Было безумием ходить по Лондону. Когда мы подошли к клубу, то нам показалось, что он горит, а потом показалось, что в клубе премьера шоу и он просто освещен снаружи. Понимаешь, мы подумали: "Черт, что здесь происходит?" Мы хохотали на улицах и кричали: "Давайте выбьем окно!" – просто безумие. Мы себя не помнили. Когда мы наконец вошли в лифт, то нам показалось, что и он горит, но это был лишь слабый красный свет. Мы все визжали и были в состоянии, похожем на истерию. Когда мы все при ехали на нужный этаж, потому что дискотека была наверху, лифт остановился, двери открылись, и мы все… (Джон показывает, как они визжали.) Я читал в свое время описание того, какое действие оказывает опиум, и подумал: "Черт! Вот оно". И потом мы отправились в клуб и ко мне подошел какой-то певец и спросил: "Можно сесть рядом с тобой?" А я сказал: "Только если не будешь болтать", – потому что я просто не мог думать. Кажется, так продолжалось всю ночь. Не помню подробностей. Джорджу каким-то образом удалось довезти нас до дома в своем "мини". Мы продвигались со скоростью десять миль в час, но казалось, что мы гнали со скоростью тысяча миль в час, и Патти предложила выйти и поиграть в футбол. Я, как всегда, выдавал разные истерические шутки… Боже, это было просто ужасно, но потрясающе. В то время я сделал несколько рисунков. Где-то они у меня лежат. На них четыре лица и слова: "Мы все с тобой согласны!" Я подарил их Ринго, оригиналы. Я много рисовал в ту ночь. А потом дом Джорджа показался мне большой подводной лодкой. Я вел ее, а они все по шли спать. Я управлял лодкой; казалось, она плывет выше стены высотой восемнадцать футов, а я ею управляю.
Когда ты пришел в себя, что ты подумал?
– Месяца два я чувствовал себя совершенно разбитым. Во второй раз мы приняли ЛСД в Лос-Анджелесе. Мы ехали в один из тех домов, дом Дорис Дэй или чей-то еще, где мы обычно останавливались в Штатах, и трое из нас приняли наркотик: я, Ринго и Джордж. Возможно, группа Byrds, Нил, или как его там, один из Stills and Nash, Кросби и еще один парень, который обычно руководил, Макгинн… думаю, они употребили уже несколько доз, но не уверен. Был там еще репортер, Дон Шорт. Мы находились в саду; это случилось только во второй раз… Потом ребята увидели репортера, и мы подумали: "Что нам делать?" Мы очень боялись и ждали, пока это пройдет, а он не понимал, почему мы не уходим. Нилу, который тоже никогда раньше не принимал "кислоту", мы сказали, чтобы он спровадил Дона Шорта, а он не знал, что делать.
Пришел Питер Фонда, а это уже другое дело. Он все время говорил (Джон произносит шепотом.): "Я знаю, что такое быть мертвым". И мы спросили: "Что же?", – а он все время одно и то же твердил. Мы говорили: "Ради Христа, заткнись, нам без разницы, мы не хотим знать", – а он раз за разом повторял: "Я знаю, что такое быть мертвым". Вот так я написал "She Said, She Said". Помнишь, там есть такие слова: "Я знаю, что такое быть мертвым". Это была грустная песня, наркотическая песня, мне кажется. "Когда я был юн…" Видишь ли, так или иначе все вытекает из раннего детства.
Итак, ты пристрастился к ЛСД в 1964 году. Как долго это продолжалось?
– Годами. Должно быть, я употребил его тысячу раз.
Буквально тысячу раз или пару сотен?
– Тысячу. Я привык просто глотать его все время. Я никогда не брал наркотик в студию. Однажды я подумал, что у меня при себе ЛСД, и уже не мог отделаться от этой мысли. Не помню, какой мы тогда записывали альбом, но я принял "кислоту" и просто заметил… Я вдруг просто испугался микрофона. Я подумал, что заболел, и еще подумал, что сейчас свихнусь. Я сказал, что мне нужно на воздух. Они повели меня наверх на крышу, и Джордж Мартин странно смотрел на меня, и тогда меня осенило: я, должно быть, употребил "кислоту". Я сказал: "Ну, я не могу продолжать, вы играйте, а я буду просто смотреть". И знаешь, я стал сильно нервничать, глядя на них. Я говорил: "Все в порядке?" А они отвечали: "Да". Они все были сама любезность и продолжали делать запись.
Другие "битлы" не настолько пристрастились к ЛСД, как ты?
– Только Джордж. В Лос-Анджелесе, когда мы приняли наркотик во второй раз, Пол был настроен против этого. И мы все несколько ожесточились и говорили что-то вроде: "Мы принимаем, а ты нет". Но мы все еще видели его, понимаешь? Мы не могли есть. Мне просто не удавалось брать пищу руками. Там были все те люди, которые обслуживали нас в доме, а мы роняли еду на пол и все такое. Прошло еще много времени, прежде чем ЛСД попробовал Пол. Тогда об этом стало широко известно.
И?..
– Думаю, Джордж очень налегал на наркотики; вероятно, мы были самыми ненормальными. Пол держался чуть дольше, чем я с Джорджем.
Он был самый правильный?
– Насчет правильного не знаю. Скорее стойкий. Думаю, ЛСД шокировал его до глубины души, как и Ринго. Возможно, они об этом сожалели.
Много ли раз у тебя был передоз?
– Много. Господи Иисусе, потому я и перестал глотать наркотики. Я уже не мог это переносить.
Тебе стало слишком страшно их употреблять?
– Вроде того, но я перестал – не знаю, на какое время, – а потом снова начал, незадолго до того, как познакомился с Йоко. Дерек справился и… видишь ли, я получил послание, что должен разрушить свое эго, и я это сделал, ты знаешь. Я читал работы Лири; мы собирались пройти всю ту игру, через которую проходят все, и я себя разрушил. Я медленно собирал себя во время общения с Махариши. Но прошло два года или чуть больше, и я разрушил мое эго.
Я не верил, что могу что-то сделать, и позволил людям создать себя, и позволил им делать буквально все, что им угодно. Я был просто ничтожеством. Просто дерьмом. Дерек дал мне дозу в своем доме, когда вернулся из Лос-Анджелеса. Он сказал что-то вроде "Ты в порядке" – и напомнил, какие песни я написал. "Ты написал это", и "Ты сказал это", и "Ты умный, не бойся".
Через неделю я отправился к Дереку вместе с Йоко, и мы снова приняли дозу, и она совершенно убедила меня в том, что я – это я и что все в порядке. Так-то. Я снова начал борьбу, снова став рупором, и сказал: "Я могу сделать это, черт побери, именно этого я хочу, понимаешь? Я хочу этого и не опущусь". Я сделал это, и поэтому я сейчас здесь.
В какой-то момент, между "Help!" и "Hard Day’s Night", ты снова начал употреблять наркотики и писать песни о наркотиках?
– Сочиняя "A Hard Day’s Night", я сидел на таблетках – это наркотики, более серьезные наркотики, чем марихуана. Я начал глотать таблетки с пятнадцати лет… нет, с семнадцати, когда стал музыкантом. Чтобы выжить в Гамбурге, играя по восемь часов за ночь, нужны были "колеса". Вам их давали официанты – таблетки и выпивку. Каким же я был алкашом в школе искусств. Альбом "Help!" появился, когда мы стали курить марихуану и бросили пить – все просто. Для выживания мне всегда нужен был наркотик. Другим – тоже, но я всегда принимал больше, больше таблеток и всего остального, вероятно, потому, что я был безумнее других.
Очевидно, что в музыке ты многое делал под влиянием ЛСД.
– Да.
Это как-то повлияло на твою концепцию музыки, как ты думаешь? В целом.
– Это было только другое зеркало. Не чудо. Это было скорее видимостью и психотерапией, способом заглянуть в себя – вот и все. Знаешь, я не очень помню. Но не это писало музыку… Я пишу музыку в тех обстоятельствах, в которых нахожусь, сижу я на наркотиках или на воде.
В книге Хантера Дэвиса, "авторизованной биографии", говорится…
– В (лондонской) Sunday Times было написано нечто потрясающее. И все неправда. Моя тетушка выбила все проблески правды из моего детства, а мы с мамой допустили это, это была просто отписка. Не было ничего сказано об оргиях и всякой гадости, случавшейся во время турне. Я хотел, чтобы появилась настоящая книга, но у всех нас были жены, и нам не хотелось оскорблять их чувства. Хватит об этом. Потому что у нас все еще есть жены.
Турне The Beatles напоминали фильм Феллини "Сатирикон". Это был наш имидж. Приятель, наши турне были чем-то особенным; если бы ты мог принять участие в наших турне, ты бы это почувствовал.
Это когда вы ехали в какой-то город… отель?..
– Куда бы мы ни приезжали, там всегда начинался целый спектакль. У каждого из нас была отдельная комната, в которую мы старались никого не пускать. В комнатах Дерека и Нила всегда было полно полицейских, девиц и всяких мошенников, которые хотели попасть к нам. "Сатирикон"! А что поделаешь, когда действие таблетки прошло, а уже пора идти? Обычно я не спал всю ночь из-за Дерека, независимо от того, был там кто-то или нет. Их тогда называли не группиз, а как-то иначе, а если не было группиз, то были шлюхи и все что угодно.
Кто занимался всем этим?
– Дерек и Нил – это было их дело – и Мэл, но не буду в это вдаваться.
Как бизнесмены при заключении договора.
– Если мы брали город, так уж брали. И нечего рассусоливать. Есть фотографии, как я в Амстердаме на четвереньках выползаю из публичного дома и все такое. В такие места меня сопровождала полиция, потому что им не хотелось громкого скандала, понимаешь? Я, правда, не хочу говорить об этом, потому что Йоко будет неприятно. И это нечестно. Достаточно сказать, что наши турне были "Сатириконом", вот и все, потому что я не хочу оскорблять ничьи чувства. Это просто нечестно.
Что еще опущено в книге Хантера Дэвиса?
– Не знаю, потому что не помню. Еще одну книгу о The Beatles, под названием "Love Me Do", написал Майкл Браун. Она лучше. Это была правдивая книга. Майкл написал, какими мы были ублюдками. Никем иным и быть невозможно, когда испытываешь постоянное давление, и мы выбрались из этого благодаря людям вроде Нила, Дерека и Мэла. Они выглядели невозмутимо, даже когда возмущались нами, но никогда не подавали виду и не верили в правдивость того, о чем читали. Они смыли с нас много грязи, потому что мы оказались в дерьмовом положении. Это была нелегкая работа, и кому-то надо было за нее расплачиваться. Дэвис не пишет об этом, о том, какими мы были ублюдками. Чертовы ублюдки – вот кто были The Beatles. На такое способны только ублюдки, это факт, и The Beatles были самыми худшими ублюдками в мире.
Йоко. Как вам удалось сохранить чистоту имиджа? Удивительно.
Джон. Всем хочется сохранить свой имидж. Тебе этого хочется. Прессе тоже, потому что эти люди хотят получать бесплатную выпивку, и бесплатных шлюх, и развлечения: всем хочется быть на стороне победителя. Мы вели себя будто цезари; кто бы стал упрекать нас, зная, что мы заработаем миллион фунтов? Вся эта реклама, взятки, подкуп, организация чертовой шумихи. Все хотели влезть в это, и некоторые до сих пор пытаются примазаться – они причитают: "Не отнимайте у нас Рим, наш карманный Рим, где все мы можем владеть домами, и машинами, и любовницами, и женами, и секретаршами, и тусовками, и выпивкой, и наркотиками… Не отнимай его у нас, безумец Джон. Ты сумасшедший… Глупый Джон хочет все это отнять".
Ты хотел это отнять?
– Что?
Возможность быть одним из The Beatles?
– Если бы я смог быть долбаным рыбаком, я бы им был. Если бы у меня были способности быть кем-то другим, чем я есть, я был бы другим. Быть артистом – это не развлечение. Ты пишешь и ты знаешь, что это пытка. Я читал о Ван Гоге, о Бетховене, о разных чуваках. Если бы Гоген показался психиатрам, то мы лишились бы лучших его картин. Эти ублюдки просто высасывают из нас все до капли…
Мне противно быть артистом, мне противно кривляться для этих чертовых идиотов, которые ничего не знают… Не могут чувствовать. Я – тот, кто чувствует, потому что я – тот, кто выражает. Но они живут во мне и других артистах, и мы едины… даже с боксерами – когда Оскар выходит на ринг, они подначивают его; он разок двинет Клею, а все уже приветствуют его. Лучше быть зрителем, правда, но я не в состоянии.
Одна из моих привлекательных сторон – то, что я хочу быть рыбаком… Я знаю, это звучит глупо, как и то, что лучше быть богатым, чем бедным, и вся эта чушь, – но я хочу, чтобы боль была неведением или благословением, или чем-то таким. Если ты не знаешь, приятель, то боли нет – вот что я скажу.
Как ты думаешь, какое влияние оказали The Beatles на историю Британии?
– Не знаю про "историю". Люди у власти, и классовая система, и вся никчемная буржуазия все те же; только вот множество ребят среднего класса, пидоров с длинными-длинными волосами бродят по Лондону в сверхмодной одежде, а Кеннет Тайнан сколачивает состояние на слове "fuck". Кроме этого, ничего не произошло. Мы все изысканно одеты, все те же ублюдки у руля, все те же люди всем правят. Все то же самое.
Мы немного подросли, и в этом перемена, все стали немного свободнее и все такое, но игра все та же. Черт, они делают все то же – продают оружие в Южную Африку, убивают черных на улицах; люди живут чертовски бедно, а по ним бегают крысы. От подобного просто тошнит, у меня и на это открылись глаза.
Мечта ушла. Все то же самое, только мне тридцать лет и вокруг много волосатых людей. Так-то, приятель, ничего не произошло, только мы выросли, мы сделали наше дело – как нам велели. Вы, ребята, почти все так называемое нынешнее поколение, ваше время настало. Мы, знаешь ли, в меньшинстве; люди вроде нас были всегда, но, может быть, их не так много. Наверно, есть тому причина.
Как ты думаешь, почему The Beatles оказали большее влияние на Америку, чем на Англию?
– По той же причине, почему американские звезды ярче в Англии. Мы были настоящими профессионалами к моменту поездки в Штаты; мы просто выучили правила игры. Когда мы приехали сюда, то знали, как обращаться с прессой; британская пресса была самая навязчивая в мире, но мы смогли со всем справиться. Все было в порядке.
Во время полета я думал: "О, мы не сделаем этого", или я сказал так в фильме или где-то еще, но это другая сторона меня. Мы знали, что покорим вас, если только сможем овладеть вашими умами. Мы были новыми.
И когда мы прибыли сюда, вы все расхаживали в долбаных "бермудах", у всех вас были бостонская стрижка "ёжик" и брекеты на зубах. Это сейчас все говорят: "The Beatles ушли в прошлое, так вот, приятель". А тогда девчонки выглядели как долбаные лошади 1940 года. Не было никакой моды на платья и на джаз. Мы просто думали: "Какая безобразная раса"; это выглядело просто омерзительно. Мы думали, что все англичане были стилягами, но, конечно, это было не так. Только мы и The Rolling Stones были по-настоящему стильными, остальные англичане – такими же, как всегда.
У вас есть склонность к национализму – мы просто смеялись над Америкой, надо всем, кроме музыки. Мы тащились от черной музыки, здесь же даже черные смеялись над людьми вроде Чака Берри и исполнителями блюзов; черные думали, что не модно любить по-настоящему модную музыку, а белые только слушали Джэн и Дина и все такое. Мы чувствовали, что получили послание, в котором говорилось: "Слушайте музыку". То же самое было в Ливерпуле; там мы чувствовали себя белыми воронами, слушая старые записи. Никто не слушал их, кроме Эрика Бёрдона в Ньюкасле и Мика Джаггера в Лондоне. Это было так фантастично. Когда мы прибыли сюда и увидели то же самое – что никто не слушал рок-н-ролл или черную музыку в Америке, – мы поняли, что находимся на земле, где эта музыка родилась, но никто об этом не желает знать.
Какую роль ты играл (если играл) в написании песен, которые у всех ассоциируются с Полом, – вроде "Yesterday"?
– Не имею никакого отношения к "Yesterday".
"Eleanor Rigby"?
– Я написал едва ли не больше половины слов.
Когда Пол показал тебе "Yesterday"?
– Не помню. Правда, не помню. Давно. Думаю, он… Правда, не помню, забылось.
Кто написал "Nowhere Man"?
– Я, я.
Она о ком-то конкретном?
– Вероятно, обо мне. Помню, я был одержим этой паранойей – пытался написать что-нибудь, и ничего не получалось. Поэтому я просто лег, чтобы не писать, и тогда она получилась, вся вещь на одном дыхании.
Какие песни остались в твоей памяти как песни Леннона/Маккартни?
– "I Want to Hold Your Hand", "From Me to You", "She Loves You" – пришлось бы составить список. Их было так много – миллиарды. Когда ты в рок-группе, приходится писать синглы, непрерывно их писать. Все больше и больше. Мы оба в этом участвовали.
Песня "You’ve Got to Hide Your Love Away" из альбома "Help!". Как ты ее написал? При каких обстоятельствах? Где ты был?
– Я был в своем доме в Кенвуде и как раз писал песни. Был у меня такой период – каждый день я пытался написать песню, и это была одна из тех немного грустных песен для себя: "Here I stand, head in hand…"