Обозреватель газеты "Московский комсомолец" Александр Хинштейн - один из самых известных журналистов современности. Его статьи никогда не проходят незамеченными. То, о чем в них рассказывается, всегда задевает за живое как читателей, так и тех, о ком он пишет. Мы предлагаем вашему вниманию первую книгу талантливого журналиста - своеобразную хронику коррупции, убийств, правового беспредела. Герои публикаций Александра Хинштейна по сей день живут рядом с нами. Оглянитесь: наверняка вы их хорошо знаете. Подлинные имена, реальные события - где правда, где вымысел?
Содержание:
Хроника страшного времени 1
От автора 1
Дело № 1 - РУШАЙЛО, ОРЛОВ И ПОДЕЛЬНИКИ 2
Дело № 2 - БЕРЕЗОВСКИЙ, ЛИТВИНЕНКО, "АТОЛЛ" 35
Дело № 3 - ГЕНЕРАЛ СТАРОВОЙТОВ И МИЛЛИОНЫ ИЗ ФАПСИ 58
Дело № 4 - ЧУБАЙС, БОРОВОЙ, ФРАНК И ДОЛЛАРЫ 78
Дело № 5 - ТАЙНЫ СПЕЦСЛУЖБ 96
Александр Хинштейн
Какого цвета страх
Хроника страшного времени
Много лет назад, когда я только учился писать в газете свои заметки, я познакомился с прекрасным человеком - Евгением Ивановичем Кюном.
Он был достаточно известным московским очеркистом. Очерк в те годы считался наиболее сложной и престижной журналистской работой.
Как-то я зашел к нему и застал большую компанию моих старших коллег из нашего газетного комбината - они все собирались на Чистые пруды, в ресторан, отметить выход очередной книжки Евгения Ивановича.
Меня, естественно, пригласили принять участие в этом "шумстве" как представителя молодежи.
Мало кто помнит, что в 50-е годы на прудах был прелестный зеленый деревянный ресторан с огромной террасой, повисшей над прудом, на ней мы и расположились. Виновник торжества одарил каждого из нас своей книгой, а мне он написал: "Эдику - с вызовом. Помните, что первая книга - это экзамен, сданный на многотрудное звание литератора".
Сегодня, стоя у книжной полки, я беру книги моих товарищей-очеркистов с добрыми посвящениями, просматриваю их и поражаюсь, как мы, в общем-то совсем неглупые люди, вынуждены были писать в своих очерках об одном конфликте - хорошего с прекрасным. Выход в свет искореженных цензурой и приглаженных редакторами острых по тому времени очерковых книг Аркадия Ваксберга или Аркадия Сохнина воспринимался в литературной среде как некий Аустерлиц либерализма в России.
Изъездив страну вдоль и поперек, мы многое знали о хищениях, коррупции, о связях партийного руководства с теневой экономикой и воровскими кланами.
Да, я знал это, даже пытался писать, но огромная партийно-государственная машина не пропускала ни одной строчки критики в свой адрес,
А возможно, если бы мы тогда сумели прорваться через цензурно-редакционную линию обороны, сегодня Саше Хинштейну не пришлось бы писать эту горькую и страшную книгу.
Покойный Евгений Иванович считал, что первая книга - это сданный экзамен на многотрудное звание литератора. Все правильно.
Но Александр Хинштейн, работая над своей книгой, сдал ещё один экзамен - на звание гражданина. А это значительно труднее.
Несколько лет назад я познакомился с этим молодым журналистом. До этого я знал Сашу заочно, по публикациям в "Московском комсомольце".
С некоторым душевным трепетом я следил за борьбой, вернее, войной, начатой молодым журналистом против одного из столпов наших спецслужб - генерала Старовойтова. Войну Хинштейн выиграл.
Но эта победа не была знаком обновления или демократизации общества. Нет. Тем, кто на самом верху поддерживал могущественного генерала, показалось, что нахальный журналист от Старовойтова перейдет непосредственно к ним. И они, как говорят оперативники, "начали рубить концы". Когда вы прочтете главу "Дело № 3", вы поймете меня.
Как можно определить жанр книги Александра Хинштейна? Мне кажется - хроника. Хроника нашего страшного времени, безумного времени.
Давайте откроем главу о советнике министра внутренних дел генерале Орлове. Прочтем и ужаснемся. Нам станет страшно потому, что в нашей стране закон давно подменен бандитскими понятиями.
Александр Хинштейн в своей книге спрашивает нас, как мы хотим жить: по закону или по понятиям?
Он имеет право задать нам этот вопрос. За свои публикации он сидел в тюрьме, чуть не был отправлен в спецпсихбольницу, несколько месяцев вынужден был жить, скрываясь.
Я был участником митинга в его защиту, который проходил у здания МВД России.
Я слушал выступающих, смотрел на каменные лица милиционеров, окруживших площадь, и вспоминал первые дни "колбасной революции". Ельцин на каком-то подобии броневика, орущая толпа, сведение счетов с памятниками, газетные разоблачения кумиров прошлого.
Именно под этой "дымовой завесой" боевые партаппаратчики средней руки, нахальные кандидаты малооплачиваемых наук, а вслед за ними ворье и теневики пришли к власти.
Пришли и построили в нашей стране новую, никому не ведомую формацию - криминальный социализм.
Я часто спорю со своими друзьями, прочитав очередную статью Александра Хинштейна. Они говорят: "Ну разоблачил он ещё одного негодяя, а что меняется?" Да, действительно, все остались на своих местах, никого не сняли, не посадили за решетку.
И все-таки Борис Березовский бежал на Запад, подполковник Литвиненко разносит почту в Лондоне, а против генерала Орлова возбудили уголовное дело.
Конечно, это не так много. Но главное в другом. Мы узнаем об этих людях, об их грязных и кровавых делах, читая статьи Александра Хинштейна. Нам всегда говорили: "Газета живет один день". Это правда, но очерки, собранные в книгу, становятся хроникой страшного времени.
А в этом и есть победа литератора и гражданина Александра Хинштейна.
Эдуард Хруцкий
От автора
Откровенно говоря, это не совсем книга в том понимании, в каком мы привыкли воспринимать это слово. Точнее, совсем не книга.
Скорее, это некое подобие дневника наблюдений: заметок фенолога, следящего за изменениями политического климата в стране.
Журналистика так же отличается от литературы, как оформитель, расписывающий рекламные щиты типа "Свежие раки", отличается от художника.
Дело не столько даже в профессионализме или мастерстве, сколько в скоротечности, ведь как только раки в магазине закончатся, щит этот с витрины снимут.
То же самое и журналистика. Как известно, газета живет один день, а вместе с ней живет один день и газетная заметка (все, что выходит в газете, вне зависимости от объема и темы, скромно именуется заметкой).
По-моему, это несправедливо. Ничто не отражает ход жизни в стране так точно, как газеты. Это своего рода современные летописи - повести временных лет, задонщина и пр. И если представление о своем былинном прошлом мы строим на основе летописей, значит, и новейшая история вполне может основываться на журналистских материалах.
В этот сборник вошли некоторые заметки из опубликованных на протяжении последних лет в "Московском комсомольце". В основном это журналистские расследования, которые я вел.
К жанру этому в нашем обществе относятся двояко. Зачастую превалирует точка зрения, что все журналисты, словно закройщики, работают на "заказ" и независимых объективных расследований проводить не могут.
Очень удобная позиция. Особенно для тех, кто хотел бы заткнуть журналистам рот, потому что орудовать в темноте им намного приятнее.
Мы живем в мафиозной стране, где все без исключения государственные ведомства действуют на коммерческой основе. За десять с лишним лет реформ ни одно громкое коррупционное дело не было доведено до суда (апофеоз "торжества закона" - семь лет, которые условно получил экс-министр юстиции Валентин Ковалев). Это при том, что и прокуратура, и МВД, и ФСБ рискнули подобраться лишь к единицам. Основные коррупционеры ходят на свободе, ничуть не тревожась за свое будущее.
Раньше говорили: кадры решают все. Теперь в ходу новый лозунг: деньги решают все. И единственные, кто пытается хоть как-то этому противостоять, - журналисты.
Я ни в коей мере не идеализирую людей своей профессии. "Золотая лихорадка" в полной мере коснулась и нашего цеха. Но журналисты выгодно отличаются от людей в погонах, ибо над нами не довлеют уставы и табели о рангах. (Впрочем, свобода - вещь вообще довольно призрачная, ибо человек несвободен уже с рождения.)
Потому-то журналистика и превратилась сегодня в одну из самых опасных профессий. И до тех пор пока мы гибнем, это будет означать, что бандиты и казнокрады по-прежнему боятся печатного слова. Боятся правды, не возмездия, не закона - именно правды.
Я окончательно понял это, сидя в тюремной камере или, как говорят опера и уголовники, в "крытке". Именно там - на жесткой шконке - и пришла мне в голову идея продлить жизнь опубликованных ранее заметок, собрав их в отдельной книге.
Я сознательно не вносил никаких принципиальных правок в заметки, которые публикуются в этой книге. Единственно - я сопроводил их комментариями, ибо, как мне кажется, многое из того, что остается за кадром, представляет существенный интерес: кулисы подчас завлекательнее сцены.
Дело № 1
РУШАЙЛО, ОРЛОВ И ПОДЕЛЬНИКИ
Поднялся со стула, и в голове сами собой возникли симоновские строчки: "Я вышел на трибуну в зал, мне зал напоминал войну…"
Я смотрел на людей, сидящих передо мной. На золотое шитье их погон. В зале было тихо…
"А тишина - ту тишину, что разрывает первый залп…"
Те, кто выходил раньше, произносили красивые, правильные слова: о нужной, мужской работе. Об Отечестве и его защитниках. Благодарили руководство МВД и Главное управление кадров за оказанную честь…И я понял, что не могу, не имею попросту права уподобляться этим людям. Слишком мало времени прошло с того майского вечера, когда тяжелая кованая дверь тюремной камеры захлопнулась за моей спиной…
- При позапрошлом министре меня посадили в тюрьму. - Я до боли сжал кулаки, чтобы не выдать волнения. - При прошлом - в сумасшедший дом. При министре нынешнем я стал лауреатом премии МВД. Значит, в системе действительно начались реформы…
На какую-то секунду в зале воцарилась глухая, тягостная тишина. Но когда замминистра, а за ним и начальник Управления кадров захлопали, зал взорвался аплодисментами, хотя сквозь канонаду хлопков я явственно услышал, как редактор ведомственной милицейской газеты сказал своему соседу: "Хинштейн - в здании МВД, лауреат! До чего мы дожили!"
И правда, до чего?
Почти три года не было для генералов МВД журналиста более ненавистного, чем я. Они пытались делать вид, что мои статьи ничего для них не значат, но я-то понимал: это не так, потому что иначе не травили бы они меня, не бросали бы за решетку, не объявляли в розыск. Маленький комар может свести с ума своим писком даже огромного медведя.
Сегодня большинства этих людей уже нет. Им на смену пришли другие: не знаю ещё - более ли честные, более ли принципиальные - будущее покажет. Но другие.
Пройдет ещё какое-то время. Эпоха правления Рушайло станет историей. Притупится острота воспоминаний, осядут на дне памяти фамилии его гауляйтеров. Но я никогда не забуду тех страшных лет. И всякий раз, заходя в здание МВД, буду вспоминать, как студеным январским вечером стояли перед ним тысячи людей, пришедшие на митинг в мою защиту. Как держали транспаранты и плакаты мои коллеги - не только из "МК" - из всех, наверное, честных, не продавшихся ещё газет: из "Совершенно секретно", из "Новой газеты", из "Комсомолки". Простые, обычные москвичи, далекие от политических разборок и интриг.
Я видел этот митинг лишь на видеокассете: мне пришлось уехать тогда далеко из Москвы, дабы избежать очередного ареста.
Веселый и пьяный, сжимая в руках подписанный министром диплом, я вышел из здания МВД, и мне неожиданно почудилось, будто перед оградой по-прежнему стоит наспех сколоченная трибуна.
Хмель и иллюзии сразу же сняло как рукой. От морозного, пропитанного табачным дымом воздуха сперло в груди. И в этот момент окончательно и явственно я понял: какие бы реформы ни проходили в МВД, место мое именно здесь, за забором, а не в теплом мраморном зале, где генералы в парадных мундирах готовы аплодировать каждому, даже своему злейшему врагу: лишь бы сдвинули ладони замминистра и начальник Управления кадров…
24.04.2000
КАКОГО ЦВЕТА СТРАХ
Теперь я знаю, какого цвета страх. Черно-коричневого. Темного-темного… Когда я закрываю глаза и вспоминаю все, что со мной происходило, эта черно-коричневая вязкая масса наваливается на меня, и я вновь начинаю тяжело сглатывать образовавшиеся в горле комки.
Еще я знаю, как пахнет страх: масляной краской покрашенных стен камеры, жидким супом психиатрической больницы, табаком и резким, удушливым потом.
Иногда мне кажется, что все это было не со мной, что я лишь наблюдал за происходящим со стороны - словно смотрел какое-то тяжелое кино, а потом вышел из душного зала на улицу.
Но нет - это было. И стоит только закрыть глаза, черно-коричневая масса спускается на меня опять…
* * *
Вообще-то по паспорту он был Мордехаем, но все звали его Матвеем; в России любят перелицовывать непривычные имена. Даже не Матвеем - Мотей.
Имя Мотя подходило ему как нельзя кстати. Маленький, аккуратный, почти игрушечный еврей с чудовищным польско-белорусским акцентом и картузом на голове. Не знаю почему, но, когда я вспоминаю Мотю, в голове сразу же всплывает цветовая ассоциация каких-то импрессионистских оттенков. Боюсь ошибиться, но, по-моему, он носил то ли бледно-салатовые, то ли нежно-розовые брюки, ничуть не считаясь с российскими представлениями об одежде и возрасте.
А почему, собственно, он должен был с ними считаться? Мотя давно уже был иностранцем. Из Союза он уехал ещё в 50-х - сразу после начала хрущевской "оттепели". Сначала к себе на родину - в портовый город Гданьск, где стоят знаменитые судоверфи имени Ленина. Оттуда, не выдержав государственного антисемитизма, - в Израиль. В Польше с тех пор он ни разу не был. В Россию же вернулся лишь в 90-м, но уже в качестве туриста. Его жена, приходившаяся двоюродной сестрой моему отцу (а Мотя, стало быть, был мне двоюродным дядей), хотела перед смертью побывать на родительских могилах и повидаться с родней.
Именно тогда я впервые и узнал о том, что у нас есть родственники за границей - долгие годы факт этот тщательно скрывался. Когда же оказалось, что Мотя не только иностранец, но ещё и политзаключенный, радости моей не было предела. В той, образца 90-го года, России иметь в роду иностранцев и репрессированных считалось столь же престижно, сколь завидно было иметь пролетарское происхождение и родственников-партийцев лет за семьдесят до того.
Правда, знакомство с Мотей сильно разочаровало меня - не такими представлялись мне узники сталинских лагерей. В рассказах Шаламова или воспоминаниях Лариной-Бухариной это были мужественные, измученные люди с грубыми руками, преимущественно - кристальные большевики. Мотя же на эту роль никак не подходил.
По профессии он был столяр. В 39-м, когда Гитлер напал на Польшу, бежал в Советский Союз. Завербовался на какую-то стройку. В начале 41-го его посадили за контрреволюционную агитацию: в кругу друзей он сказал, что война с немцами - неминуема.
Моя голова никак не хотела совмещать два этих несовместимых образа: лагеря, пересылка, лесоповал. И - розовые брюки дудочкой, смешной картуз.
Но однажды я увидел совсем другого Мотю. Помню, мы спустились в метро. На станции "Площадь Ногина", возле эскалаторов, не спеша, прогуливался милиционер - обычный московский милиционер. Завидев его, Мотя изменился прямо на глазах. Он весь съежился, став ещё меньше, вобрал голову в плечи и, развернувшись, едва не бегом, направился в противоположную сторону. На его лицо, улыбчивое и благодушное, в один миг легла печать какого-то животного страха. Да именно так: животного, потому что и сам Мотя превратился в зверя, которого егеря выгоняют прямо под ружья охотников.
"Что случилось?!" - воскликнул я.
"Тсс! Это же из органов, - почти шепотом проговорил Мотя. В эти минуты его акцент стал ещё более заметен. - Как ты не понимаешь!"
Убей бог, но я ничего не понимал. Воспитанный на "Знатоках" и "Петровке, 38", я, как и все мои сверстники, испытывал почти благоговейное отношение к милицейской форме. А уж чтобы испугаться постового в метро!..
"Подождите, - пытался я докопаться до истины. - Но что он может вам сделать? Вы же ни в чем не виноваты?"
"Ты не понимаешь, - твердил свое Мотя. - Они могут все. Понимаешь, все!"
"Но ведь это было давно - при Сталине, теперь-то все изменилось".
Мотя не ответил. Только когда мы поднялись в город, он грустно улыбнулся и промолвил:
"Запомни, в России никогда ничего не меняется. И не дай бог попасть тебе в руки к ЭТИМ. А как ЭТИ называются - НКВД или иначе, - роли не играет".
Понадобилось почти девять лет, чтобы я убедился в Мотиной правоте. Убедился на собственном опыте…
Из официальной справки:
14 мая 1999 г. обозреватель газеты "Московский комсомолец" Хинштейн А.Е. в ходе оперативной комбинации МВД с использованием спецтехники под предлогом якобы нарушения правил ПДД был остановлен сотрудниками СБ ДПС ГУ ГИБДД МВД. В ходе операции у него было изъято удостоверение сотрудника Управления уголовного розыска ГУВД г. Москвы на имя капитана милиции Матвеева А.Е. Хинштейн А.Е. был задержан и доставлен в ОВД "Покровское-Стрешнево", где в отношении него было возбуждено уголовное дело по ст. 327 УК РФ (изготовление и использование подложных документов). В порядке ст. 122 УПК РСФСР Хинштейн А.Е. был задержан и этапирован в ИВС ОВД "Хорошево-Мневники".
15 мая 1999 г. Хинштейну А.Е. было предъявлено обвинение по ст. 327, ч. 1, однако в июне 1999 г. Генеральная прокуратура РФ отменила постановление о предъявлении обвинения, как не соответствующее нормам УПК. Тем не менее уголовное дело прекращено не было. По указанию руководства МВД из Главного следственного управления при ГУВД г. Москвы дело было передано в Следственный комитет МВД, как представляющее особую опасность для общественной безопасности.
10 января 2000 г. Хинштейну А.Е. было предъявлено повторное обвинение по ст. 327, ч. 3 УК РФ (использование заведомо подложных документов) в связи с тем, что Хинштейном А.Е. было получено водительское удостоверение не по месту жительства.
28 января 2000 у здания МВД состоялся митинг в защиту Хинштейна А.Е., организованный Союзом журналистов РФ и Союзом журналистов г. Москвы, на котором присутствовало более тысячи человек. Митинг принял обращение к и.о. Президента РФ Путину В.В., в котором излагалось требование передать дело в отношении Хинштейна в независимый орган - в Генеральную прокуратуру в связи с тем, что Хинштейн А.Е. неоднократно выступал с критическими публикациями в адрес министра внутренних дел Рушайло В.Б.