11. Об эвтаназии
Скорка:
– Несомненно, нужно развивать медицину, чтобы она улучшала условия человеческой жизни. Но будьте начеку! Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы усилия в этом направлении оборачивались жестокостью медиков. Продлевать жизнь человека искусственно, причинять душевную боль его семье, которая видит своего любимого родственника в безнадежном состоянии, оплетенного трубками только потому, что сердце и легкие у него пока работают… – нет, это совершенно бесмысленно. Да, надо продлевать жизнь, но только полноценную.
Бергольо:
– Наша мораль тоже рекомендует в случаях, когда конец уже предрешен, ограничиться лишь необходимыми, ординарными мерами. Нужно обеспечить человеку определенное качество жизни. В безнадежных случаях могущество медицины состоит не столько в том, чтобы человек прожил еще три дня или, допустим, два месяца, сколько в том, чтобы его тело по возможности не страдало. Человек не обязан продлевать свою жизнь экстраординарными методами. Иногда они унизительны для его достоинства. Но активная эвтаназия – совсем другое дело, это убийство. Полагаю, в наше время практикуется скрытая эвтаназия: социальные дома престарелых оплачивают определенный курс лечения, но потом заявляют: "Пусть тебе поможет Бог". За стариками не ухаживают как положено, считают их "отработанным материалом". Иногда пациенту отказывают в лекарствах и элементарном уходе, и это постепенно сводит его в могилу.
Скорка:
– Очевидно, в том, что нельзя унижать человеческое достоинство, мы с вами сходимся. Тема эвтаназии – труднейшая, потому что некоторые люди действительно живут в ужасающем состоянии и умоляют каким-то способом приблизить их кончину. Но из идеи активной эвтаназии следует, что человек имеет полное право собственности на свое тело и свое существование; именно поэтому мы не приемлем активную эвтаназию. Мы верим, что Бог, хоть и дал нам свободу воли, остается хозяином нашего существования. Если же какой-то человек покончит с собой, он тем самым утверждает, что полноправно владеет своей жизнью, сам решая, жить дальше или умереть. То есть здесь налицо категоричное отрицание Бога.
Бергольо:
– Бывали времена, когда самоубийц не хоронили по церковному обряду. Дело в том, что самоубийца перестает двигаться к цели, заканчивает свой земной путь, когда ему вздумается. Но я отношусь к самоубийцам уважительно: они просто не смогли преодолеть разлад в своих душах. Я не отвергаю самоубийцу. Я оставляю его в руках милосердия Божьего.
Скорка:
– В иудаизме есть две разных позиции относительно самоубийц. Первая предписывает хоронить их в особом месте и воздерживаться от чтения некоторых молитв в их память. Но вторая такова: возможно, в последнюю секунду, уже спрыгнув с моста, самоубийцы сожалеют о своем поступке. Их следует судить точно так же, как тех, кто совершил проступок непроизвольно. За такие проступки не наказывают. Но подобные деяния заразны, вот дополнительный повод их осуждать. Сталкиваясь в своей практике с самоубийствами, я всякий раз разъяснял родственникам, что человек был нездоров, помрачился в рассудке, вообще не сознавал, что творит. Самоубийство – самое тяжелое последствие депрессии, вызванной определенным молекулярным дисбалансом головного мозга. Человеку кажется, что уйти из жизни – единственный выход, что он просто не может жить дальше. А я пытаюсь реабилитировать образ этого самоубийцы и воспоминания о нем в сердцах тех, которые изводят себя мысленными вопросами: "Неужели мы ничего не значили в его жизни? Отчего он решил покинуть нас навек?"
Бергольо:
– Мне нравится объяснение самоубийства как следствия болезни. Бывают моменты, когда человек не вполне способен контролировать свои решения. Я предпочитаю такую интерпретацию, а не мнение, что самоубийство – плод гордыни. Но я бы хотел вернуться к теме эвтаназии: я уверен, что в наше время существует скрытая эвтаназия. Повторю: больному нужно оказывать всю необходимую ординарную помощь, чтобы он жил, пока остается надежда на выживание. Но в случаях смертельных болезней экстраординарные средства необязательны. Более того, они необязательны, даже если есть надежда на продление жизни: например, не стоит подключать человека к аппарату искусственного дыхания только ради того, чтобы он прожил несколько лишних дней.
Скорка:
– Исходя из Талмуда, я сказал бы, что использование экстраординарных средств – это когда человеку не позволяют умереть. Если у человека есть шанс выжить – пожалуйста, действуйте. Но если мы знаем, что у пациента прекратилась деятельность мозга, если по жесткому медицинскому протоколу установлено, что мозг не подает ключевых признаков жизни, нужно постепенно отключать аппаратуру, но действовать крайне осмотрительно. Я категорически против врачебной жестокости. Кодексы иудейского права, Галахи, гласят: когда человек угасает, позволительно убрать все элементы, которые могут поддержать в нем жизнь. Например, если подушка не дает человеку умереть, уберите ее; если под языком у него соль, уберите ее. Одно дело – активная эвтаназия, совсем другое – врачебная жестокость, когда человеку не дают умереть. Когда уже ничего нельзя сделать, следует прекратить прием лекарств, которые поддерживают жизнь искусственно. Я глубоко уважаю тех, кто говорит мне, что можно что-то предпринять для сохранения полноценной жизни. Ради этого надо делать все. Но если точно знаешь, что нет надежды на выживание, позвольте пациенту прожить отпущенный ему срок спокойно. Я имею в виду болезнь на поздней стадии, когда все врачи говорят, что она смертельна. Бессмысленно делать переливание крови, чтобы продлить на сутки жизнь угасающего человека, не следует подключать его к аппарату искусственного дыхания, когда процесс стал необратимым. Если человек мучается, нужно дать ему успокоительное, препараты, которые позволят ему расслабиться, но больше ничего предпринимать не надо. Держать пациента в состоянии агонии – это неуважение к жизни.
Бергольо:
– Католическая мораль никого не обязывает лечиться экстраординарными средствами. Мы говорим, что не надо поддерживать в человеке жизнь, когда знаешь, что жизни в нем уже нет. Пока есть шанс обратить болезнь вспять, предпринимается все, что в наших силах; но экстраординарные методы следует применять, только если есть надежда на выздоровление.
12. О стариках
Скорка:
– Старость во все времена не была легкой. Я опираюсь на библейский рассказ, когда, представ перед фараоном, Иаков говорит, что ему сто тридцать лет и что "малы и несчастны дни жизни" его. Старость – трудное время: уже не заглядываешь вперед, а начинаешь оглядываться назад. Правда, старость может быть прекрасным временем, если ты прожил по-настоящему яркую, глубокую жизнь и на закате дней, вероятно, постиг ее смысл. Но сегодня старость – это тревожная тема, так как в понимании современной культуры старики – отработанный материал. Современная жизнь не дает человеку насладиться покоем, а, наоборот, требует от него все больше и больше. Я говорю не только о погоне за материальными благами: современная жизнь внушает тебе, что ты обязан заниматься фитнесом, путешествовать и успевать много чего другого, предписывает тебе определенный образ жизни. А на заботу о стариках времени не остается. Это важная проблема встает, когда мы видим, что старики одиноки; им ни с кем не удается поговорить то ли потому, что их друзей нет в живых, то ли потому, что между ними и их детьми – пропасть, они принадлежат к разным культурам. Но старики – не неодушевленные предметы, а живые люди, нуждающиеся в защите. Как много в Буэнос-Айресе домов престарелых! Приходя туда, задаешься вопросом: "Неужели это достойные условия жизни?" Сегодня стариков бросают на обочине жизни. Библия учит: "Пред лицем седого вставай и почитай лице старца". Жизнь – это борьба, и очень грустно, когда те, кто достойно боролся за жизнь, на склоне лет оказываются в ужасающем одиночестве. Иногда в домах престарелых, где они живут, медицина поставлена на твердые десять баллов, но духовная жизнь оставляет желать лучшего… Старики нуждаются в любви, привязанности, диалоге с другими людьми.
Бергольо:
– Мне хотелось бы кое-что добавить к вашим словам про "отработанный материал". Раньше мы говорили, что в нашем обществе есть угнетатели и угнетенные. Со временем мы осознали, что этой классификации недостаточно, нужна еще одна – на тех, кто включен в общество, и тех, кто из него исключен. Сегодня жизнь стала намного более жестокой, и придется ввести еще одну антитезу: на вхожих в общество и лишних. Наша цивилизация – потребительская, гедонистическая, нарциссическая, и мы свыкаемся с тезисом, что некоторые люди предназначены "на выброс". В этой категории заметное место занимают старики. Отцы и матери семейств заняты на работе, и заботу о дедушках и бабушках приходится возлагать на дома престарелых. Но во многих случаях причина – не занятость детей, а просто эгоизм: старики путаются под ногами, от них нехорошо пахнет. И в итоге их прячут в дом престарелых, совсем как пальто – в кладовку, когда наступает лето. Правда, есть семьи, у которых просто нет другого выхода. Такие семьи каждую неделю по выходным навещают стариков или берут их к себе домой, чтобы они побыли среди близких. Это вовсе не "выбрасывание на помойку", наоборот, ради стариков эти семьи входят в большие расходы. Но во многих случаях, когда я прихожу в дома престарелых и спрашиваю стариков про их детей, то слышу: "Они меня не навещают, потому что должны работать". Старики стараются обелить своих детей. Многие бросили тех, кто их кормил, дал им образование, подтирал им попку. Мне очень больно это видеть, просто сердце кровью обливается. Что уж говорить о том, что я называю "скрытой эвтаназией": о плохом уходе за стариками в больницах и социальных домах престарелых, когда старикам не дают необходимых лекарств и не уделяют внимания. Старый человек – носитель истории, он передает нам воспоминания, память нашего народа, нашей родины, нашего рода, культуры, религии… Старик прожил долгую жизнь, и даже если он прожил ее неразумно, его следует принимать всерьез. Я всегда обращал внимание на то, что четвертая заповедь – единственная, в которой содержится обещание Бога человеку: "Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле". Господь дарует тебе старость, глядя на то, насколько истово ты соблюдаешь эту заповедь. Это проясняет, как Бог относится к старости. Видимо, Он ее очень любит, так как щедро благословляет тех, кто почтительно относится к своим родителям. Мне семьдесят четыре года, я начинаю вступать в пору старости и не сопротивляюсь ей. Я готовлюсь, мне хотелось бы быть выдержанным вином, а не скисшим. Горечь старика – хуже, чем любая другая горечь, ибо она необратима. Стариков призывают к умиротворенности, к успокоению. Вот милость, о которой я прошу Бога для себя.
Скорка:
– Как вы сказали, к каждому жизненному этапу нужно готовиться, в том числе к старости. Во многих случаях сосуществовать со стариками очень тяжело в духовном смысле, так как некоторые люди не подготовились к старению и из них брызжут досада и заблуждения, накопленные за всю жизнь. Когда ты маленький, папа и мама подают тебе пример, стараются дать тебе воспитание, привить какую-то модель поведения. Но вот приходит время, когда ты должен осознать, что твои папа и мама изменились. Прекрасно, когда твои родители умеют быть мудрыми и в старости, это просто замечательно, с ними можно продолжать диалог. У меня сложилось впечатление, что мой отец к старости стал намного умнее, чем на предыдущих этапах жизни. То, как он простился с жизнью, стало для меня уроком человеческого достоинства. Но так бывает не всегда. Иногда старики деградируют, и труднейшая задача – задача для всего общества – правильно вести себя в этой ситуации, чтобы сохранить теплые отношения и душевный покой. Если бы почитать родителей было легко, требование почитать их не входило бы в число Божьих заповедей. В нашем обществе, где возникает понятие "отработанный материал", стариков бросают или куда-то сдают. Употребляя слово "сдают", я подразумеваю судьбу тех, кто выброшен из жизни: подвергся эвтаназии или просто стал жертвой небрежения.
Бергольо:
– На меня всегда сильно действовала 6-я глава Второзакония, моему сердцу созвучен отрывок: "Когда же введет тебя Господь, Бог твой, в ту землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать тебе с большими и хорошими городами, которых ты не строил… с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться…" Там перечислено еще много вещей, которыми человек владеет, хотя не приобрел их собственным трудом. Смотреть на старика – значит признавать: "Этот человек прошел свой жизненный путь, направляясь ко мне". Существует Божественный промысел, сопровождающий этого человека в пути, промысел, который начался с его предков и продолжается в жизни его детей. Если мы мним, что история начинается с нас, то утрачиваем почтение к старикам. Часто, когда у меня иссякают силы, я перечитываю эту главу Второзакония, чтобы осознать: я – всего лишь звено в цепи, нужно уважать наших предшественников и принимать уважение тех, кто идет вслед за нами, тех, кому мы должны передать наше наследие. Передача наследства – один из важнейших поступков в старости. Старик понимает, сознательно или бессознательно, что должен оставить завещание. Он не говорит об этом вслух, но показывает это своей жизнью. Мне посчастливилось: я знал обоих моих дедушек и обеих бабушек. Когда умер один из дедушек, мне было шестнадцать. Все они что-то мне дали, всех я хорошо помню, помню, какие они были разные. Мудрость стариков принесла мне большую пользу, потому-то я и испытываю к ним почтение.
13. О женщине
Бергольо:
– В католицизме многие женщины проводят литургию слова, например, но не могут совершать таинства, так как в христианстве первосвященник – это Иисус, мужчина. И по традиции, основанной на богословии, то, что относится к священству, идет через мужчину. У женщины в христианстве другая функция, олицетворенная в образе Девы Марии. Женщина опекает общину и утешает ее, женщина – мать общины. У женщины есть дар материнства, дар нежности; если все эти сокровища не находят применения, религиозная община превращается не просто в чисто мужское, мачистское сообщество, но становится строгой, суровой и в конечном итоге безблагодатной. Тот факт, что женщины не могут совершать таинства, не означает, будто они стоят ниже мужчин. Более того, в нашем понимании Пресвятая Дева Мария выше, чем апостолы. Один монах II века учил, что у христиан есть три ипостаси женственности: Мария как Богородица, Церковь и Душа. Просто присутствие женщин в Церкви не привлекало большого внимания, так как соблазн мачизма не давал людям осознать, какое место женщинам подобает занимать в общине.
Скорка:
– Христианство взяло функцию священства из иудейской Библии. Там священство передается по отцовской линии. Но принадлежность к еврейскому народу передается по материнской линии: если мама еврейка, то и сын – еврей. В нашей вере богослужение тоже совершалось мужчинами. Но ныне у нас есть учителя, а священников нет. Поэтому женщина, знающая Тору, может преподавать, может разъяснять, как следует поступать по иудейскому закону, если ей задают такие вопросы.
Бергольо:
– У нас, католиков, слово "церковь" женского рода. Христос обручается с Церковью – то есть с женщиной. Место, на которое чаще всего нападают, по которому чаще всего бьют, – всегда и есть самое важное. Враг природы человеческой, Сатана, наносит удар в средоточие спасения, туда, где осуществляется передача жизни; ни на кого в истории не обрушилось столько ударов, как на женщину – на женщину как элемент бытия. Женщиной пользовались, словно вещью, наживались на ее труде, обращались с ней, как с рабыней, оттесняли ее на задний план. Но в Писании описаны героические женщины, и их судьбы открывают нам, как относится к женщинам Бог: например, Руфь, Юдифь… Я бы хотел добавить, что феминизм, если для кого-то он – единственная философия, оказывает дурную услугу тем, чьи интересы якобы выражает. Ведь он толкает их на плоскость мстительной борьбы, а это далеко не единственное, что есть в женщине. Кампания феминисток ХХ века достигла целей, которые преследовала, и на этом и завершилась. Но последовательная философия феминизма тоже не дарует женщине то человеческое достоинство, которого она заслуживает. Можно сказать, несколько утрируя, что феминизм рискует превратиться в "мачизм в юбке".
Скорка: