Постепенно она узнала имена. Мужчин звали Чин, Теко и Куджио. Девушек – Гелина, Фахидза, Иоланда и Зоя. Это были настоящие африканские имена, достойные революционеров. От данных им при рождении имен, достойных только рабов, они отказались.
Они давали ей есть, поили чаем, водили в ванную комнату. Они утверждали, что кормили ее тем же, что ели сами. Завтрак состоял из чая и двух кусочков хлеба. На обед было нечто тяжелое. Глаза ей не развязывали, а по вкусу она не могла определить, что у нее в тарелке. Там явно был рис, но что еще? Скорее всего, бобы. Такие бобы она никогда не ела. Когда она в этом призналась, ее назвали "капиталистической сукой", поскольку она даже и не предполагала, что этими бобами бедные американцы вынуждены питаться каждый день.
В первый раз ее покормили через восемнадцать часов после похищения. Она не успела доесть, как тарелка выпала у нее из рук, и остатки еды высыпались на ее одежду. Потом ее кормили рисом с бананами или рисом с небольшими кусочками рыбы и поили мятным чаем, который она возненавидела еще больше, чем эту еду.
На третий день Чин обратился к ней по имени и устроил формальный допрос по всем правилам. Не хватало только лампы, светящей в глаза. Она задавал вопросы о ее школьной жизни, друзьях, семье, о ее родителях, о том, сколько денег у ее отца, какими акциями она владеет, и какое еще имущество принадлежит ее семье. Он спрашивал об их доме, о привычках, о том, что они едят, с кем встречаются и так далее.
Она соврала только в одном: сказала, что ее сестры живут вместе с родителями. Она не хотела, чтобы и их попытались похитить.
На следующее утро, проснувшись, она обнаружила, что повязки свалились с ее рук. Чин махнул рукой и разрешил больше ее не связывать.
Чин продолжил допрос. Спросив, владеет ли ее мать акциями, он поставил ее в тупик. Она никогда не задумывалась над тем, есть ли у матери какая-то личная собственность.
– "Уолл-стрит джорнэл" она читает? – спросил Чин.
– Да, но…
– Тогда у нее есть акции, – уверенно заключил он.
Она не знала и о том, какими акциями владеет ее отец, и опять услышала, что она "капиталистическая сука". Она не знала, каков ежегодный доход ее отца.
Зачем ее отец ездил в Вашингтон? С кем он имеет дело – с президентом, ЦРУ, государственным департаментом?
Она знала только одну причину, заставляющую его регулярно наведываться в Вашингтон: корпорация Херста создала фонд, который платил за поездку двух школьников из каждого штата в столицу и возможность ознакомиться с тем, как функционирует государственная машина.
Чин рассмеялся ей в лицо. Неужели она будет делать вид, что ее отец не состоит в "Комитете сорока"? Движение все знает о "Комитете сорока". Этот засекреченный комитет, состоящий из миллиардеров, вместе с ЦРУ приказывает президенту США, какую политику ему проводить. Именно они и управляют страной. И ее отец, реакционная свинья, был одним из тех, кто богател на поте народа.
Чин требовал от нее соглашаться со всем этим вздором. Когда она делала это недостаточно быстро, он уходил. Дверь с треском захлопывалась, включалась громкая музыка, и она оставалась одна, запуганная и несчастная.
Она старалась не злить Чина и говорила все, что знала. Собственно, ей нечего было скрывать. Другое дело, что на многие интересовавшие его вопросы она не знала ответа. Она боялась, что ее убьют или подвесят к потолку и начнут пытать.
Чину и всем остальным страшно нравилось, что после похищения Патриции Херст все газеты писали об их движении. Они словно купались в лучах славы. Они уверяли ее, что таким образом революционная идея распространяется в массах: люди узнают, что можно восстать против угнетателей и успешно с ними сражаться. С капитализмом нужно бороться не только митингами и книгами, но и оружием.
Тем не менее, Чин сказал, что его армия вступит в переговоры с капиталистическими свиньями об условиях ее освобождения.
– Посмотрим, – сказал он, – захотят ли они спасти тебя.
Он сказал, что военный совет "Симбиционистской армии освобождения" решил, что ее отец должен сделать "жест доброй воли" и доказать тем самым искренность своих намерений. Ему придется вернуть народу малую часть того, что он украл у него. Для начала он выдаст продуктов на семьдесят долларов каждому бедняку в Калифорнии.
– Это ведь немного? – переспросил Чин.
– Конечно, конечно, – поспешила она согласиться.
Чин сказал, что надо будет записать на магнитофон ее обращение к отцу, чтобы он знал: она жива и требует сотрудничать с армией.
Чин разрешил отвести ее в ванную комнату, чтобы она приняла душ. Ванная оказалась маленькой, заполненной паром, вода – слишком горячей. Но ощущение было божественным.
Зоя, девушка с жестким, холодным голосом, сидела с ней и рассказывала о роли женщины в революции и о сексуальном равенстве в обществе будущего. Пока Зоя все это говорила, она с наслаждением смывала с себя пот и грязь. Она хотела бы вымыть волосы, но не решилась. Повязка могла соскочить, она увидела бы лицо Зои, тогда ее, возможно, не захотели бы отпускать.
Зоя рассказывала, как бедняки будут счастливы бесплатно получить еду, оплаченную Херстом.
– Вдруг кто-то не придет? – предположила Патриция. – Решат, что это унизительно.
Зоя взвилась от гнева:
– Ты – капиталистическая свинья! Простые люди не могут позволить твою буржуазную мораль! Их дети голодны, и им не приходится выбирать.
После ванной ей дали брюки и майку.
К вечеру к ней пришел Чин с магнитофоном. Он говорил ей, что ей следует говорить, и она покорно все повторяла в микрофон. Она была настолько напугана, что готова была сказать все, что угодно, только бы родители услышали ее голос и поняли, что ее нужно выручать из беды:
– Мама, папа, со мной все в порядке. Я немного простудилась, но мне дали таблетки.
Я не умираю от голода, меня не бьют и не запугивают.
Я знаю, что члены "Симбиционистской армии освобождения" огорчены из-за того, что газеты искажают истину. Они не сбивают вертолеты и не убивают невинных людей.
У меня завязаны глаза, так что я никого не смогу опознать. Мне бы хотелось, чтобы полиция перестала меня искать.
Я нахожусь под охраной вооруженного отряда, имеющего автоматическое оружие, так что у меня нет никакого шанса выйти раньше, чем меня освободят. Эти люди честны со мной, но они готовы умереть во имя своих идей. И я надеюсь, вы сделаете так, как они говорят, и сделаете это быстро.
"Симбиционистская армия освобождения" поддерживает идеологические связи с Ирландской республиканской армией, с филиппинскими партизанами и с социалистами Пуэрто-Рико, которые борются за независимость.
Я – военнопленная, и военнопленные – те двое членов "Симбиционистской армии", которых посадили в тюрьму Сан-Квентин. Если невиновна я, то невиновны и они. Со мной обращаются в соответствии с Женевской конвенцией. Меня взяли в плен потому, что я член семьи, относящейся к правящему классу…
Она только повторяла его слова, которые он произносил ей прямо в ухо. Внезапно она поняла, что он гладит ее грудь. Затем его рука скользнула вниз.
– Ты обидела сегодня нашу сестру Зою, – сказал Чин. – Не смей больше никого обижать. Иначе я разберусь с тобой.
Намек на сексуальное насилие был ясен. Она поняла, что не должна больше спорить или возражать кому бы то ни было из них.
Они отправили магнитофонную пленку только через три дня, которые ушли на то, чтобы продумать в деталях программу распределения продовольствия. Они решили, кому следует предоставлять эту помощь: всем, кто живет на социальное пособие, на социальную пенсию, ветеранское пособие, кто получает продукты по талонам, инвалидам, тем, кто освобожден из тюрьмы с испытательным сроком. Они перечислили пункты раздачи продовольствия и назвали организации, которым следовало это поручить.
К записи ее голоса и бумагам с планом раздачи бесплатного продовольствия Чин присовокупил свое короткое выступление:
"Я хочу, чтобы вы услышали голоса наших винтовок, которые говорят о свободе: привет нашим братьям и сестрам. Меня зовут Чин. Я – черный и представляю черный народ. Я – генерал-фельдмаршал объединенных федеральных сил "Симбиционистской армии освобождения".
Мы считаем корпорацию Херста и семейство Херстов врагами народа. Народ имеет право и даже обязан спасать жизни голодающих детей и женщин. Я вместе с другими представителями всех рас готов отдать свою жизнь для освобождения народа."
Патриция Херст надеялась, что голос поможет им понять, насколько серьезны люди, которые ее захватили. Даже если они полусумасшедшие фанатики, они и в самом деле готовы умереть за свои идеи.
Кассеты они отослали на радио в Беркли. Через день или два вся пресса говорила о том, что подлинная цель армии – освобождение их товарищей, сидящих в тюрьме. Губернатор Калифорнии Рональд Рейган, будущий президент страны, отказался их освобождать:
– Об этом не может быть и речи.
Чин сказал, что газеты подсчитали: выполнение продовольственной программы потребует четырехсот миллионов долларов. Херст заявил, что у него нет возможности заплатить четыреста миллионов, но сделает похитителям другое предложение. Он сказал это по телевидению. Рядом с ним перед телекамерой стояла ее мать, одетая в черное.
– Это значит, что твоя мать уже тебя похоронила, – сказал Чин. – Твои родители скорее позволят тебе умереть, чем откажутся от части своих денег или власти. Твой отец – самая большая свинья. Он мог попросить своих друзей помочь ему… Четыреста миллионов – это ничто для такой свиньи, как твой отец. Просто правящий класс не хочет создавать прецедента, иначе другие тоже начнут похищать детей из богатых семей ради выкупа.
Чин стал ругать агентов ФБР и особенно прессу, которая служит фашистским транснациональным корпорациям. Идет классовая война: правящий класс против "Симбиционистской армии освобождения" и народа.
– Жаль, что тебе придется умереть во искупление грехов, совершенных твоими родителями, – сказал Чин. – Ты-то невиновна. Но тобой придется пожертвовать ради спасения миллионов детей, умирающих с голода в фашистской Америке.
Под конец он сказал, что ее судьба будет решена Объединенным военным советом, который возглавляет все подпольные группы в США, ведущие войну против империалистического режима. На военном совете, добавил Чин, у него будет только один голос.
Тогда она поняла, что будет убита. Возможно, мир полагал, что все в порядке: похитители пошли на переговоры, значит, они не собираются убивать заложника. Но для нее ситуация выглядела по-иному: они выдвинули требования, которые ее отец в принципе не мог исполнить. Но и похитители теперь не могли отказаться от своих требований и тем самым потерять лицо. Они должны были идти до конца. Это могло означать только одно: они убьют ее, чтобы показать остальным – их требования, самые невероятные, должны исполняться.
Через несколько часов она услышала, как Чин вернулся с заседания военного совета. Хлопнула дверь, раздались шаги, чьи-то голоса. Чин вошел в туалет и сказал ей:
– Тебе, сучка, повезло. Военный совет дает твоему отцу еще одну возможность спасти тебя. Твой отец должен начать кормить голодных, чтобы военный совет увидел искренность его намерений. Это не значит, что тебя сразу освободят, но по крайней мере тогда начнутся переговоры о твоем освобождении. Так что давай пошлем твоему папочке еще одну пленку.
К ее изумлению он разрешил ей снять повязку с глаз. Первые мгновения она ничего не видела. Сначала испугалась: что-то неладное с глазами. Потом вошел Чин, щелкнул выключателем, и она увидела своего похитителя в черной маске. Он велел ей говорить своими словами.
Она быстро наговорила текст с просьбой к отцу пойти навстречу армии, отговорить ФБР и полицию от их попыток арестовать кого-то из членов "Симбиционистской армии" и остановить газеты, которые публикуют оскорбительные для террористов статьи.
На следующий день Чин пришел и сказал, что ее отец выделил два миллиона долларов на продовольственную программу. На эти деньги создается фонд, который займется распределением продовольствия среди безработных в штате Вашингтон.
Чин пришел спросить ее, насколько, по ее мнению, это реально. Действительно ли ее отец даст все деньги? Она поняла, чем он огорчен: деньги пойдут через общественный фонд, а не попадут ему в руки.
Потом она поняла: он не знал, что ему делать дальше. Они похитили ее, чтобы обменять на двух арестованных товарища. Когда это не получилось, возникла идея продовольственной программы. Позднее она узнала, что другие радикальные организации были недовольны тем, что "армия" опорочила левые идеи криминальным похищением. И кроме того, между четырьмястами миллионами долларов, которые они потребовали сначала, и двумя миллионами, которые они получили, большая разница.
Она продолжала думать о том, что они все могут решить ее убить. Как это произойдет? Предупредят ли ее? Или это произойдет внезапно, и она даже не сумеет приготовиться к смерти? И что потом? Жизнь после смерти? А что это такое?..
Она вспоминала своих сестер, мать. Все они были веселы и счастливы, и она была как бы среди них, но на самом деле ее не было. Она сидела в темной туалетной комнате, запертая террористами.
Военный совет отверг предложение ее отца о двух миллионах долларов.
– Это просто издевательство над бедными людьми! – кричал Чин. – Но мы дадим ему последнюю возможность одуматься и вернуть дочь. Он должен добавить еще четыре миллиона долларов. И продовольствие должно быть распределено в течение не года, а месяца.
На сей раз они сами составили звуковое послание, которое заканчивалось угрозой: "Если это предложение будет отвергнуто, все переговоры прекращаются, и все пленные будут находиться в заключении до тех пор, пока не будут освобождены наши пленные. Любая попытка освободить пленных или нанести ущерб нашим солдатам приведет к немедленной казни пленных".
Она слышала, как Чин наговаривал на пленку свой текст:
– Не пытайтесь узнать мое подлинное имя. Вы знаете меня. Вы все давно знаете меня. Я тот самый негр, за которым вы охотитесь и которого боитесь. Я негр, такой же, как те сотни негров, которых вы убили. Вы знаете меня. Я негр, я слуга, я бедняк, я безработный. И я знаю вас. Мы все вас знаем – вы убийцы и грабители. Вы охотитесь за нами, вы грабите нас. Теперь те, на кого вы охотитесь, не дадут вам спать спокойно. Мы будем бескомпромиссны во имя наших детей. Смерть фашистам, которые мешают жить приличным людям!
Она слушала этот монолог в состоянии, близком к отчаянию. Ее первоначальные надежды улетучивались. Формула "требование выкупа – получение денег – ее освобождение" не сработала.
Чин сказал:
– У твоего отца есть двадцать четыре часа на ответ.
Зоя, самая жесткая из них, добавила:
– Если твой отец не заплатит, ты уже труп.
Гелина, наиболее симпатичная, утешила ее:
– Не горюй. Отец заплатит.
Теко, который служил во Вьетнаме, кричал на нее в гневе:
– Ты просто буржуазная шлюха. Что мы с тобой возимся?..
Она многое узнали от них. Особенно о тюрьмах. Чин повидал немало тюрем и этим гордился. По его словам, в тюрьмах рождались революционеры, особенно черные революционеры. Капиталистическое государство сажает черных лидеров по обвинению в изнасиловании или грабеже, чтобы не дать им возможности сражаться против истеблишмента. Но в тюрьме из них выковываются настоящие революционеры.
Чем больше они рассказывали ей о тюрьмах, тем более она убеждалась в том, что тюрьма – это место, для которого они созданы.
Они убеждали ее в том, что заключенные составляют собой целый класс и одновременно главный источник формирования потенциальных революционеров.
Один молодой человек с таким знанием дела рассказывал ей о калифорнийской тюрьме, что она подумала, что он там сидел. В этой тюрьме держали людей с психическими отклонениями, и она решила, что он насильник. Он рассказывал ей, что в тюрьме заключенным дают наркотики, чтобы они не могли сопротивляться.
Часами он сидел рядом с ней, читая ей коммунистическую литературу: "Коммунистический манифест", пособие для партизан под названием "За освобождение Бразилии" и маленькую книжку изречений Мао Цзэдуна.
У каждого из них было любимое изречение из Мао. Но они повторяли:
– Все левые читают Мао. Но только мы решились действовать.
Они были уверены, что рано или поздно революция разразится в США. Правда, не верили, что доживут до этого дня. Были готовы отдать жизнь во имя будущей революции. Она верила им, когда они говорили, что все умрут, если агенты ФБР обнаружат их укрытие.
Они разговаривали лозунгами. Они читали вслух эти книжки ей и самим себе. Их речь была полна марксистских и маоистских формул, которые они повторяли вновь и вновь. Как только кто-то из них открывал рот, она уже знала, что он (или она) сейчас скажет. В первые дни она не могла их слушать и молила бога о том, чтобы они ушли и оставили ее в покое. Потом она сходить с ума от одиночества и страха. Когда она слышала человеческий голос, ей становилось легче.
В душе она смеялась над их лозунгами, но спорить не решалась. Иногда они читали ей отдельные заметки из газет – о революционных акциях в Пуэрто-Рико, Мозамбике и на Филиппинах. Иногда она не знала, что и думать. До своего похищения она мало что знала об окружающем мире и много о чем не думала. Она даже и не читала ежедневные газеты. Тем не менее, вся ее натура противилась тому, что они ей внушали.
Над ее словами и ценностями они смеялись. Ее любовь к ведению домашнего хозяйства и кулинарии они считали проявлениям буржуазного духа. Обручальные кольца – проявлением мужского шовинизма. Сам брак – чисто буржуазным путем закабаления женщины. Моногамия – типично буржуазное изобретение, отрицающее свободу мужчины и женщины. Покупку новой мебели и разведение газонов они в равной степени сочли разбазариванием денег, которые могли бы служить благу бедняков. Ее спортивный автомобиль – игрушка, которой забавляются капиталисты в то время, как бедняки умирают от голода. Тем более они отрицали возможность отмечать день рождения.
Она изучала историю искусств – они считали, что это время она должна была посвятить народу. Они считали, что черные и другие угнетенные народы могут возглавить борьбу за освобождение. Только народы третьего мира знали, как вести эту борьбу. Белые для этого дела не годились. Тем более, что с исторической точки зрения они проявили себя предателями дела угнетенных народов.
– Белые браться и сестры должны гордиться тем, что им выпало такое счастье – сражаться под руководством черного фельдмаршала, – часто повторял Чин…
Ее продержали в заключении пятьдесят семь дней – пока она, считавшая, что каждый день может быть последним, в страхе за свою жизнь не заявила, что готова присоединиться к террористам. Чтобы убедиться в ее надежности, Патрицию заставили участвовать в ограблении банка.
Впрочем, вопрос о том, почему она все-таки присоединилась к террористам, не так прост: он многие годы занимал американских психологов, пытавшихся истолковать ее мотивы.
Но это решение закончилось для нее печально. Ее арестовали, судили, и она провела к заключении два года, прежде чем президент Джимми Картер помиловал ее.