Начавшаяся Вторая мировая война полностью изменила жизнь ее семьи. Как только в Италии произошел переворот и правительство было низложено, мой дед Альфредо лишился работы, которую надеялся сохранить до конца жизни. Муссолини был арестован и содержался под арестом на уединенном горном курорте, пока нацисты не совершили налет; они дерзко выкрали его, вывезя на самолете, после чего вернули к власти как марионеточного правителя. Его новый режим был установлен в Гарньяно, на берегах озера Гарда в северной части Ломбардии. Восемьсот бывших правительственных служащих, включая моего деда, были призваны на работу в этот городок. У них, оставшихся в Риме без работы, не было особого выбора, кроме как принять это предложение. Альфредо был особенно счастлив возможности снова послужить своему дуче.
Моя мать, которой тогда было пять лет, была усажена в поезд вместе с ее матерью, старшим братом Франко и сестрой Габриэллой. Семья покинула Рим и поселилась в маленьком домике в курортном городке Мадерно, расположенном недалеко от Гарньяно. Не считая восторга от увиденного впервые в жизни снега, в остальном переезд дался им нелегко: пришлось жить в городке, где основная часть недвижимости была изъята для расселения внезапного наплыва приезжих. Местные жители, которые свысока глядели на южан, злились на новоприбывших, и мою мать дразнили в школе за ее римский акцент, заставляя ее стыдиться и чувствовать себя чужаком.
Охраняемый солдатами и изрытый бомбоубежищами, этот прежде мирный регион теперь часто становился объектом налетов авиации союзников. Когда несколько солдат Муссолини были убиты во время авианалета, жителям городка, включая мою мать, было приказано выстроиться вдоль улиц для участия в траурной процессии. Семья Паломбо, скучавшая по дому и не сумевшая освоиться в новой среде, оставалась в Мадерно до конца войны и прибытия американских войск. После казни Муссолини им пришлось вернуться в Рим. Этот опыт изменил их всех.
Моему деду удалось найти гораздо менее значительную должность, чем была у него до войны, с меньшей зарплатой. Затаенная злоба сказалась на его здоровье, усугубив уже существовавшие язву желудка и болезнь почек, и боль лишь ухудшала и без того скверное настроение. Моя мама часто становилась жертвой дурного нрава отца, ее били за малейшую провинность. Мой дядя Франко старался не попадаться отцу на глаза, а тетя Габриэлла, которая была красива, умна и вообще "папина дочка", единственная избегала его постоянных придирок. Мою мать часто - и не в ее пользу - сравнивали с Габриэллой, что порождало у младшей дочери ощущение, будто у нее мало общего с братом и сестрой. Одинокая и погруженная в себя, она научилась играть и жить в своем собственном мирке. Памятуя о своей изоляции в детстве, могу лишь посочувствовать ей.
Что ж, по крайней мере, хотя бы мать любила ее без всяких условий - или так она думала. В восемь лет мама случайно подслушала, как моя бабушка говорила подруге: "Я не хотела рожать Бруну. Мы не могли позволить себе еще одного ребенка, и я делала все, чтобы избавиться от плода". Моя мать, слишком незрелая, чтобы разбираться в причинах, была буквально сокрушена услышанными словами, оставившими в ее душе шрамы на всю жизнь. Вскоре после этого у нее сложилась странная привычка - повсюду носить с собой сумочку как источник утешения. Эта привычка сохранилась у нее до сих пор. В сумочке она держала свои немногочисленные детские сокровища и начала обмениваться ими со всеми, кто предлагал ей какой-либо подарок. Даже если речь шла о чем-то настолько тривиальном, как конфета, она чувствовала, что должна ответить взаимным даром, даже если для этого приходилось оторвать пуговицу на блузе. Бабушка считала подобное поведение умилительным, не понимая, что это знак внутреннего эмоционального конфликта, связанного с восприятием собственной ценности.
Вопреки открытию истины о том, что поначалу она была нежеланным ребенком, единственные счастливые детские воспоминания моей матери связаны с бабушкой. Солнечное расположение духа Делии освещало ее квартиру, когда она садилась за швейную машинку и, напевая, принималась строчить платья, каких никогда не могла бы позволить самой себе. Бруна наблюдала, как она создавала какой-нибудь ошеломительный наряд, от выкройки до готовой вещи, за считаные часы, и грезила наяву о жизни людей, которые могли носить такие экстравагантные одежды.
- Я любила наряжаться и делать макияж, - рассказывала она. - Брала мамину подводку для глаз и основательно наносила ее на веки, пока не становилась похожей на Клеопатру. Я воображала себя экзотической женщиной, которая носит все эти прекрасные наряды и живет совершенно иной жизнью.
Моя бабушка была чем-то вроде экстрасенса и утверждала, что у нее часто бывают предчувствия. Однажды она подняла глаза от швейной машинки и объявила: "Твоей сестре Габриэлле придется усердно трудиться, чтобы получить то, чего она хочет. Но тебе, Бруна, все подадут на блюдечке с голубой каемочкой".
Про себя моя мать подумала тогда, что это крайне маловероятно.
К тому времени, когда мама стала подростком, у нее появилась проказница-подруга по имени Мария-Грация, которая подбивала ее бунтовать против строгих правил, установленных отцом. Для начала Бруна попробовала "запретные плоды" вроде жевательной резинки и сигарет, а потом начала поздно приходить домой, рискуя быть избитой, если отец узнает об этом. Однако в возрасте четырнадцати лет ее интерес переключился на мальчиков - или, точнее, на одного мальчика. Его звали Пьетро. Он был на три года старше ее: брюнет с густыми волосами, необыкновенно длинными ресницами и "красивым ртом".
Влюбленные делали все то, что обычно делают все юные пары, например, ежевечерне прогуливались на площади, проводили время с друзьями или смотрели дублированные голливудские фильмы типа "Ровно в полдень" и "Поющие под дождем". Пьетро был единственным сыном и трудился в семейном процветающем пищевом бизнесе - работа, которая требовала частых деловых поездок. Он был обеспеченнее большинства молодых людей, а когда на 18-летие ему подарили "Фиат-1100" (Magic Millecento), стал первым обладателем собственной машины в их кругу. Увозя мою мать на романтические прогулки в автомобиле, Пьетро парковался в каком-нибудь уединенном местечке, переключал радио на фоновую музыку, а потом пытался ласкать ее, в то время как она сопротивлялась всему, что заходило дальше поцелуев.
Вполне счастливая со своим бойфрендом, дома мама была далека от радужной жизни. Хотя мрачный нрав деда несколько смягчился после неожиданного выигрыша в лотерею (около 5000 долларов), при его домашней тирании моя мать и тетя Габриэлла должны были одеваться консервативно и неукоснительно соблюдать установленный им "комендантский час". И то и другое вызывало у них возмущение. Маме казалось, что он задался целью сделать всех окружающих несчастными, и она не видела никаких шансов, что положение когда-нибудь изменится.
Но однажды жарким июньским днем 1953 года все действительно изменилось. Мама вернулась из школы, и соседка сообщила ей, что ее отец упал без чувств и его отвезли в больницу. Поскольку проблемы со здоровьем преследовали ее отца долгие годы и незадолго до этого он перенес операцию по удалению камней в почках, мама не слишком сильно волновалась.
Она села за кухонный стол и начала листать газету, пестревшую публикациями о коронации королевы Елизаветы. Рассматривая фотографии из Лондона, она ела вишни из миски, оставленные для нее матерью. В забытьи поедая их одну за другой, она прислушивалась к тиканью часов на стене и ждала возвращения матери. Меньше чем через час та же соседка, которая впустила ее в квартиру, снова ворвалась в дверь с криками: "Твой папа умер! Твой папа умер!" Альфредо Пабомбо убил ictus cerebrale, или инсульт. Мама в шоковом оцепенении так и продолжала сидеть, доедая вишни, не говоря ни слова и глядя на часы. С тех пор вкус вишен всегда напоминал ей об этом моменте.
Я не знала никого из своих бабушек и дедушек, но мне известно, что у матери сохранилось мало приятных воспоминаний об ее отце и она не особенно скорбела о нем. К счастью, на момент его смерти семья стала более обеспеченной благодаря неожиданному лотерейному выигрышу и пенсии правительства. Затем, вскоре после его кончины, моя тетя Габриэлла уехала из родительского дома, выйдя замуж за стоматолога, а дядя Франко нашел место в компании British Petroleum. Моя мама захотела получить профессию и начала посещать курсы стенографии, где познакомилась с ровесниками и стала чаще отлучаться из дома. Она почувствовала некоторое облегчение, пока Франко не принял на себя роль главы семейства и не стал насаждать правила, установленные отцом, особенно в том, что касалось поведения моей мамы.
- Я делала все, что было в моих силах, только бы вырваться от Франко и из этой квартиры, - рассказывала она мне. - Однако он по-прежнему следил за каждым моим шагом и набрасывался на меня как пес, если я опаздывала домой к установленному им "комендантскому часу". Он был сущим тираном!
Эти диктаторские замашки проявлялись и в характере Пьетро, который неожиданно решил, что моей матери не нужно пользоваться косметикой - а ею пользовалась любая красивая молодая signorina, особенно такая яркая, как моя мама. "И еще я не хочу, чтобы ты носила туфли на высоком каблуке, когда ты не со мной", - настаивал он. Пьетро также хотел всегда знать, где она находится в данный момент. Их постоянные препирательства приводили к ссорам по телефону, которые неизменно заканчивались тем, что она бросала трубку.
Однажды вечером, когда они сидели, ласкаясь, в его машине, Пьетро неожиданно сделал ей предложение. Еще не успев подумать о том, что́ говорит, она услышала, как ее собственный голос произносит слово Si ("Да"). Он был настолько уверен в ее ответе, что сразу же вынул из кармана маленькую бархатную коробочку, в которой лежало кольцо с жемчугом, предназначенное для помолвки. Она надела его на палец, хотя не любила жемчуг и втайне сомневалась, стоит ли менять жизнь под гнетом Франко на жизнь под тиранией Пьетро.
Моя бабушка была удручена этой новостью. У нее имелись собственные сомнения насчет Пьетро, которые она тут же высказала дочери, сообщив о том, что сама совершила ошибку, выйдя замуж за ее отца. "Подумай хорошенько о том, что делаешь, Бруна, - предостерегала она. - Не думаю, что Пьетро тебе подходит. Даже если ты все же решишься и выйдешь за него, то помяни мое слово, вернешься домой через три дня".
Маму терзали сомнения. Она пообещала себе, что никогда не станет жить с таким авторитарным человеком, каким был ее отец; но, с другой стороны, ей казалось, что большинство итальянцев ведут себя точно так же. Да и был ли у нее на самом деле какой-либо выбор? Пьетро, в сущности, был человеком достойным и совестливым и явно обожал ее. Ее подруги то и дело твердили ей, что он - "завидная партия", из него получится надежный муж и прекрасный отец.
Не зная о ее сомнениях, Пьетро уже строил планы их совместного будущего и начал отдавать маме половину своих еженедельных заработков, которые она хранила в обувной коробке, спрятанной под комодом в ее спальне. Их совместная жизнь казалась предопределенной. Как в детстве она отрывала пуговку от своей блузки, чтобы отдать ее в обмен на чужой подарок, так и сейчас она вверила себя ему в обмен на его защиту. Казалось, альтернативы нет.
Когда мама окончила курсы стенографии, бабушка в решительных выражениях сказала ей, что, если она рассчитывает иметь собственные деньги, ей придется найти работу. Пьетро согласился на это очень неохотно, но именно он выбрал для нее и рабочее место, и работодателя, когда его зять Лоран сказал ему, что есть подходящая должность в фирме GUCCI.
Было яркое пятничное утро 1956 года, когда моя мать приблизилась к ключевому моменту своей жизни, входя в магазин, о котором никогда прежде не слышала. Не сознавая важности этого дня, она в изумлении оглядывала роскошный, но скромный по размерам магазин с его деревянными витринами, благоухающими новенькой кожей. Когда Лоран поманил ее за собой, она последовала за ним в офис на первом этаже, заметив, что каблуки ее туфель глубоко утопают в зеленом ковре. Зять Пьетро был утонченным, высоким, стройным малым и казался совершенно расслабленным. Он рассказал ей, что рабочее место, которое может ей подойти, - это работа на складе с начальной зарплатой в 25 тысяч лир в неделю. Эта сумма показалась ей ошеломительной.
- Если будешь хорошо справляться, сможешь пробиться и в торговый зал, - прибавил он.
В восторге от идеи быть одной из тех шикарных "витринных" девушек, мимо которых она только что проходила на первом этаже, мама едва не налетела на него, когда он повел ее по коридору в другой кабинет с дверью, отделанной стеклянной панелью. Поворачивая ручку, он улыбнулся и сказал:
- Вначале я должен представить тебя боссу, - и перед тем как открыть дверь, Лоран прошептал: "Ничего не говори, пока к тебе не обратятся, да и тогда говори не слишком много". Она внезапно так занервничала, что у нее закружилась голова.
Они вошли в удивительно непритязательный кабинет, искусно обставленный в духе неофициальности. В маленькой приемной сидела, быстро печатая на машинке, секретарша. Позади большого деревянного стола стоял стильный, модно одетый бизнесмен с редеющими волосами, элегантно зачесанными назад.
- Дотторе Гуччи, это девушка, о которой я вам говорил, - беззаботно сказал Лоран. Он использовал обращение "дотторе", обычно используемое в речи в знак почтения, вне зависимости от квалификации лица, к которому обращаются. - Ее зовут Бруна Паломбо. Она училась на стенографистку, но, если вы одобрите, я хотел бы для начала испытать ее на первом этаже.
Мой отец вышел из-за стола, чтобы пожать моей матери руку и сверкнуть обезоруживающей улыбкой. Она подняла глаза, встретившись с его взглядом, когда он спросил, сколько ей лет. Она сказала, что в октябре будет девятнадцать, он оглядел ее и ответил:
- Очень хорошо. Можете начинать на следующей неделе.
Она опустила взгляд, едва веря своим ушам.
Те несколько минут, что она провела внутри магазина Гуччи, были единственной темой, о которой она была способна говорить в тот день. Едва добравшись до дома, она буквально засыпала мою бабушку и свою подругу Марию-Грацию подробными рассказами о том, как там все богато, и то и дело восклицая:
- Вы даже представить себе не можете!
- А твой начальник каков? - спросила Делия.
- Он добрый, - задумчиво ответила Бруна. - И у него синие-пресиние глаза… такие глаза!
Момент, когда ей предложили работу, был, как она потом рассказывала мне, самым волнующим событием ее молодых лет: "Я просто не могла дождаться, когда приступлю к работе!"
Когда моя мать в понедельник села в оранжевый автобус "М", чтобы отправиться на работу, это определенно был один из счастливейших дней в ее жизни. Казалось, события приобрели сходство с кинофильмом; Бруна ехала мимо Колизея до Пьяцца ди Спанья и воображала, что играет роль молодой горожанки. Благодаря случаю и удаче она каким-то образом проскользнула в волшебный портал и вступила в другой мир, о котором мечтала, будучи маленькой девочкой, - мир, населенный людьми, вольными делать все, что им вздумается, и носить платья вроде тех, что создавала ее мать.
Первые несколько недель она работала с описями, инвентаризацией и установкой ценников в служебном помещении магазина - и делала это с удовольствием. Всякий раз, когда выдавалась возможность, она заглядывала в торговый зал и увлеченно наблюдала, как сливки общества собирались там под хрустальными люстрами: "Этот магазин привлекал таких интересных, элегантных людей, все они явно были богатыми, многие приходили из расположенных неподалеку посольств, были некоторые люди из киноиндустрии. Меня завораживало то, как они одевались, какие прекрасные ювелирные украшения носили".
Она незаметно для окружающих изучала и свойственный этим утонченным посетителям язык тела, а также позы и повадки обслуживающего персонала, готового с энтузиазмом расхваливать товары и предлагать покупателям любую необходимую им помощь. "Buongiorno, posso esserle d’aiuto?" - вежливо спрашивали они, демонстрируя тот уровень этикета, на котором настаивала семья Гуччи еще со времен моего деда.
Пусть моя мать ни разу не слышала этого названия до того, как начала там работать, но она быстро пришла к пониманию, что это один из самых роскошных брендов во всей Италии: в двери магазина часто входили такие звезды, как Ава Гарднер, Джоан Кроуфорд, Керк Дуглас и Кларк Гейбл. Даже королева Англии была покупательницей GUCCI: будучи юной принцессой, она заглядывала во флорентийский магазин. Юную представительницу британского королевского семейства в сопровождении фрейлины обслуживал лично Гуччо Гуччи, и она якобы сказала ему: "В Лондоне нет ничего подобного!"
Вскоре пришла очередь моей матери занять место в торговом зале - событие, которого она ждала с таким же трепетом, с каким модель ждет своего первого выхода на подиум.
Хотя она поначалу делала ошибки, ее скромность и милая улыбка вскоре завоевали симпатию персонала и покупателей. Когда я смотрю на ее фотографии того времени, многое становится понятно: она была потрясающей девушкой, и ее присутствие, должно быть, вызывало немало волнений. Один иранский дипломат, по-видимому, проникся к ней такими нежными чувствами, что стал одним из завсегдатаев магазина и как-то раз признался, что у нее, с ее темными волосами и фарфоровой кожей, "облик персидской красавицы".
Возвращаясь домой, она говорила моей бабушке, что работа у Гуччи стала сбывшейся мечтой, и весело добавляла: "Я каждый день чувствую себя так, словно попала в сказку!" По мере того как росла ее уверенность в себе, она, подражая более опытным девушкам в торговом зале, начала вовлекать посетителей в разговоры.
Мой отец, которого она знала как "дотторе Гуччи", то появлялся, то исчезал - и всегда с головокружительной скоростью. Он работал как минимум шесть дней в неделю и летал по всему земному шару. Его рабочее расписание было невероятно напряженным. Папа не переставал трудиться даже в августе, когда, следуя давней итальянской традиции, большинство римлян уезжали из города, чтобы отдохнуть у моря или в более прохладном горном климате. Он оставался работать, жалуясь, что все остальные его соотечественники - fannulloni, то есть бездельники.
Плотно надвинув на голову мягкую фетровую шляпу, зажав под мышкой кожаный атташе-кейс, мой отец носился с места на место, но никогда не упускал возможности зорко отслеживать все детали, оказываясь в каком-либо из своих магазинов. В манере, которой я сама не раз была свидетельницей, он останавливался, чтобы поправить малейшую несимметричность или проверить, достаточно ли сверкает какая-нибудь глянцевая поверхность, заставляя своих работников трепетать от страха. Он то и дело терял терпение и взрывался, распекая какого-нибудь бедолагу из мелких служащих, который неряшливо оформил витрину или осмелился оставить на стекле отпечаток пальца.
- Вы что, ослепли? - кричал он. - Неужели вы ничему здесь не научились?