Можно только гадать, отчего Клешнин не разоблачил подмену сразу же, но нет сомнения, что по приезде в Москву он обо всем подробно доложил правителю. Более того, есть основания считать, что не только Борис Годунов, но и царь Федор ЗНАЛ о мистификации в Угличе и держал ее в тайне. Утечка информации взорвала бы хрупкое спокойствие государства, и Смута началась бы на девять лет раньше.
Объясняется и таинственное исчезновение Афанасия Нагого из Углича в день приезда следственной комиссии. Она, как известно, арестовала всех Нагих, кроме Афанасия, - его не могли нигде отыскать. Он объявился лишь через три дня - в Ярославле, у английского торгового агента Горсея. Нагой сообщил ему о смерти царевича, а также об отравлении царицы - будто бы у нее выпадают волосы и сходят ногти, и он, Афанасий, просит его, Горсея, Христа ради помочь лекарствами. Получив от английского купца нужный настой, Афанасий уехал в Углич, но туда не прибыл.
Очередная мистификация. Зачем она понадобилась? Разве в Угличе не имелось лекарств? Или Афанасий, зная о хороших отношениях между Горсеем и Годуновым, позаботился таким образом, чтобы правитель получил сведения о смерти царевича из "независимого источника"? И поверил сообщению - чего Нагой единственно и добивался. Годунова нужно было во что бы то ни стало убедить, что царевича больше нет, - только тогда удавалось выиграть время, чтобы надежно спрятать Дмитрия.
В тот же день, 15 мая 1591 г., произошло еще одно примечательное событие, отчего-то не привлекшее внимания историков: от угличского причала отошло несколько стругов, принадлежавших донским казакам во главе с атаманом Корелой. Когда они прибыли в город - не так уж важно. А вот зачем… Хотя и этим вопросом можно бы не мучиться, если бы не роль, которую сыграл Корела через 12 лет, став вернейшим соратником Лжедмитрия I. Случайность, конечно, не исключена, но такие случайности бывают только в плохих романах. Скорее всего, визит казаков в Углич - запланированное мероприятие, и, по мнению некоторых исследователей (например, Петра Васильева), струги не случайно отбыли из Углича в тот самый день. Ибо пассажиром одного из них был… живой и невредимый царевич.
Издавна интересовали историков отношения инокини Марфы и самозванца. Почему та отдала нательный крест сына какому-то безвестному бродяге, явившемуся к ней в монастырь одетым в рубище и в сопровождении такого же, как он, оборванца? Мнения специалистов сошлись на том, что Отрепьев получил крест либо с помощью какой-то дьявольской хитрости, либо запугав старицу, душевно ослабленную долгим заточением. Здесь мы подходим, пожалуй, к главному - к личности загадочного монаха Леонида, спутника Отрепьева.
О существовании Леонида никогда не слышали даже студенты первых курсов истфаков. А между тем его личность - ключевое звено самозванческой интриги.
Любой, кто знает - из учебников истории либо из пушкинского "Бориса Годунова" - обстоятельства побега Отрепьева из Чудова монастыря, запомнил и его товарищей Варлаама Яцкого и Мисаила Повадьина, бежавших вместе с ним, и считает, что беглецов было трое. Но исторические документы свидетельствуют о четверых! И первое свидетельство такого рода содержится в "Извете" самого Варлаама (т. е. его показаниях как сообщника Отрепьева по побегу, данных правительству Василия Шуйского, теперь уже царя, в 1606 г). Автор повествует, как он, не желая вместе с Отрепьевым покидать Киево-Печерскую лавру, просил настоятеля оставить его, на что тот ответил: "Четверо вас пришло, четверо и подите". Позже много спорили, кто же был четвертым; называли провожатых - монахов Ивашку Семенова и Пимена, но в конце концов дружно сошлись на Леониде. О нём упоминают многие источники того времени: "Иное сказание", "Повесть, како восхити царский престол Борис Годунов", "Сказание о царствовании царя Феодор Иоанновича", "Записки" капитана Маржерета, "Хроника" Буссова и т. д.
Но кто же такой Леонид?
Сенсационные сведения о нём отыскались в синодике Макарьевского монастыря на Нижегородчине. Та поминальная книга, начатая еще при Алексее Михайловиче, предназначалась для занесения в нее лишь имён русских царей, высших церковных иерархов и наиболее знатных бояр и дворян. И в их списке - сразу за митрополитами и архиепископами - указан… инок Леонид! А уж затем идут Мстиславские, Шуйские, Романовы. О чем это говорит? Не о том ли, что спутник Отрепьева, с которым тот посетил инокиню Марфу (Марию Нагую) в монастыре и которому она отдала нательный крест царевича Дмитрия, и был самим царевичем? Подчеркиваю - Марфа отдала крестик именно Леониду, а не Отрепьеву!
Такой вывод кажется шатким лишь на первый взгляд. О том, что Лжедмитрий I и Отрепьев - разные люди, говорили как их современники, так и ученые более поздних времён. Григорий Отрепьев - лицо, несомненно, историческое, но он старше Лжедмитрия I минимум на 10 лет. Последнему в описываемый период было года 23–24, чему есть документальные подтверждения (хотя бы письмо папского нунция в Кракове - Рангони), тогда Отрепьеву - не менее 36.
Позвольте, спросит читатель, разве можно рассуждать о возрасте Отрепьева, коль скоро точная дата его рождения неизвестна? По официальной версии, он появился на свет на рубеже 70-х - 80-х гг. XVI столетия… Оказалось, кое-какие сведения о его жизни сохранились в истории церкви. В частности, описываются торжества в Пскове и Новгороде в честь одного из святых в 1597 г.: на них присутствовал ни кто иной как дьякон Григорий Отрепьев! Представлял он там особу патриарха Иова, и тот даже поручил Отрепьеву составить канон в честь святого. Дьякон его составил и ПОДПИСАЛ ТЕКСТ! Следовательно, появилась возможность сравнить почерки Отрепьева и Лжедмитрия I. Так вот: анализ не выявил между ними никакого сходства!
Но вернемся к возрасту Отрепьева. Итак, в 1597 г. он служил дьяконом. По церковным правилам, этот чин давался человеку не моложе 29 (прописью - двадцати девяти) лет от роду!
Значит, в 1605 г. Григорию Отрепьеву было не менее 36 лет. Если на московский трон сел именно он, то как ему "удалось сбросить" как минимум 12 лет?
Зато стоит допустить, что на русском престоле тогда сидел не самозванец, а подлинный Дмитрий Иванович, как тотчас разъясняются все странности и нестыковки. Другое дело, что общественному мнению трудно отказаться от стереотипного взгляда на вещи. Слишком долго людям внушали, что "царь Дмитрий Иванович" есть Лжедмитрий I, а тот, в свою очередь, есть Григорий Отрепьев. Зачем внушали - тема особая.
Каков же общий вывод? Видимо, только один: обстоятельства гибели царевича Дмитрия в Угличе в том виде, как они изложены в "Обыске", в полной мере не отражают случившегося. Не исключено, что царевича спасли и что именно он царствовал на Москве в 1605–1606 гг. А что касается его "неправильного" поведения, отмеченного современниками… Да, царь Дмитрий нарушал русские обычаи и обряды, неверно прикладывался к иконам, говорил с заметным акцентом. Что ж удивительного - целых 12 лет, причем с раннего детства, Дмитрий жил среди "ляхов"! Он вполне мог не только основательно подзабыть уклад русской жизни, но и приобрести польский акцент, впоследствии так смущавший московитов.
"Княжна Тараканова": реальности и мифы
Арест в Ливорно
С утра 21 февраля 1775 г. набережную небольшого итальянского города Ливорно заполнили толпы людей. Судя по оживленным разговорам, все ждали какого-то красочного представления. А оно и в самом деле готовилось: как стало известно, в этот день русскую эскадру, стоявшую на рейде Ливорно, должны были посетить великая русская княжна и ее жених, граф Алексей Орлов-Чесменский, командующий морскими силами России в Средиземном море. Приезд столь высоких гостей не мог не сопровождаться торжествами, и толпа на берегу с нетерпением ожидала прибытия принцессы и графа.
Наконец они появились, и великая княжна, бережно поддерживаемая под руку Орловым, пересела из кареты в шлюпку, доставившую ее к борту "Исидора", корабля, на котором держал свой флаг командир эскадры контр-адмирал Самуил Грейг. Великую княжну подняли на палубу, и над рейдом раздалась музыка корабельных оркестров; матросы, стоя на реях, украшенных флагами расцвечивания, кричали "ура!"
Встреченная Самуилом Грейгом, принцесса обошла корабль, приветствуя выстроившихся офицеров и матросов, после чего избранное общество направилось в адмиральскую каюту, где уже был накрыт роскошный стол. Последовали многочисленные тосты, кубки едва успевали наполнять. Затем все снова вышли на палубу, поскольку начались корабельные маневры.
Великая княжна была в восторге от зрелища. Захваченная им, она потеряла ощущение времени и очнулась лишь после того, как почувствовала какое-то движение у себя за спиной. Оглянулась и увидела караул с гвардейским капитаном во главе. Ни графа Орлова, ни адмирала Грейга, которые только что стояли рядом, нигде не было.
- Что сие означает? - спросила великая княжна.
Начальник караула положил руку на эфес шпаги:
- По именному повелению ее императорского величества вы арестованы!
Княжна не проявила ни малейших признаков страха.
- Немедленно позовите графа Орлова! - приказала она тоном, не допускающим возражения.
- Граф, как заговорщик, арестован по приказанию адмирала, - ответствовал начальник караула.
Это был заведомый обман, но женщина, называвшая себя великой русской княжной, не знала, что стала его жертвой, и по-прежнему настаивала на немедленном свидании с графом Орловым. Пришлось применить силу.
Под конвоем солдат ее отвели в каюту и заперли там вместе с камердинером и служанкой.
Особа, чей арест мы только что описали, считается одной из знаменитейших самозванок всех времён и народов, носившей множество имён: дочь гетмана Разумовского, принцесса Волдомир, внучка шаха Надира, персидская княжна Апи-Эмете, Азовская принцесса, фрау Шолль, г-жа Франк, мадам де Тремуйль, княжна Радзивилл, пани Зелинская, графиня Пинненберг, "последняя из дома Романовых княжна Елизавета". И хотя она никогда не называла себя княжной Таракановой, именно это имя навсегда пристало к ней и прославило ее в истории.
Выдавая себя за дочь императрицы Елизаветы Петровны и графа Алексея Разумовского, она так ловко распускала слухи о себе, что общественное мнение тех лет было уверено: княжна Тараканова - действительно царское дитя.
Об этом говорили и писали как ее современники, так и люди позднейшего времени, а известный русский художник, академик живописи К. Д. Флавицкий, создал знаменитую картину, изображающую гибель Таракановой в Петропавловской крепости. Событие случилось якобы в 1777 г. во время сильнейшего наводнения в Петербурге, когда княжну забыли (по другой версии, не захотели) вывести из камеры.
Но то - легенда. Самозванка (в официальных бумагах она проходит как "всклепавшая на себя имя") действительно содержалась в Петропавловской крепости, но не утонула во время наводнения, а умерла за полтора года до этого, в декабре 1775 г., от чахотки. Документы о ней (ее письма, переписка о ней между графом Орловым и Екатериной II, розыскное дело, которое вел фельдмаршал А. М. Голицин) позволяют достаточно подробно проследить путь самозванки (или настоящей принцессы?) и изумиться его извивам и той поистине нескончаемой череде превращений, через которые прошла женщина, в конце концов, назвавшая себя княжной Елизаветой Всероссийской.
От Парижа до берегов Адриатики
Документально подтверждено, что первое появление княжны Таракановой на политической сцене относится к весне 1772 г., когда она объявляется в Париже, именуя себя то княжной Волдомир, то персианкой Али-Эмете. Однако в книге французского автора де Кастеры, вышедшей в 90-Х гг. XVIII в., есть рассказ о том, что еще в 1767 г. известный польский вельможа Кароль Радзивилл, яростный противник России, взял на воспитание девочку, которую молва считала дочерью императрицы Елизаветы и которую позднее Радзивилл выпустил на подмостки истории в роли самозванки. Однако этот факт оспаривается целым рядом исследователей.
Как бы там ни было, но в 1772 г. наша героиня появляется, повторяем, в Париже. Выдавая себя за наследницу богатейшего состояния, которое должна вот-вот получить, она ведет роскошный образ жизни, напропалую занимая деньги у французских банкиров, очарованных прекрасной "персианкой". До тех пор, пока в начале 1773 г. кредиторы не подступили к ней вплотную. Тогда Али-Эмете, не долго думая, покидает Париж и оказывается в Германии, во Франкфурте-на-Майне.
Но деньги требуются и там, и княжна Волдомир находит человека, готового ради нее на любые траты. Это был некто князь Лимбургский, холостяк сорока двух лет. Он претендовал на герцогство Шлезвиг-Голштинское, имел свой двор, крохотное войско, право награждать орденами, а главное - свой бюджет. Это интересовало Али-Эмете в первую очередь, и она быстро прибрала князя Лимбурга к рукам. Очарованный ею, он совсем потерял голову и предложил прелестнице руку и сердце. Но она не торопилась с замужеством, вынашивая совершенно иные планы.
А тем временем в ее окружении появляются новые люди, и среди них шляхтич Михаил Доманский, эмигрант, мечтавший о воссоединении Польши (она была разделена летом 1772 г. между Россией, Австрией и Пруссией), отличавшийся большой храбростью и воинским мастерством. К тому же он был очень недурён собой, что тотчас отметила княжна Волдомир, которая вскоре сделала Доманского своим любовником.
Но ее альковные дела нас интересуют меньше всего; гораздо важнее другое: был ли Доманский тем человеком, который, как считают некоторые историки, заронил в ее сознание мысль назваться наследницей российского престола? Конечно, невозможно ответить на этот вопрос со стопроцентной гарантией, однако есть факты, наводящие на определенные размышления, и главный среди них - те изменения, которые произошли в поведении княжны после знакомства с Доманским. Если раньше она называла себя многими именами, но ни разу - дочерью императрицы Елизаветы, то именно в декабре 1773 г., когда в ее жизнь вошёл Доманский, княжна Волдомир впервые объявила о своем праве на российский престол.
Чем объяснить такой факт? Вероятно, лишь тем, что "дыма без огня не бывает", и Доманский действительно навел свою любовницу на мысль "всклепать на себя имя".
Но действовал ли он самостоятельно? Едва ли. Скорее всего, за развитием событий следили и направляли их некие силы, заинтересованные в возникновении очередной смуты в России.
Что же это были за силы? Здесь большинство историков вполне единодушны: всякая нестабильность внутри Российской империи была на руку так называемым Барским конфедератам (из числа шляхты), выступивших в свое время против политики Екатерины II в отношении Польши, а затем, после своего разгрома, эмигрировавших в страны Европы. Именно они спали и видели Польшу свободной и ее спасение связывали только с одним - с отстранением от власти Екатерины II, которая, по их мнению, породила все польские беды. Ведь это она сначала посадила на польский престол своего любовника Станислава Понятовского, а потом и вовсе поделила Польшу. (Справедливости ради укажем, что конфедераты были не совсем правы, ибо совершенно бешеная инициатива в вопросе о первом разделе Польши исходила от прусского короля Фридриха II, горевшего желанием расширить свои границы за счет ее земель.) Шляхтичи не отказались бы и от физического уничтожения ненавистной русской императрицы, но поскольку осуществить это было чрезвычайно трудно, почти невозможно, главным избрали вариант с самозванкой.
Имелись ли у них шансы на успех? Имелись - и довольно неплохие. Во-первых, конфедераты как нельзя лучше выбрали время для своих происков - в августе 1773 г. разразился пугачевский бунт, буквально потрясший империю, а во-вторых, у Екатерины, кроме преданных помощников, имелась и сильнейшая оппозиция, которая только и ждала подходящего момента, чтобы свергнуть ее с престола. Так что, окажись самозванка на российской территории да имей к тому же военную поддержку, неизвестно, чем бы закончилась столь грандиозная интрига. Кстати, соискательница престола очень хорошо понимала необходимость опоры на нечто реальное, но прежде чем рассказать о ее попытках в этом направлении, вернемся ненадолго к Пугачеву, что очень важно для нашего повествования.
До недавнего времени считалось, что Пугачев - это стихийный народный вожак, призвавший под свои знамёна всех обездоленных и угнетенных, и наивно, в меру своего понимания действительности, принявший имя "доброго" царя Петра III (тот, несмотря на свое недолгое царствование, пользовался народным признанием, поскольку одним из своих указов отобрал немалые земельные владения у церкви, чем и вызвал к себе симпатию масс). Однако исторические розыскания последних лет дают совершенно иную картину. Имеются неопровержимые доказательства, превращающие Пугачева из народного героя в национального изменника, ибо, как выясняется, он был ставленником не революционно настроенных казаков, а выдвиженцем мирового масонства, пешкой в руках тех сил, которые издавна стремились к дестабилизации, расчленению, а в идеале - к уничтожению России. Думается, недалек тот день, когда в этом вопросе будут поставлены последние точки.
И еще одно замечание. Пугачевское движение по размаху вполне сравнимо с восстанием Степана Разина. Но вот поразительное отличие: о Стеньке народ сложил немало песен, которые поются и по сей день, о Пугачеве же - ни одной! В чем же дело? Не в том ли, что камертон народной души давно уловил фальшь в звучании чужеземных пугачевских струн?
Итак, в конце 1773 г. наша героиня стала выступать уже как принцесса Елизавета. Тогда же произошло событие, которое рано или поздно должно было произойти, - она встретилась с Каролем Радзивиллом. О чем они беседовали на сей раз - неизвестно, зато в переписке, которая началась между ними после свидания, говорилось о многом. Например, планировалось поднять в поддержку Пугачеву восстание в Польше и в белорусских землях, а также посетить Стамбул и попросить у турецкого султана помощи против России (Османская и Российская империи находились в то время в состоянии войны). В этом Радзивилла и самозванку поддержал французский король Людовик XV, всячески стремившийся не допустить усиления России в Европе.
Поскольку в Польше и в Белоруссии дела с восстанием затягивались, решили сначала отправиться в Стамбул. Путь к нему лежал через Венецию, куда первым прибыл Радзивилл - в январе 1774 г. Самозванка, под именем графини Пинненберг, объявилась там в последних числах мая и остановилась в доме французского посольства. Но ненадолго - уже 16 июня, зафрахтовав корабль, Радзивилл с сообщницей отплыли в Стамбул. Однако противные ветры сбили судно с курса, и оно оказалось на рейде острова Корфу. Здесь наняли другое судно, но и вторая попытка добраться до турецкой столицы не увенчалась успехом. Достигли только Рагузы (ныне хорватский город Дубровник). Ее власти не питали симпатий к Екатерине II, а потому самозванка и Радзивилл были приняты радушно.