От всего, с чем столкнулся охотовед, в волосах у него завелась седина, однако и зайцы густо забегали. В письме, полученном от Нечаева в 70-м году, читаю: "Приезжай поглядеть – прибегают прямо к порогу, весь двор истоптали". И скоро тесно уже стало зайцам в угодьях на Донце, пошел русак на продажу. Каждый год, как только выпадет снег, станичные ребятишки помогают Нечаеву ловить русаков. Сетка, загон… И вот уже грузовики с зайцами уезжают в Орловскую, Курскую, Воронежскую, Тамбовскую, Саратовскую области, на Кавказ, Украину. Каждый год – полторы-две тысячи зайцев.
Таков урожай земли, которая в это же время служит и пастбищем для скота, и полем для хлеба, и где ведется лесное хозяйство. И к этому надо еще причислить главный прибыток, нравственный. "Заяц, журавль, перепелка, лисица, сова, когда их встречаешь в поле или в лесу, дают испытать тебе радость, без которой жить человеку нельзя" – так считает Нечаев. Сам он знает всю глубину этой радости с детства, безошибочно выбрал профессию и тут, на Донце, сразу же замахнулся на большее, чем разведение и расселение фазанов и русаков. (Полуручных фазанят из Кавказского инкубатора бережно приобщили к жизни в природе, и сейчас хозяйство Нечаева – единственный в стране естественный рассадник фазанов, откуда птиц наравне с зайцами тысячами отправляют для расселения в разных местах, в том числе на их родину, на Кавказ. Рожденные в природе, они намного жизнеспособнее инкубаторских.)
Все многоликое царство, обитающее на Донце, перечислить тут невозможно. Одних животных продуманно поселили, другие осели тут "самотеком", находя пищу, убежище, место для размножения. Третьи жили всегда, четвертые появились по природной взаимосвязи: одна форма жизни влечет за собой появление и другой. В результате на природной фазано-заячьей "ферме" сложился биоценоз, иначе говоря, сообщество растений и животных, взаимосвязанных или терпимых друг другом. В этом мне представляется главная победа Нечаева. Биоценозы в природе складываются веками. Разрушить их – дело простое. Восстановить заново неимоверно трудно. Нечаеву это удалось сделать.
Секреты? Да нет совершенно секретов. Отстоял для начала Нечаев припойменный лес, ничтожный с точки зрения получения "деловой древесины" (кряжистые дубы, ясени, клен, дикие яблони, груши, дуплистые ивы, заросли лоха, терна, боярышника), но идеальный как "стол и дом" для животных. Отстоял от "улучшения" – от выкорчевки с мыслями посадить то, что пятилеток через десять – двенадцать, возможно, могло бы дать "деловой лес". И хотя война с лесхозом далеко еще не окончена, "стол и дом" животным оставили.
Есть в хозяйстве еще ряд забот, именуемых скучным словом "биотехния". На простом языке – это помощь животным в трудное время. Это кормушки с отходами зерна для фазанов и куропаток, это люцерна и веники зайцам. Это поилки и солонцы. Умело расположенные добавки к природному корму не только помогают животным выжить при очень высокой плотности, но и удерживают их в определенных зонах хозяйства, отвлекают от посевов, позволяют человеку управлять всем этим диким сообществом.
Охота в хозяйстве четко регламентирована. Есть тут заказник, где появляться с ружьем нельзя, есть в заказнике зона покоя ("родильный дом"), куда и с фотокамерой путь заказан. И есть крошечный – шесть-семь гектаров возле болота – заповедничек, где сам Нечаев без нужды старается не бывать.
Забота самая важная – хищники. Легко представить, сколько желающих поживиться зайчатиной, фазанятиной и всем, чем богаты поляны и заросли над Донцом. Сороки, вороны, одичавшие кошки, собаки, лисы, еноты, волки, ястребы, совы, орлы, ну и, конечно же, человек – все хотят запустить сюда зубы и лапы. И почти против всех надо тут постоянно держать оборону. Привилегию бесконтрольно охотиться имеют только редкие, взятые под охрану птицы. Тут зимуют до трех десятков орланов, более десяти беркутов, гнездятся орлы-карлики, совы и соколы. Остальные охотники за дичиной подлежат истреблению, преследованию, регулированию численности. Что же касается самого изощренного хищника, человека, то тут борьба с хищничеством особенно изнурительна, нередко опасна и не дает передышки ни по сезонам, ни днем, ни ночью. Нечаев: "Справиться с браконьерством – значит, полдела уже решить".
Таков в упрощенном изложении перечень дел и забот для любого места, где взялись бы разводить и сберегать дичь. К ним надо только прибавить еще одну малость: возглавлять дело должен человек с опытом и характером моего давнего друга Нечаева.
Он покорил, помню, первым своим письмом. "Мальчишкой принес домой ужака. Отец (он был учителем математики) ужака – за хвост и в окно, а меня – за ухо. А мать говорит: "Не трогай, может, из него Мичурин вырастет". Нечто подобное произошло в армии, когда старшина, проверявший казарму, обнаружил в чемодане у рядового Нечаева черепаху и суслика. Тут заступником был лейтенант, сразу понявший: это не баловство. И если продолжать эту линию биографии теперь уже пятидесятисемилетнего человека, надо сказать: нашлись и тут, на Донце, люди, которым дела Нечаева были докучливы и непонятны. "Зачем? С нас, что, планы по зайчатине кто-нибудь требует?" В этот раз заступился секретарь райкома партии Александр Александрович Акишев, выбравший подходящее время и подходящее место сказать: "Нечаев делает важное дело, надо ему не мешать, а всячески помогать". Вскоре Нечаев получил орден за охрану природы.
Но постоять за себя и за дело Нечаев умеет и сам. И характер бойца дело его заставляет проявлять постоянно. "Приезжаю в Ростов, в рыбинспекцию. Кладу двенадцать сетей. Ваши, говорю, люди на Донце балуются. Недовольны. Кому приятно слышать, как тебя называют козлом в капусте. Твое дело, Нечаев, говорят, суша. Зачем на реку лезешь? Ах, так! Тогда, говорю, сейчас же сети в Москву, в министерство ваше отправлю. Сразу тон изменили, потому что знают, я и в самом деле отправлю".
Непримиримость, напористость в этом характере сочетаются с поразительной, почти детской доверчивостью к людям. И еще черта – добродушие, легкий веселый нрав. Пачки писем Нечаева я держу под рукой, если надо встряхнуться, начинаю их перечитывать. Вопросы, новости, шутки, размышления с пятью восклицательными знаками в нужных местах и неизменные строчки в конце: "Подлинность сего заверяю круглой печатью. Приезжайте, пишите, телеграфируйте!" Иногда в этих письмах, отстуканных на машинке ночами, встречаешь строку вроде этой: "В меня тут стреляли. Грозятся сжечь. Поразительная вещь, из-за чего? Кому-то хочется убить зайца, а я не даю".
Дом Нечаева стоит сейчас уже не в самом лесу, а на краю станицы. Однако новая хозяйка дома выдержала все испытания лесной жизни. "Оказалась женой хорошей, в делах помощница и родила мне двоих сыновей-близнецов. Уже прочли сорванцы половину моей библиотеки, уже норовят с учительницей поспорить насчет того, что, когда, почему и как происходит в природе. Да что с учительницей, меня уже, глядишь, поправляют: "Нет, не так!" Зову их по обстоятельствам то снегирями, то печенегами и молю бога, чтобы хоть один из них – как это называется у спортсменов? – эстафетную ношу принял бы у отца. Знаю, что обрек бы сына на жизнь неспокойную, но должен же кто-нибудь заступиться за зайцев!"
Слабость Нечаева – фотография. Занимается ею с детства. После войны работал даже фотокором в газете. "Но две любви – Природа и Фото – слились и увлекли меня в лес. Иногда думаю, что и зверей-то развел тут, чтобы можно их было снимать".
Снимает он одержимо. День – съемка, ночь – проявление пленок. Освоил процессы цветной фотографии, результаты – по высшему классу. Однако современных камер не признает. Снимает какими-то сундучками "времен академика Тимирязева", сам делает к ним всякого рода добавки и улучшения, носит штатив весом не менее пуда и посмеивается: "Важны конечные результаты. Вот погляди. Я до всех этих фокусных расстояний своими руками дошел".
Он, несомненно, один из лучших в нашей стране фотографов-анималистов, собирается сделать книгу обо всем, что вырастил здесь, на Донце, участвует в фотовыставках. В последнем письме сообщил: "Не подвели "сундучки"!!! Из-за границы пришла награда за снимок – почти полкило бронзы в малиновом бархате. Удивляюсь себе. Троллейбус в городе не хватает терпения пять минут подождать, а тут, в шалаше, пять часов ожидаю нужной секунды".
Пять часов в шалаше – время для Нечаева, разумеется, непотерянное. "Природа с глазу на глаз – лучший учитель. За плечами университет, горы прочитанных книг, но то, что видел своими глазами и что осмыслил своим котелком, – это основа для дела и, если хотите, для понимания жизни".
Меркой законов природы Нечаев поверяет иногда самый неожиданный факт. "Встретились мы недавно в Новочеркасске – выпускники 40-го года. Пятнадцать человек нас осталось. Стали считать детей и внуков, оказалось, у 12 человек после войны родилось 25 детей. Из них 21 мальчик и 4 девочки. Разве это не чудо – природа сама восстановила равновесие полов, нарушенное войной. О, природа – великая мастерица!"
И вот под руку с этой мастерицей идет влюбленный и берегущий ее человек. Материнская мысль о Мичурине оказалась пророческой. Только вырос на Дону не Мичурин. Вырос Нечаев Борис Алексеевич – талантливый натуралист, экспериментатор и умный, бережливый хозяин земли. "Вы один разрешили кучу вопросов, над которыми бьемся…" – написали Нечаеву биологи-охотоведы из сибирского института. "Явление уникальное…" – отозвался побывавший тут, на Донце, признанный всеми авторитет природоведения Александр Николаевич Формозов. "Свое дело делает человек, и хорошо делает", – сказал о Нечаеве первый секретарь Ростовского обкома партии Иван Афанасьевич Бондаренко.
– Ну а счастливым ты себя чувствуешь?
Нечаев, как всегда, пытается отшутиться:
– Это дело – всегда в полоску. То как на крыльях, а то хоть плачь. Вчера вот был совершенно развинчен – поцапался с пастухами. Опять с собаками стали пасти! А что такое собака в угодьях: косулята, зайчата, фазаны, чибисы, жаворонки – всех душит. Постановление облисполкома есть: пасти без собак. А в колхозе говорят: людей не хватает. Вот и чувствуй себя счастливым…
– Косить начнут, опять втолковываю: косите с середины, давайте птице убежать с поля…
– Круглый год кого-нибудь надо воспитывать. Станичные бабки осенью терн обрывают вчистую. Совсем запретить не могу. Нету, к сожалению, такого права. Воспитываю: "Без терна, бабушка, говорю, птицы в лесу околеют…" А что бабке наши с вами дрозды и фазаны – терн она в город Шахты везет и там пол-литровыми банками продает…
– Или ребята-балбесы… Зайцы-то прямо в станице бегают. Кому радость, а кто их петлями ловит. Считается доблестью Нечаева обхитрить. Ворчу. Но вспоминаю: и сам ведь таким лоботрясом произрастал…
– А вот ситуации посерьезней. Друг детства пишет: "Борис, у тебя, я слышал, дичи, как в Африке. Приеду на пару дней пострелять". Отписываю, как полагается, и понимаю, что друга я потерял. Не поймет. Или приезжает начальник ГАИ с ружьем и при погонах с двумя просветами. "Борис Алексеевич, дорогой, хочу отдохнуть…" Объясняю начальнику, где можно охотиться, где нельзя. Обиделся. А у меня в хозяйстве четыре автомобиля – в любое время можно шоферов моих и по делу, и по безделью прищучить.
Этот разговор с Нечаевым мы ведем, сидя на ступеньках его крылечка. Шоферы среди двора возятся с поставленным на домкрат грузовиком – шины ночью кто-то шилом изрешетил.
– Вот сами видите. Но это ничего, заменим, заклеим. К этой войне мы привыкли… Федор, возьми ключи, и давай-ка покажем московскому гостю наши трофеи!
Егерь, помощник Нечаева, выносит во двор оружие охапками, как дрова, – дорогие двуствольные ружья, обрезы, самодельные самопалы, длинноствольные пистолеты.
– Браконьерская техника. Посчитайте-ка… Да, сорок три единицы. Это за последние семь-восемь месяцев. Отнято главным образом ночью. Представляете? Каждая эта штука стреляет… А ты говоришь, счастье. Жизнь, она полосатее зебры…
Грузовик во дворе снимают с домкратов. Нечаев подписывает шоферу путевку и подводит черту разговору.
– Позиции не сдаю, потому что руки свои держу в чистоте. Все мое достояние – эти вот смешные ящики для фотосъемки, десяток чучел зверей и птиц, которые сделал сам, полки с книгами и эта вот радость. Вот мы пойдем сейчас, а зайцы будут у нас из-под ног убегать. И фазаны. И сокола вам покажу. Он любит там, на опушке, на сухой ольшине сидеть. И филина поснимаем. Со стороны, я думаю, выгляжу иногда чудаком, Дон-Кихотом Ламанчским. Зайцы!.. Но ведь надо ж кому-то заступаться за этих зайцев?!
Вот такой человек живет и работает на Донце… Об охране природы у нас говорят много горячих и правильных слов. Дела же, признаем это, не всегда поспевают за словом. И потому каждое усилие, каждое конкретное дело заслуживают и внимания, и поддержки. Нечаев Борис Алексеевич – один из мужественных и неутомимых борцов за охрану природы. Он не просто не отступает перед трудностями в борьбе нелегкой и непростой. Он одерживает победу. И хочется всенародно сказать за это ему спасибо.
Фото автора. Станица Нижнекундрюченская. 22 апреля 1979 г.
Они идут…
В 2 часа 15 минут московского времени мы их увидели. Головной самолет первым вышел в нужную точку. Пилот Олег Охонский позже рассказывал: "Увидел след лыж. Две минуты шел над лыжней. И вот он – лагерь…"
Летели мы к ним на двух самолетах. Большой Ил-14 вез для сброса контейнеры с грузом. С маленького Ан-2 мы готовились наблюдать сброс, готовились к фотосъемке, надеялись с небольшой высоты разглядеть лагерь семи смельчаков. От Черского с посадкой на "СП-24" летели пять с лишним часов. Видели сиротливый с обрывистым берегом островок Генриетты, откуда семерка начала путь, наблюдали с высоты плавучую базу полярников, и, конечно, было достаточно времени разглядеть сверху Арктический океан.
Солнце в этих местах уже не заходит. Видимость, как говорят летчики, "миллион на миллион". Над крыльями – синева, под крыльями слепящая белая скорлупа океана. Но это не вечные льды, без единого темного пятнышка, какие видишь, пролетая над Антарктидой. Под белым покрытием прячется чернота океана. Мускулистая, неспокойная чернота. Течения и ветер мнут над водою белую скорлупу – видишь то паутину трещин, то реку дымящейся на морозе воды, и повсюду по белому полю – следы столкновения льдин: цепочки торосов, очень похожие сверху на полосы снегозадержания.
При низком солнце достаточно красок – все оттенки синего, белого, темнота трещин, бирюза глядящего на воды льда. И никакого признака жизни. Холодное равнодушие залитой солнцем пустыни. Тень самолета кажется призраком, скачущим через трещины и торосы.
– Выходим к точке, – говорит, отрываясь от расчетов, штурман Евгений Федорович Рудаков.
Мир действительно тесен. С этим штурманом мы спали рядом в домике, погребенном под толщей антарктического снега, вместе летали над Антарктидой и теперь вот нежданно-негаданно – встреча на борту двухкрылого самолета, летящего по необычному делу.
– Вижу палатку! – радостно кричит стоящий за спиной летчиков Володя Снегирев. И мы открываем дверь самолета. Чтобы не выпасть в горячке съемок, мы с оператором киностудии крепко привязаны и можем стоя даже чуть-чуть высовывать нос из дверей. Высота двести метров. Пролетающий воздух опаляет лицо – температура за бортом –39. Только б не подвели фотокамеры…
Палатка!.. Она похожа на ярко-оранжевый детский шарик, занесенный сюда ветрами. Красный флаг над палаткой и семерка людей. Стоят с поднятыми кверху руками. У одного в руке дымная сигнальная шашка.
Сейчас, разглядывая снимок, я вижу полоски лыжни, цепочки следов на снегу, вижу теодолит, лыжи и палки, стоящие у палатки, какое-то снаряжение на снегу. Вижу: один из семи левой рукой прикрывает лицо – там, внизу, мороз тоже около сорока. В момент же съемок глаз улавливал три детали всего: люди, палатка, флаг. Тут на снегу красный цвет особенно выделяется и волнует тоже особенно.
Круг, еще круг. И еще – хочется быть уверенным в съемке. И отворот в сторону. Теперь с Ил-14 будет сброс. С высоты мы видим, как это все происходит. Самолет проносится прямо над лагерем. И – точный расчет! – парашют с мешком груза падает в двадцати шагах от палатки. Четыре захода – и дело сделано. Теперь прощальный пролет. Опять поднятые кверху руки, но кто-то уже склоняется над сброшенным грузом. Там среди снаряжения, еды, гостинцев, газет и писем есть и моя маленькая посылка – семь веточек вербы, срезанных в Подмосковье накануне полета сюда.
На лыжне в Подмосковье я встречался с этой семеркой. Идешь налегке, а у них в рюкзаках – кирпичи. Шутили: "Тяжело в ученье – легко в бою". Теперь пришло испытание. Они очень его хотели и держатся молодцами. Наш прилет сегодня, конечно, праздник для них. По радио предлагаем: "Мы можем сесть рядом с вами, ребята!" Они единодушно ответили: "Нет!" Условие экспедиции: никакого контакта с людьми, разве что станет необходимой медицинская помощь… Ну что же, тогда махнем на прощание рукой. Нам возвращаться на материк, их путь на север по океану.
Рядом со мной в самолете сидит товарищ по "Комсомолке" Владимир Снегирев. Он очень взволнован: "Они идут… Я счастлив – они идут…" Снегирев – кровная часть этой группы. Вместе многие годы тренировались, вместе были в трудных походах тут, в Арктике, вместе мечтали об этом главном походе. Теперь Владимир в группе обеспечения, он ответственный секретарь штаба экспедиции, постоянно держит связь с группой по радио, подбадривает родственников идущих, пишет репортажи в газету, и я не удивляюсь, видя сейчас Владимира задремавшим на плече штурмана Рудакова. Впрочем, ненадолго. Протирая глаза, он улыбается: "Они идут. Они идут к полюсу. Как долго мы все об этом мечтали".