Сильнейшее колебание земной коры, вызванное сшибкой континентальных плит на дне Индийского океана, в течение нескольких минут уничтожило около двухсот тысяч человек, что, разумеется, само по себе страшно. Но особенно ужасным мне показалось то, что, как сообщала пресса, в районах, подвергшихся катастрофе, появились преступники, которые осиротевших детей - а их свыше тридцати тысяч - похищают и продают в какие-то жуткие притоны развлечений, то есть попросту в публичные дома.
Всего масштаба беды невозможно представить, опираясь лишь на газетные репортажи. Это все равно что рассматривать Рацлавицкую панораму в замочную скважину: видны будут только микроскопические сегментики. Стена воды высотой в полтора десятка метров ведет себя, как гигантский молот. На снимках можно видеть ужасающее месиво, в какое мгновенно превратились люди и принадлежащее им добро. Ударная волна убивала молниеносно, поэтому раненых было относительно мало, и у спасателей-медиков, таких, например, как с немецкого судна "Берлин", прибывшего на место катастрофы, работы оказалось немного.
В последнее время окончательно сформировалось мнение, что Земля как носитель жизни, к тому же разумной жизни, - редкое исключение в космосе; до сих пор господствовало довольно распространенное убеждение, что у нас есть братья по разуму, которые где-то там живут, только мы их еще не обнаружили. Я уже давно придерживаюсь взгляда, что мы представляем собой изолированный островок в пространстве. Быть может, в других галактиках кто-то где-то и существует, но отделены они от Земли такими безднами космической пустоты, что вступить с ними в контакт невозможно. Впрочем, я слишком удалился от места, где мы сегодня пребываем…
После цунами и потрясения, вызванного этой катастрофой в мире, выражалась надежда, что она объединит человечество. Но, разумеется, этого не произойдет, никакие катастрофы, к великому сожалению, человечество не объединят, а от беды, которая приключилась в Юго- Восточной Азии, мир потихоньку отвернется - как отвернулся от жертв землетрясения в иранском Баме. Очень прискорбно, что приходится заканчивать на столь пессимистической ноте, но я ведь всего лишь наблюдатель, правда, вполне отдающий себе отчет в том, что творится. Однако не в моих силах декретом установить: должно быть так, а не иначе.
Январь 2005
Визит
Меня посетил редактор выходящей в Израиле русскоязычной газеты - еврей, родившийся во Львове и говорящий по-польски. Газета называется "Вести", тираж 50 тысяч - немалый для такой небольшой страны, но многочисленные эмигранты из России очень привязаны к своему культурному прошлому.
Мы говорили о политике и о Путине. Мой гость согласился со мной, что у президента России гэбистский образ мышления, и не из-за снежной бури - как официально было объявлено - он приехал в Краков с опозданием. Путин хотел таким образом показать, что очень обижен на Польшу и на президента Квасьневского. Я сказал своему гостю, что неприятные жесты Путина и сегодняшнее отношение россиян к Польше не слишком меня беспокоят; мы независимы и не должны горевать о том, что Путин нас не любит. Меня интересуют более отдаленные перспективы.
Россия до сих пор чувствует себя осиротевшей после распада Союза; в советской империи проживало 250 миллионов человек, а в Российской Федерации сейчас только 144 миллиона, и вдобавок в ближайшие десятилетия население будет постепенно уменьшаться. В "Геральд трибьюн" я прочел, что Россия не только теряет человеческие ресурсы, там стремительно растет число больных СПИДом. Государственный деятель, стоящий во главе такой страны, должен задуматься о том, что делать. Заставить молодые семьи иметь больше детей практически невозможно, зато можно немало сделать, чтобы остановить эпидемию СПИДа. Однако Путин предпочитает эффектные жесты и, вероятнее всего, полагает, что, поскольку сидит на нефти, газе и других полезных ископаемых, все должны перед ним трепетать.
Разница между российской действительностью и взглядами Путина, который сам себе кажется фигурой чрезвычайно значительной, мне представляется крайне важной. Я видел фотографии Путина в окружении офицеров, облаченных в мундиры царской армии; он явно питает пристрастие к придворной роскоши. Меня на его месте больше тревожило бы то, что ослабела мощь бывшей имперской державы, а попытки продолжать космические эксперименты свидетельствуют только о тщетных усилиях сравняться с Соединенными Штатами, население которых, кстати, почти в три раза больше российского, и потенциал соответствующий.
Для россиян единственным утешением может служить тот факт, что Соединенными Штатами сегодня управляет команда совершенно никудышная. У Буша, как у Винни-Пуха, в голове опилки, его не волнует огромный дефицит бюджета, к которому он привел страну, и он продолжает вкладывать деньги во всякие ненужные проекты. Ему необходимо иметь рядом человека, с которым можно спорить и обсуждать альтернативные варианты политических действий, но госпоже Конди Райс, новому госсекретарю, тоже недостает политического ума.
Мой гость спрашивал, каким мне видится будущее мира. Я поделился с ним своей уверенностью в неотвратимости ядерного конфликта. Государства, которые стремятся к ядерной мощи - такие, как Иран или Северная Корея, - не откажутся от своих притязаний, и этот неизбежный процесс приведет, увы, к критическому порогу. Мы говорили также о невеселых перспективах Израиля; мой собеседник заметил, что в этом государстве часть граждан исповедует ортодоксальную религию, существующую уже многие столетия, а окружают его враждебные страны, где господствует ислам - самая молодая из великих религий мира, переживающая сегодня процессы, подобные тем, что происходили в нашем религиозном Средневековье: отсюда ожесточение, ненависть, теракты.
Потом израильтянин достал разные мои книги, которые я должен был по его просьбе подписать, и засыпал меня комплиментами; сказал, что отнюдь не считает меня научным фантастом, а выше всего ценит "Высокий замок". Мне кажется, что больше всего читателей у меня сегодня не в Польше, а далеко за ее пределами: это похоже на круги, расходящиеся от брошенного в воду камня. Я заключил три экзотических договора - с Кореей, Тайванем и континентальным Китаем, но и на Западе меня опять начали переиздавать. Впрочем, я утверждаю, что литература - существо смертное, и 95 процентов написанных во всем мире книг подлежат полному забвению. Мировая библиотека, включая произведения лауреатов Нобелевской премии, - это огромный некрополь. А что будет со мной - увидим.
В конце беседы мы оба выразили сожаление, что у нас отобрали Львов. Мой гость недавно побывал в своем - нашем - родном городе и поразился, что польский дух его покинул, а приезжие из Украины ничего не знают о том, что поляки веками здесь трудились. Глядя на памятник Мицкевичу, они спрашивают, кто это. Sic transit gloria mundi.
Когда я услышал это, у меня резко испортилось настроение. Лучше бы вообще ничего не помнить, но я не могу забыть о Львове. И поэтому со смешанными чувствами читаю в газетах заголовки типа "Свободный Львов". Ющенко представляется мне очень хорошим политиком, он скорее всего намерен как-то залечить рану, каковой стала для России потеря Украины. Получится ли это у него, не знаю, но желаю удачи. Узы, которые связывают меня со Львовом, уже никогда не порвутся. Я никогда не перестану ощущать себя львовянином и тосковать по городу, где провел детство и юность.
Февраль 2005
Пустые места
Пришел новый номер журнала "Зешиты хисторычне", в котором опять много ценных материалов, с большой статьей Марека Корната о переписке Гедройца и Милоша. Читая ее, я подумал, что едва Милош умер, как о нем словно бы забыли, и мало кто теперь ссылается на его мнение. А в то же время подтверждаются его опасения, прежде всего политического характера.
Милош очень не любил крайне правых. "Польская душа, - писал он Мареку Скварницкому, - неизменно обращается к правым силам, как будто в нее встроена магнитная стрелка, указывающая это направление. /…/ Опыта нашего столетия - прежде всего я имею в виду межвоенный период - достаточно, чтобы убедиться в том, что польская культура становится бесплодной, если в ней побеждает образ мыслей правого толка. А потому тот, кто думает, будто, устремившись направо, служит Народу с большой буквы, выбирает дорогу, ведущую к застою. Полистайте правую периодику и книги 1918–1939 годов. Ноль. Пустота".
После Нобелевской премии девизом Милоша было: ни в коем случае не стать национальным идолом, очередным пророком. "Я получаю, - писал он Гедройцу, - сотни писем из Польши /…/ и чувствую, как волосы у меня на голове встают дыбом". Среди писем от молодежи была, например, просьба разрешить назвать харцерский отряд его именем; "отсюда вывод, - комментирует Милош, - что вскоре появятся харцерские отряды имени Витольда Гомбровича. Польша становится тем, чем по сути своей была всегда: одним большим национальным храмом, в котором Народ находится на алтаре. /…/ Я в самом деле не гожусь для роли идейного вдохновителя польского национализма".
Гедройц хочет, чтобы Милош принял участие в дискуссии в строгом смысле политической, а Милош, как и Гомбрович, отказывается и отвечает, что не собирается поучать соотечественников. Милош не хотел становиться par excellence* политическим писателем, но иногда, правда, не мог сдержаться и выступал публично. Давление его авторитета было велико, и после его смерти многие вздохнули с облегчением: теперь он уже не отзовется и не будет говорить неприятные вещи.
Я очень остро ощущаю его отсутствие: словно пустота образовалась втом месте, где прежде был внушительный авторитет. Зато на сцене снова появились крайне правые, как будто вновь разжалась сжатая пружина: у нас есть "Лига", которую я, думая о русофильских традициях "Национальной демократии", называю про себя "Лигой подданных России", у нас есть "Всепольская молодежь", и все это - просто продолжение "Лагеря великой Польши", пережеванные остатки напыщенной националистической политики былых времен.
Странная у нас сложилась атмосфера: подоспел еще скандал со списком Вильдштайна, по-моему, очень глупый. Тем не менее пресса уделяет много внимания таким эксцессам, превращая их в проблемы общенационального масштаба. Заметно снизился уровень публичной жизни, прежде всего интеллектуальный. Трудно связывать это непосредственно с уходом Милоша, но что-то тут все же есть; присутствие одного человека подчас бывает очень важным. Совершенно случайно около кровати я обнаружил томик избранных критических сочинений Янека Блонского и в очередной раз восхитился его отточенным стилем. По сравнению с ним большинство публикуемых нынче рецензий - провинциальные сплетни.
Еще в "Зешитах" есть интересная статья Кшиштофа Тарки о возвращении Цат-Мацкевича на родину в июне 1956 года. Цат в течение ряда лет пытался установить контакт с родиной, которую, кстати, представлял в Лондоне господин Райх-Раницкий, в то время польский консул. Раницкий близко Цата не подпускал, в визе не отказывал, но и советов не давал, потом приехал еще Путрамент, и все закончилось возвращением премьер-министра эмигрантского правительства в Польшу. В разделе "Крупицы истории" я нашел довольно неожиданный материал Петра Дашкевича о группе французских биологов, состоявших в коммунистической партии. Дашкевич рассказывает, как в период сталинизма Политбюро партии заставляло их признать авторитет советского шарлатана Лысенко и как самый выдающийся из них, Марсель Пренан, пытался этому давлению противостоять.
Когда человек долго пребывает в загрязненной среде, он привыкает к ней, и только когда поднимется на какой-нибудь Каспровы Верх, начинает понимать, что значит чистый воздух. Именно так было раньше с чтением парижской "Культуры", а сейчас - "Исторического альманаха". Меня поражает царящая там свобода, с которой высказываются весьма спорные, а иногда и дерзкие идеи.
Бомба свободы высказываний взорвалась над нашей частью мира, что не сказалось, к сожалению, на качестве этих высказываний. О некоторых вещах не говорят совсем, а о некоторых, чаще всего глупых, говорят очень охотно. Российское телевидение, например, пригласило меня выступить в программе о бессмертии человека. Предполагалось, что полтора десятка профессоров побеседуют о том, что будет, когда люди станут жить вечно, ну или по крайней мере лет пятьсот. Я отказался, потому что никогда никакое бессмертие нам не грозит. Ничто не приводит меня в такое отчаяние, как разговоры о ерунде.
Немцы, несмотря на то что потерпели в сорок пятом ужасное поражение, закончили войну все же с не самым плохим интеллектуальным капиталом. У нас с этим дело обстоит хуже. Видно это, например, когда читаешь о политических карьерах. В течение пятнадцати лет одни и те же люди продолжают оставаться на вершине власти, а тем временем во Франции, Германии или Испании менялись уже целые политические команды. Как будто некем заменить политиков, которые - грубо говоря - уже вышли из употребления. Это внушает мне тревогу. Есть же различные правые силы: английские тори, немецкие христианские демократы - а у нас Вжодак и Гертых. У Гертыха, как я слышал, высшее образование есть, но высшее образование не является противоядием. Разум вообще нельзя внедрить в голову насильно.
Немного у нас умных, образованных и свободно мыслящих людей, которые способны избавиться от социалистически-марксистского наследия ПНР. Михал Зелинский, единственный человек, которому я доверяю, если речь идет об экономике, в прошлом номере "Тыгодника" старается деликатно объяснить никчемность антиприватизационных концепций "Лиги польских семей". Попытки политиков Лиги повлиять на законодательную деятельность так наивны и неестественны, что серьезная дискуссия, с одной стороны, необходимая, с другой - кажется бессмысленной. Неверно, что с помощью разумных аргументов можно переубедить тех, кто придерживается неразумных убеждений. Ведь они судорожно цепляются за свои убеждения, так как ничего другого у них нет.
Февраль 2005
Мамонты и политика
Начну свои рассуждения издалека, обратившись к седому прошлому. На классический вопрос "unde malum" - "откуда берется зло" - у меня есть такой ответ: псе началось сто - сто двадцать тысяч лет назад, в верхнем четвертичном периоде, когда наши далекие предки перебили всех мамонтов вместе с уймой других гигантских млекопитающих. Это отнюдь не означает, что я чувствую себя ответственным за вымирание мамонтов, но от памяти, сидящей в наших генах, никуда не денешься.
И в благоприятных для проявления зла обстоятельствах инстинкты вырываются наружу.
Однако вернемся к нашим временам: странные вещи приходится иногда слышать о разных личностях. И в первую очередь о господине Кобылянском, миллионере из Уругвая, разоблаченном уже несколько лет назад Владиславом Бартошевским и отлученном от контактов с нашим МИДом. Оказывается, расследование по его делу ныло начато давным-давно еще в ПНР, а прервали его, по слухам, после того, как выяснилось, что Кобылянский не просто бывший спекулянт валютой, а, вполне возможно, как-то связан с КГБ. Сейчас снова принялись разыскивать компрометирующие документы на Кобылянского; правда, бедолаге уже стукнуло восемьдесят два года, и он может в любую минуту покинуть этот свет, прежде чем такие документы будут найдены.