20:35
Министр безопасности Руцкого генерал Баранников сидел в выделенном ему просторном кабинете, подписывая ордера на арест. Сбоку у его стола пристроился Сергей Бабурин со списками лиц, подлежащих аресту и интернированию "за попытку антиконституционного переворота".
Списки были частично отпечатаны, частично - написаны от руки с массой помарок и исправлений. Часть фамилий была вычеркнута, а над ними были написаны новые. Депутат Иона Андронов несколько раз звонил по телефону, интересуясь, не забыли ли включить в список Бурбулиса и Козырева. Его успокаивали, уверяя, что эти двое есть во всех списках, но настырный Андронов имел информацию, что эти фамилии хотя и вносятся в список, но каким-то чудесным образом из всех списков исчезают. Вот и сейчас, диктуя Баранникову фамилии, Бабурин, к своему великому удивлению, обнаружил, что фамилия Бурбулиса в его списке вычеркнута жирными красными чернилами, а поверх нее записан какой-то Фридман. Фамилия Фридман считалась настоящей фамилией министра иностранных дел Андрея Козырева, а настоящей фамилией Бурбулиса считался именно Бурбулис, поскольку лучше и нарочно не придумаешь. Бабурин хотел проконсультироваться с многоопытным Баранниковым, что все это значит, но подняв голову от списков, увидел, что министр безопасности смотрит на дверь своего кабинета, побледнев так, как будто увидел привидение.
Без стука и без доклада в дверь вошел начальник Управления безопасности по Москве и Московской области Евгений Савостьянов, как всегда, интеллигентно улыбаясь в свою аккуратно подстриженную бородку. Бабурин также почувствовал сильный дискомфорт и даже прислушался, не происходит ли в приемной какая-нибудь борьба, в ходе которой люди Савостьянова бесшумными стволами ликвидируют охрану генерала Баранникова.
Но все было тихо. Через открытую дверь слышалось лишь глухое щебетание мужественных голосов, да щелканье пишущей машинки, печатающей приказы Баранникова.
- Женя? Евгений Вадимович, ты чего? - хриплым голосом спросил Баранников, опасаясь, что Савостьянов сейчас пристрелит его прямо за письменным столом.
- Сдаваться пришел? - поинтересовался менее впечатлительный и более наглый Бабурин.
Пикантность ситуации заключалась еще и в том, что всего полчаса назад Баранников своим приказом назначил Бабурина начальником Управления безопасности по Москве и Московской области. Приказ должны были соответствующим образом оформить, утвердить у Руцкого, а затем Бабурин собирался с ним отправиться на Лубянку и вступить в новую должность, с которой было бы гораздо легче проводить в жизнь тот самый замечательный закон о расстрелах, принятый Верховным Советом по предложению Бабурина. Сам составил закон - сам его и выполняй, энергично проводя в жизнь. Все было правильно и логично.
- Сережа, - улыбнулся Савостьянов, усаживаясь в кресло напротив Баранникова, - сходи куда-нибудь погуляй, проветрись. Народ там волнуется у входа, скажи им что-нибудь, подбодри. А то погода портится, еще разойдутся.
Бабурин покраснел, но подчинился, и, закусив губу, вышел из кабинета.
Подойдя к машинистке, он взял с ее стола списки, просмотрел их, зачеркнул фамилию Бурбулиса и вписал поверх "Савостьянов Е. В." Затем последовал полученному совету и отправился на балкон, с которого в этот момент перед замерзшей толпой ораторствовал товарищ Зюганов:
"Товарищи, - кричал в мегафон председатель партии российских коммунистов и сопредседатель Думы русского национального собора. - Товарищи, всмотритесь в одухотворенные лица Сергея Бабурина, Альберта Макашова, Александра Проханова, Виктора Анпилова. Неужели вы не видите, что это люди с настоящим государственным умом и чистыми помыслами!"
Услышав свою фамилию, Бабурин, настроение которого и так уже было испорчено, раздраженно закусил губу, придавая своему лицу провинциального Мефистофеля совершенно зловещее выражение. Он не любил Зюганова, как не любят друг друга люди с одинаковыми ухватками, приобретенными в разных отделах одного и того же ведомства. Зюганову еще в системе КПСС удалось пройти славный путь от инструктора до заместителя заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС. Уже была квартира в номенклатурном доме, машина с шофером, право входить в высокие кабинеты, решать чужие судьбы. Его уже знали в лицо даже члены Политбюро.
Именно Зюганов один из первых догадался, что Горбачев и Яковлев - агенты ЦРУ, губящие партию по приказу из-за океана. Почуяв неладное, в страхе потерять завоеванные привилегии, Зюганов стал одним из инициаторов создания Российской компартии, надеясь, помимо всего прочего, осуществить мечту, свойственную всем мелким чиновникам из ЦК: стать членом Политбюро. И Зюганов стал им. Пока РКП Зюганова становилась на ноги, лихорадочно отписывая на себя золотишко и имущество умирающей родительницы КПСС , подоспел августовский путч, который Зюганов встретил с восторгом, о чем свидетельствует масса документов от секретариата РКП и лично от товарища Зюганова, посланных в адрес ГКЧП и в низовые структуры своей партии. После провала августовского путча Ельцин запретил РКП, но через некоторое время, благодаря энергичным усилиям председателя Конституционного суда Валерия Зорькина, эта преступная организация снова была легализована, дав возможность Зюганову вынырнуть из политического водоворота, увлекающего его и его идеологию в канализацию истории.
Нахальный, но неумный демагог, он если чем и отличался от Бабурина, то лишь инстинктом хитрой осторожности, приобретенной в коридорах ЦК КПСС. Этот инстинкт, очень похожий на крысиный, почти безошибочно подсказывал Зюганову, когда нужно юркнуть в какую-нибудь щель, чтобы снова оттуда появиться с громкими воплями о нарушении свободы и удушении демократии. Эти крики из уст профессионального партаппаратчика Зюганова, чья партия в течение почти целого века душила свободу и демократию всеми методами вплоть до массовых убийств миллионов ни в чем не повинных людей, выглядели еще более карикатурными, чем в устах Бабурина, который, в конечном итоге, был всего лишь искалеченным коммунистической системой сибирским мальчиком с несколько повышенным комплексом неполноценности, что никак нельзя считать недостатком.
Между тем, Зюганов кончил свою речь с балкона, уступив место следующему оратору, которые выступали непрерывно. Бабурин подошел к нему и тихо сказал: "Савостьянов в здании".
В глазах Зюганова мелькнул испуг: не задержался ли он в Белом Доме, не будучи депутатом, больше, чем нужно. Но ведь сегодня всего лишь 22 сентября, в то время как…
Сиплым шепотом спросил Бабурина: "Зачем? Не знаешь?"
"К Баранникову пришел. Не знаю зачем", - ответил Бабурин.
"Один?" - спросил Зюганов, оглядываясь по сторонам с выражением тревоги на своем квадратном лице партидеолога, которому он постоянно, но тщетно пытался придать мину важного глубокомыслия.
Бабурин ничего не ответил, а только стрельнул глазами в сторону. Зюганов взглянул в этом направлении и увидел, как на балкон выходит Савостьянов в сопровождении двух человек в одинаковых черных пальто. Шеф столичного КГБ явно кого-то искал, медленно проходя по балкону за спинами вопящих в микрофоны народных трибунов. Те, кто его узнавал, как и Зюганов, начинали испуганно оглядываться по сторонам или прижиматься к стенам. Почти все помнили, что указ президента снял с них депутатский иммунитет, а те, кто им никогда не обладал, имели еще большие основания для беспокойства.
Савостьянов покинул балкон и вышел на пандус огромного здания.
Моросил дождь со снегом, усиливался холодный ветер. В нескольких местах на Краснопресненской площади жгли костры. За пеленой дождя тенями чернели толпы людей. С балкона надрывался громкоговоритель. Где-то исполняли гимн СССР: "Нас вырастил Сталин на верность народу!"
Савостьянов оглянулся по сторонам и, наконец, увидел того, кого искал.
В обществе нескольких офицеров на пандусе стоял подполковник Терехов. Савостьянов направился к нему и, мягко взяв под руку, увлек за собой. Несколько офицеров из "Союза" бросились было за ним, но сопровождавшие Савостьянова двое преградили им дорогу: "Спокойнее, ребята, ничего страшного".
Савостьянов и Терехов остановились в шагах десяти от них, о чем-то беседуя. Терехов сделал знак своим людям, чтобы те не беспокоились. Разговор продолжался не более трех минут.
Погрозив пальцем Терехову, на что тот сделал жест ладонью типа "все в порядке", Савостьянов и сопровождавшие его люди, перешагивая через обрезки водопроводных труб, доски и сучки деревьев, пошли к машине. К Терехову подскочили его ближайшие соратники: подполковник Федосеенко и майор Никитин: "Что он от тебя хотел?" В голосе офицеров было больше раздражения, чем тревоги.
"Сдаваться приходил, - насмешливо ответил Терехов. - Они сейчас все забегали, как тараканы. Спрашивал, не найдется ли для него какой-нибудь должности. Он уже к Баранникову приходил, да тот его на… послал".
"А ты что ему сказал?" - спросил подполковник Федосеенко своего лидера.
"Я его тоже на… послал!" - отрубил председатель "Союза офицеров"
Терехов хотел еще что-то сказать по этому поводу, но какой-то подбежавший капитан доложил, что его вызывает генерал Ачалов.
Министр обороны был пьян и мрачен. Он сидел, положив локти на стол, глядя куда-то в пространство. Терехов за годы службы хорошо научился понимать настроение начальства, а потому официально доложил: "Товарищ генерал, подполковник Терехов по вашему приказанию прибыл!"
- Ты вот что, - медленно проговорил Ачалов. - Чтобы никаких импровизаций! Понял? Без приказа чтоб ни гу-гу. Все ясно?
Но Терехову было ясно не все.
- Вот так и будем здесь сидеть? - набычился он. - Люди в бой рвутся, товарищ генерал. Обстановка-то какая, посмотрите! Если мы начнем, вся армия сдетонирует, и народ поднимется. Ленин о такой обстановке только и мечтал! А так сидеть что толку? Связи с округами нет. Ни с кем нет. Сидеть и ждать, пока задавят?
- Все сказал? - поинтересовался генерал. - А теперь слушай меня. Связь и все такое прочее - это не твоя забота. Я сам разберусь. Но если твои люди сделают хоть шаг без моего приказа, ты крепко ответишь за это. Понял, подполковник? Можешь идти.
Когда Терехов вернулся к своим офицерам, те окружили его, спрашивая, что случилось.
"Связь нужна, - задумчиво произнес Терехов. - Пропадем без связи. Нужно что-то делать".
Посыпались разные предложения - от захвата "Останкино" до штурма узла связи Генерального штаба. Однако, какими силами проводить эти акции, никто не знал.
"Ладно, - сказал Терехов. - Что-нибудь придумаем".
И объявил, что едет домой. Никто не возражал. Все знали, что у подполковника была жена и трое дочерей, которых он искренне и нежно любил. В Белом Доме он уже сидел почти сутки, вызывая естественное беспокойство домашних.
На персональных "мерседесах" уехали домой и президент Руцкой, и спикер Хасбулатов, чтобы вернуться позднее на ночной чрезвычайный съезд народных депутатов, хотя уже было ясно, что кворум собрать не удастся.
Генерал Ачалов прикорнул на диване в выделенном ему кабинете. Как всякий офицер воздушно-десантных войск, генерал умел пить. Но сегодняшний коньяк был какой-то особый. Он путал мысли и валил с ног, как неочищенная "чача". Хотя сам по себе коньяк был превосходным.
Сразу же после отъезда Руцкого и Хасбулатова в Белом Доме снова погас свет. Запустить автономную станцию не удалось. Замелькали ручные фонари и свечи, запас которых обнаружили в одном из складских помещений.
На площади продолжали гореть костры, у которых дремали люди под пронизывающим ветром и налетающими снежно-дождевыми зарядами.
Замолкли вещающие почти круглосуточно громкоговорители, установленные на балконе здания-монстра.
Кончался день 22 сентября 1993 года, не принесший, казалось бы, никаких особо интересных событий. Но это было только на первый взгляд.
В воздухе уже просвистел МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА. Но никто тогда не заметил этого. Даже сам президент.
Древнее искусство владения мечом никогда не было доступно каждому, кто имел право или привилегию носить меч.
Виртуозы боя на мечах, которых было одинаково мало на Западе и на Востоке (хотя на Востоке, конечно, чуть больше), умели наносить удар так, что ни противник, ни присутствующие свидетели не могли заметить ни полета, ни удара меча, а порой - и самого меча. Только жертва удара начинала оседать на землю, а подбежавшие к упавшему с ужасом (или с радостью) убеждались, что голова у того отрублена, хотя еще и держится на месте - настолько тонким и изящным был разруб. А виртуоз, продемонстрировавший свое высочайшее искусство, либо тихо исчезал с места происшествия, держа под мышкой меч, который все ошибочно приняли за посох странника, либо, напротив, шумно заказывали вина всем присутствующим, которые смотрели на него с восхищением и мистическим страхом. А убитого тихо хоронили, пришив ему голову к телу суровыми нитками, чтобы он в более или менее приличном виде мог предстать перед Творцом.
Искусство владения мечом в огромной степени зависело от самого меча. Легенды сохранили нам имена нескольких мастеров, умевших ковать воистину волшебные мечи, обеспечивающие их владельцам, непобедимость и бессмертие. Но не в любых руках. Совместимость руки и меча - это уже область совершенно глубокой мистики, требующей тщательного изучения…
Выкованный Лениным "Пролетарский меч" был настоящим волшебным мечом - он срубил столько голов, что ученые до сих пор не могут подсчитать точное число. Неуважающие Ленина говорят о 60 миллионах голов, уважающие вождя уверяют, что голов было 120 миллионов. Пока шел академический спор о достижениях меча, Меч из "Пролетарского" стал "Партийным", а с августа 1991 года превратился в "МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА".
Так, по крайней мере, считал сам Президент, хотя в действительности он не владел мечом, а был всего лишь его рукоятью…
Государственный Меч, который до сих пор красуется на визитной карточке известного ведомства, разумеется, является обобщенным понятием.
Большой Государственный Меч складывается из тысяч малых мечей, за рукоятку которых сжимают руки, направляемые совсем другими головами, рук не имеющими.
В течение 70 лет Большой Государственный Меч остервенело рубил собственную страну, а десятки тысяч малых мечей - слепых, как и всякое орудие, помогали ему в этой многотрудной работе, расчленив в конце концов страну, как говяжью тушу. А затем началась разделка разрубленных кусков и в первую очередь - России.
Конечно, в наше время всеобщей деградации, героев этой книги "мечами" можно назвать с большой натяжкой. Это уже не "мечи" и даже не "стилеты", а скорее "заточки". Тем более, что руки, их державшие, больше привыкли именно к "заточкам", чем к архаичным "мечам", в самом названии которых сохранилось известное благородство. Но согласитесь, что назвать эту книгу "Заточки президента" было бы грубо и не очень литературно, хотя бы уже потому, что "заточки", сложенные вместе все-таки составляли нечто среднее между "мечом" и "ломом". Такой вот наполовину "лом", наполовину "меч". "Лом президента"? Тоже не звучит. Пусть останется "МЕЧ ПРЕЗИДЕНТА", поскольку в государственных руках любой лом превращается в меч, будь то "Пролетарский меч" или "Лом правосудия".
23 сентября все "мечи-заточки" пришли в действие.
Пока в Белом Доме при свечах и аккумуляторных лампах проходил чрезвычайный съезд народных депутатов, на котором с большими речами выступили Руцкой и Хасбулатов, выдержав свои речи в лучших традициях былых партийных съездов, пока генерал Ачалов получал медицинскую помощь от вчерашнего коньяка, в который, как показал анализ, чья-то "добрая" рука подмешала сильнейший наркотик, пока, вернувшись в Белый Дом, генерал Баранников (объявивший свою встречу со Степашиным "гнусной клеветой") согласовывал с народными депутатами списки на арест (Иона Андронов вскочил с места и заорал: "Бурбулиса не забудьте включить!"), одним словом, пока происходила вся эта рутинная "партийно-хозяйственная" работа, толпа перед Белым Домом росла, и "мечи-заточки" продолжали накалять обстановку, пытаясь довести ее до состояния неконтролируемой истерии.
Поздно вечером перед толпою с балкона выступил генерал Макашов, в очередной раз призвав собравшихся на подвиги во имя нашей Родины - Союза Советских Социалистических Республик. Толпа послушно скандировала "Савецкий Саюз! Савецкий Саюз!". В этот момент неожиданно появившийся Виктор Анпилов нахально отпихнул генерала от микрофона и сообщил, что подполковник Терехов со своим "Союзом офицеров" взял штурмом здание штаба объединенных Вооруженных сил СНГ, где идет бой. Анпилов призвал всех собравшихся идти к штабу ОВС СНГ и закрыть своими телами доблестных офицеров Терехова, чтобы никто не смог блокировать это "первое освобождение народом правительственное учреждение".
Возможно, что по какому-то сценарию "анпиловских" бомжей решено было покрошить из автоматов именно в подобной ситуации, а затем уже разобраться с остальными.
В первое мгновение генерал Макашов оторопел. Оторопел настолько, что публично, на всю площадь обозвал Анпилова "провокатором" и призвал собравшихся не трогаться с места. Стратегический ум генерал-полковника сразу же охватил ситуацию: Анпилов уводит толпу с площади на Ленинградский проспект в заранее расставленную ловушку. Белый Дом оголяется, и его (вместе со всеми обитателями) берут голыми руками.
Генерал Грачев уже объявил, что для его людей требуется всего час работы, чтобы очистить здание Верховного Совета "от всей нечисти".
Но Анпилов был не из тех людей, кому легко можно было заткнуть глотку. Он продолжал звать народ на штурм, и неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не появился один из добровольных адъютантов Макашова, доложивший, что штаб ОВС СНГ взят, и никто в помощи не нуждается.
Макашова и Ачалова просят прибыть туда и воспользоваться узлом связи для передачи сообщений в округа и гарнизоны от "законного" президента и его министра обороны.