Моя бабушка, которой больше не нужно было работать, в беспокойном забытьи лежала на диване, ослабленная вирусом, который вывел ее из строя на несколько недель. Бледная и изнемогающая от жары и высокого давления, она тем не менее утверждала, что поправляется. Только 1 сентября, в один из самых жарких дней, когда она совсем сдала, мама поняла, насколько серьезно ее состояние.
- Бруна… мне нехорошо, - с трудом выдохнула бабушка, и мама сразу же позвонила в офис отцу, но ей сказали, что он на встрече и поговорить с ним нельзя. К тому времени, как он получил ее сообщение и прислал личного врача, маму нашли без сознания рядом с бабушкой.
Делия умерла. После целой жизни тяжелой работы и трудного брака ее сердце попросту не выдержало. Ей было пятьдесят пять лет.
Она похоронила мужа, вырастила детей, увидела, как они нашли собственный путь в этом мире. Жизнь вместе с моей матерью в Балдуине должна была стать для нее ярким новым началом, и ее внезапная кончина, должно быть, явилась для мамы ужасным потрясением.
Осиротевшая, оставшаяся, в сущности, без родственников, о которых стоило бы упомянуть - после отчуждения сестры и брата, - моя мать была безутешна. Оглушенная дозами успокоительных средств, она слегла и была слишком надломлена, чтобы присутствовать на похоронах, которые состоялись на том же кладбище, где был предан земле мой дед по матери, Альфредо.
Мой отец взял на себя все хлопоты и в отсутствие матери позаботился о том, чтобы церемония прошла гладко. Франко прилетел домой с Сардинии, была и Габриэлла вместе со своей семьей. Им хватило одного взгляда на изысканно одетого джентльмена, который оплатил панихиду, чтобы сразу понять, кто это пошел на такие жертвы и почему их сестра с матерью жили в Балдуине. Они обменялись понимающими взглядами, но вслух ничего не сказали, и вскоре после короткой панихиды все разъехались, каждый в свою сторону.
Внезапного осознания своей полной изоляции в этом мире вполне хватило, чтобы у матери сдали нервы. За сравнительно небольшой отрезок времени она потеряла обоих родителей, отдалилась от родственников, отказала жениху, забеременела, бросила любимую работу и жила в постоянном страхе разоблачения. Предыдущий год жизни вместе с бабушкой, возможно, был для нее самым счастливым, но теперь женщины, к которой она была болезненно привязана с детских лет, больше не было, и мама не могла представить себе мир без нее.
Теперь у нее оставался только мой отец, который, как она боялась, почти наверняка умрет раньше нее: "С этого дня я жила в постоянном смертельном страхе, что он тоже скоропостижно скончается, оставив меня бездомной и осиротевшей. Он все время уверял меня, что у него отличное здоровье, но я-то знала, что он никогда не будет зависеть от меня так, как зависела я, и эта мысль приводила меня в ужас".
Почти бесчувственная от скорби, моя мать оставалась в постели на попечении врача и неброской governante, гувернантки, молодой испанки по имени Мария, которая прежде работала у моего отца горничной на вилле Камиллучча. Однако что бы он ни делал для моей матери, она, похоже, никак не могла избавиться от депрессии.
Ближе к концу года он не на шутку встревожился - особенно учитывая, что приближалось ее первое Рождество без бабушки, - и купил ей билет в Нью-Йорк на теплоход "Леонардо да Винчи". Мария поехала с ней в качестве дуэньи, а он пообещал присоединиться к ним вскоре после Рождества.
Это может показаться невероятным, однако моя мать полностью преобразилась через считаные дни пребывания на борту этого роскошного лайнера. Смена обстановки совершенно изменила ее настроение. Расслабляясь в великолепной каюте, самая молодая девушка, плывшая первым классом, она погрузилась в мир фантазий, где возродила себя. Будучи ребенком, она наблюдала, как ее мать шила красивые платья, и воображала себе иную, гламурную жизнь. Находясь в открытом море, свободная от чужих представлений о ней, она могла носить такие наряды и наконец осуществить свои грезы.
Когда я думаю о ней сейчас, мне трудно в это поверить, но история, которую она поведала о себе другим пассажирам, была такова: она - невеста успешного юриста, который женится на ней, как только она прибудет в Манхэттен. Возможность притвориться той, кем она не была, дарила ей удивительную свободу и позволяла воображению свободно парить. Всю свою молодую жизнь она оставалась просто Бруной Паломбо - послушной дочерью властного отца и девушкой, чья жизнь вращалась вокруг традиции и долга. Теперь же она была недосягаема для всей паранойи и риска скандала, которые преследовали ее в последнее время. Она не только завела новых друзей; ей вручили приз как самой красивой молодой женщине на борту.
Когда отец звонил, чтобы поговорить с ней через радиорубку, он поначалу удивлялся, узнавая, что ее нет в каюте. Где же она может быть? - недоумевал он, прогоняя ревнивые мысли. Когда это случилось снова, далеко не в первый раз, он впал в раздражение и бросил радиооператору: "Неужели так трудно найти одну пассажирку? Или вы полагаете, что она прыгнула за борт поплавать?!" Пока он возмущался, та женщина, которую продолжал называть в своих письмах "вихрем, лишившим покоя все [его] существо", завоевывала в его отсутствие новые сердца, сидя за капитанским столиком.
Но однажды пронизывающе холодным ноябрьским утром, когда теплоход дал гудок и вошел в глубокие воды реки Гудзон, приближаясь к острову Манхэттен, фантазии моей матери угасли. Строго следуя инструкциям отца, она надела теплое шерстяное пальто и вышла на палубу, чтобы увидеть статую Свободы, прорисовывающуюся сквозь холодный туман. Как и многие итальянцы, она мечтала когда-нибудь посетить Соединенные Штаты. Она слышала, с каким энтузиазмом мой отец рассказывал о Нью-Йорке, необыкновенном городе, который ему полюбился. И вот она была здесь - ей это удалось!
Однако вид знаменитой статуи Свободы лишь испортил ей настроение - не будет молодого красивого юриста, встречающего ее на причале, не будет подготовки к свадьбе. В сущности, она вообще сомневалась, что когда-нибудь станет невестой. И папы не было там, чтобы встретить ее. Они не увидятся еще месяц! Она была одинока, если не считать неразговорчивой компаньонки, в далекой и чужой стране.
"Я никогда не любила Америку так, как любил ее твой отец, - признавалась она впоследствии. - Это была его мечта, а не моя".
Несмотря на краткую передышку от тревог во время путешествия по океану, первый взгляд, брошенный ею на "землю свободных и родину храбрых", не вдохнул в нее мужества. Как не избавил и от призраков прошлого или темных теней над тем, что часто казалось ей несбыточным будущим.
Ее новый временный "дом", который мой отец арендовал у знакомого, был явно старомодным образчиком китча, с расписными потолками и унитазом в виде трона. Гротескные украшения крепились к поверхностям клейкой лентой, чтобы никто, не дай бог, не сдвинул их с места, а мебель была покрыта прозрачной пленкой. Не имело значения то, что квартира располагалась почти в центре города: мама никого там не знала и не представляла, куда можно пойти. Погода ухудшалась, превратившись в типичную для Восточного побережья США зиму со снегом и льдом, в результате чего им еще меньше хотелось выходить на улицу.
Замкнутые в четырех стенах и не имевшие друзей, эти две женщины провели Рождество дома, выставив на стол заказанные из фастфуда блюда: пиццу, гамбургеры, картофель фри и кока-колу.
К тому времени, когда в конце декабря приехал мой отец, он нашел свою возлюбленную подавленной как физически, так и эмоционально - и понял, что его план сработал с точностью до наоборот. Поскольку приближался канун Нового года, он повез ее в тот город, какой, он надеялся, послужит ей тонизирующим средством, - в Лас-Вегас, стоящий посреди пустыни Мохаве. Этот центр развлечений с его пальмами, стремительными силуэтами американских машин и повсеместными огромными неоновыми вывесками, известный под названием "город греха", был не похож ни на что из виденного ею прежде. Роскошные отели и казино, такие как "Сэндс" и "Дезерт Инн", гудели от возбуждения. Это была эпоха "крысиной стаи" и "Одиннадцати друзей Оушена", где ежевечерне выступали Фрэнк Синатра, Сэмми Дэвис-младший и Дин Мартин. Только что был выпущен хит Элвиса Пресли "Viva Las Vegas", и вскоре на Стрипе должны были выступать The Beatles. Как жаль, что я не была достаточно взрослой тогда, чтобы увидеть Вегас во времена его расцвета!
Когда моя мать глядела на заполненные игровые столы и пьющих мартини любителей крупных ставок, играющих в блек-джек, рулетку и крэпс - точь-в-точь как в кино, - ее глаза горели. Отец понял, что правильно сделал, привезя ее в Вегас, хотя и немного остерегался дать ей волю в казино.
Взволнованная всем увиденным, она поддалась свойственному ей азарту, поддразнивая отца и уговаривая поиграть с ней в рулетку перед ужином. Папа не раз в своей жизни шел на основательно просчитанный риск в деловой сфере, но он никогда не был азартным игроком, поэтому купил ей на сто долларов фишек, а сам пошел к барной стойке выпить коктейль. Если он думал, что вскоре она вернется к нему под бочок, то ошибался. Она все не появлялась. Он допил свой коктейль и пошел искать ее. Каково же было его потрясение, когда он увидел ее во главе стола с рулеткой в окружении подбадривавших ее воздыхателей, а горка фишек перед ней выросла в шесть раз!
- Бруна! Come hai fatto?- не веря своим глазам, спросил он, спеша увести ее, пока она не проигралась.
Смеясь от радости, мама согласилась остановить игру, но при одном условии.
- Сегодня я буду угощать тебя ужином! - вскричала она. Это была маленькая, но важная победа. С тех пор как она ушла с работы, мама целиком зависела от моего отца. Ей хотелось для разнообразия побаловать его, и этот жест глубоко его растрогал.
Мать говорила, что выражение его лица, когда она выхватила у официанта из рук счет в конце их трапезы, "стоило каждого броска костей!" Мой отец был ошеломлен открытием - новой гранью Бруны, которая пребывала в превосходном расположении духа, наслаждалась жизнью, но при этом не теряла контроля. Казалось, он никогда не любил ее сильнее, чем в тот миг.
Глава 10
Рождение дочери
Мой отец обожал торговаться. Прирожденный коммерсант, он ничто так не любил, как сбить цену у конкурента и совершить выгодную для себя сделку. Когда я была ребенком, он проделывал это не раз и не два.
Помню один эпизод в британском винном погребке, когда несчастный продавец совершенно был сбит с толку.
- Если бы вы предложили мне 10-процентную скидку при покупке десяти бутылок вина, - втолковывал ему отец, - я купил бы десять бутылок, а не пять, и вы заработали бы больше денег.
Его логика была неопровержимой, но продавца все равно приходилось уговаривать. Когда он, наконец, уступил, папа выставил на прилавок еще две бутылки и сказал:
- Итак, за двенадцать бутылок я получаю 12-процентную скидку, верно?
Продавец в конечном счете согласился, хотя у него глаза полезли на лоб, когда он увидел отцовский бумажник, распухший от купюр. Папа смеялся всю дорогу домой.
Для него вопрос заключался не в экономии денег, но в самой игре - поединке умов с собратом-торговцем, - и это выводило мою мать из себя. Она скорее ушла бы из магазина, чем стала бы позорить себя тем, что называла "базаром". Тем не менее она не могла удержаться от смеха всякий раз, когда отец выходил победителем из какой-нибудь заковыристой сделки.
В последующие годы я находила это ее смущение немного смешным, учитывая, как она в конечном счете торговалась с ним по поводу всего на свете - начиная с количества времени, которое он проводил с ней, и заканчивая серьезными жизненными решениями. Это была ее характерная черта, которой он всегда восхищался; она начала развивать в себе это свойство после поездки в Соединенные Штаты. По ее собственному признанию, переживания, связанные с Америкой, изменили ее.
Из неопытной девочки-подростка она превратилась в повидавшую свет молодую женщину, намеревавшуюся всерьез изменить свою жизнь и начать проявлять больше внимания к делам.
Для начала она решила съехать с квартиры в Балдуине. Та была слишком велика для одной женщины, да и находиться в этих пустых комнатах без бабушки было для нее невыносимо. Она сдала квартиру в аренду, и папа подыскал ей другую, более подходящую, поблизости от своей старой холостяцкой квартирки в квартале Парьоли, неподалеку от парка Вилла Боргезе. Еще одно важное изменение в ее жизни - решение больше появляться на людях. Она так наслаждалась путешествием на теплоходе и пребыванием в Вегасе, что, вернувшись в Рим, стала планировать встречи с Николой или Лючией по вечерам, после окончания их работы, и с другими друзьями, с которыми какое-то время не общалась.
Следующие полгода моя мать вела беспечный образ жизни, а отец по-прежнему летал по миру, проверяя работу уже существующих магазинов и планируя открытие новых. Он продолжал жить по своему обычному расписанию, проводя неделю в одном городе, потом неделю в другом; этот цикл означал, что мама обычно виделась с ним каждые четыре недели. Он уже давно задался целью открыть отделение в Лондоне, и всякий раз, прилетев в Англию, чтобы присмотреть потенциальное помещение, останавливался в отеле "Савой", где в юности работал мой дед. Он просматривал подробные характеристики разнообразных магазинов, сдаваемых в аренду, и в конечном счете заинтересовался помещением на Бонд-стрит.
По маминому совету он назначил Николу одним из менеджеров. Мама знала, что Никола горит желанием вернуться в Лондон, и это назначение стало бы для него трамплином, чтобы расширить предприятие и посмотреть мир. Никола пришел в восторг, а моя мать была рада ему помочь.
Замыслы моего отца по расширению бизнеса в Америке осуществились беспрепятственно, когда он открыл магазин в Палм-Бич, штат Флорида. Носящий простое название "150, Уорт", этот магазин на Уорт-авеню сразу же стал местной достопримечательностью. Его открытие совпало с запуском в производство новой сумки на ремне, названной в честь Жаклин Бувье Кеннеди, очаровательной молодой жены нового американского президента Джона Кеннеди, который заступил на президентский пост в январе 1961 года. В дополнение к сумке "Джеки" (мгновенно ставшей хитом после того, как Жаклин сфотографировалась, позируя с этой сумкой) мой отец также выпустил гармонирующие туфли, изготовленные непосредственно для нее.
В мае 1962 года мои родители отправились на Пальма де Майорку, один из Балеарских островов у побережья Испании. Они провели там несколько идиллических дней, подыскивая виллу у моря, где моей матери предстояло провести лето с теми немногими друзьями, которые знали о ее романе. Папа намеревался приезжать при любой возможности. Он был в прекрасном настроении и наконец-то целиком принадлежал ей, вдали от бурлящей деловой жизни. На обратном пути, возвращаясь домой, они остановились на уик-энд в Мадриде и устроили себе романтический ужин, чтобы отпраздновать день рождения отца - ему исполнилось пятьдесят семь лет. Это был волшебный вечер, скрашенный выступлением гитариста фламенко и севильских танцовщиц, и они позабыли обо всем, блаженствуя вдали от любопытных глаз.
"Не помню, чтобы мы еще когда-нибудь были так счастливы", - с ностальгией вспоминала мама.
Вскоре от былой радости не осталось и следа, когда она обнаружила, что снова забеременела - на этот раз мною. Несмотря на все их предосторожности, я была зачата в один блаженный миг в Мадриде. Это было то время в их жизни, когда они были преданы друг другу, но, как ни печально, мое появление грозило разрушить хрупкое счастье.
Память о тех муках, которые испытала мать, потеряв первого ребенка, вызвали эмоциональный срыв. Они с отцом никогда не обсуждали возможность еще одной беременности и не представляли, что будут делать на этот раз. Вообразите себе ее страх. Как могла она думать о появлении ребенка при таких обстоятельствах? Риск был слишком велик и потенциально способен стереть все, к чему они с отцом стремились.
Мою мать, которая была близка к истерике, необходимо было буквально привести в чувство.
- Все будет хорошо, Бруна, - говорил отец, крепко взяв ее за плечи. - Ты родишь этого ребенка. У тебя будет наилучший возможный уход, и когда ребенок появится, живой и здоровый, я позабочусь о вас - о вас обоих. Обещаю.
- Но как, Альдо? - в слезах стонала она. - Где? Это невозможно!
- Мы родим этого ребенка, - настойчиво проговорил мой отец и добавил с улыбкой: - И он будет носить мою фамилию. Tutto è possibile, Нина.
Оказалось, что все действительно возможно.
Отец был спокоен и утешал ее; интуитивно она поняла, что может довериться ему, но все равно ей было страшно. Как они смогут сохранить это в тайне? А как же его другая семья? Олвен и его сыновья всегда маячили где-то на периферии сознания, хотя редко упоминались в их разговорах. Мама даже не помышляла вмешиваться в папины решения, но все же переживала из-за того, как он будет справляться с возникшей ситуацией.
Несмотря на драматические перемены, они оба не стали менять своих планов на лето. Однако, вместо того чтобы с нетерпением готовиться к материнству, она сходила с ума от страха перед вероятностью (весьма реальной), что кто-то может разоблачить ее истинное лицо - беременную любовницу женатого мужчины.
Мне, пережившей беременность трижды, очень хорошо знакомо это ожидание. В нем присутствует волнение от того, что ты создаешь новую жизнь вместе с любимым мужчиной, а после третьего месяца ты уже можешь объявить об этом миру. Потом появляются первые признаки движения, время от времени - толчки. Но у моей матери ничего этого не было. Для нее существовали только проблемы, и чем крупнее становилась я внутри нее, тем сильнее нарастала ее тревога.
Ко времени возвращения в Рим она куталась в свободные пиджаки и многослойную одежду, но когда прошло пять месяцев, стало ясно, что она больше не может скрывать свой живот. Ее положение требовало решительных мер.
- Ты должна переехать в Лондон, - внезапно объявил мой отец. Не склонный к панике, он, казалось, был совершенно спокоен, сообщая эту грандиозную новость.
Мама пришла в ужас.
- В Лондон? Но зачем? Я там никого не знаю!