного торжества выдвинутого ими идеала: часть рядовой массы, лишенная гражданских прав, до сих пор считается лишенной, одновременно, и "права на преступление" (напр., несовершеннолетние в известных случаях). Но, как бы то ни было, означенное "право" было переуступлено древними организаторами-собственниками общинникам. За рядовым общинником, который считался инертным существом, не обладающим способностью действовать по своей инициативе, без внушения свыше, теперь признается, в известных случаях, личность: он, оказывается, может проявлять свое "я", свою волю. Только эта воля непременно должна быть злая. Творцами бора простые смертные по-прежнему быть не могут. Все доброе устрояется по-прежнему попечением и помышлением организаторских верхов.
Конечно, если бы организаторы занимали ту позицию, которая им принадлежала в начале, если бы они чувствовали себя представителями общинной массы, подобная теория не могла бы сложиться: они не тяготились бы возложенною на них "ответственностью", не пытались бы снять ее с себя. Что являлось бы злом для общины, являлось бы злом и для них. Но интересы общины давно перестали быть интересами организатора. Организатор давно идет своей дорогой, осознает себя чуждым тех общих стремлений и забот, которые волнуют рядовую массу. Собственность на средства производства диктует ему иные, диаметрально противоположные задачи. Зачем же, на самом деле, ему брать на себя "ответственность" за то, что так чуждо его интересам? После того как он овладел средствами производства, отношения между членами общины начали осложняться, количество "зла" начало увеличиваться с возрастающей прогрессией. Некогда призванный регулировать ход производственного прогресса, направлять его так, чтобы соблюдалась наибольшая экономия и продуктивность работы, теперь он, со своими "правами" собственности играет роль камня, лежащего на пути этого процесса. Он тянет назад, к старым формам техники, которые в свое время оправдывали его существование. Ему трудно приспособиться к новым техническим методам, в десятки раз труднее, чем любому рядовому общиннику. Он, в сущности, уже не организатор, а дезорганизатор. Прогрессивное техническое развитие и с ним прогрессивное развитие общественной жизни в ее различных проявлениях ("надстройках") обходит его. Регулировать производство он уже не может. Повторяем, он лишь старается приспособить новую технику к старым формам, а подобное урегулирование означает не что иное, как внесение беспорядка в хозяйственную деятельность рядовой массы. Один из актов подобного урегулирования – это охрана захваченной у общины собственности. ІІриходится отстаивать собственность от всякого рода посягательств со стороны, приходиться бороться против остатков коммунистических обычаев, против действий общинников, которые в отдельных случаях никак не могли усвоить принципа неприкосновенности перешедших в частное владение орудий и продуктов. Вот эта борьба и является решающим моментом в процессе разграничения "доброй" и "злой" воли: именно она побудила организаторов категорически отречься от части "прав на всемогущество".