Содержание:
Предисловие 1
Глава I. Сошествие в ад 1
Глава II. Джонни Апрайт 3
Глава III. Мое жилище и жилища других 4
Глава IV. Человек и бездна 5
Глава V. Те, кто на краю 6
Глава VI. Переулок Фраинг-пэн, или Я заглядываю в ад 7
Глава VII. Кавалер ордена Виктории 9
Глава VIII. Возчик и плотник 10
Глава IX. "На колу" 12
Глава X. "Хождение с флагом" 15
Глава XI. "Обжорка" 15
Глава XII. День коронации 17
Глава XIII. Дэн Каллен, портовый грузчик 20
Глава XIV. Хмель и сборщики хмеля 21
Глава XV. Мать моряков 22
Глава XVI. Собственность против личности 23
Глава XVII. "Непригодность" 24
Глава XVIII. Заработная плата 25
Глава XIX. Гетто 26
Глава XX. Кофейни и ночлежные дома 29
Глава XXI. Необеспеченность 30
Глава XXII. Самоубийства 32
Глава XXIII. Дети 34
Глава XXIV. Ночные призраки 35
Глава XXV. Вопль голодных 35
Глава XXVI. Пьянство, трезвенность и экономность 37
Глава XXVII. Система управления 38
Проклятие 39
Примечания 39
Джек Лондон
Люди бездны
ГОВОРЯТ ПЕРВОСВЯЩЕННИКИ И ПРАВИТЕЛИ
"Господь, мы безгрешны, мы славим творца,
Сын строит у нас по заветам отца;
Взгляни: присносущий образ твой
Царит безраздельно над нашей страной.
Тяжел наш труд - огнем и мечом
Мы древний порядок в стране блюдем,
Мы жезлом стальным направляем стада -
Да найдут они верный путь всегда!"
Двоих показал богомольцам Христос:
Работник - угрюм, изможден, бос,
И дева - несчастна, худа, тиха,
Повел ее голод стезею греха.
И сильных толпа отхлынула вспять,
Ризы свои боясь запятнать;
Христос восскорбел, и молвил им он:
"Вот как вами образ мой искажен".
Джеймс Расселл Лоуэлл
Предисловие
В этой книге описано то, что мне пришлось испытать летом 1902 года. Я отправился на "дно" Лондона с чувством, свойственным каждому исследователю. Меня убедят лишь факты, решил я, лишь то, что я увижу собственными глазами, а вовсе не поучения третьих лиц, которые не были на "дне", и даже не свидетельства очевидцев, побывавших там до меня. Скажу еще, что к жизни "дна" я подходил с одной простой меркой: я готов был считать хорошим то, что приносит долголетие, гарантирует здоровье - физическое и моральное, и плохим то, что укорачивает человеческий век, порождает страдания, делает из людей тщедушных карликов, извращает их психику.
Я увидел много плохого, - это читателю будет ясно из моей книги. Однако прошу не забывать, что время, которое я описываю, считалось "хорошим временем" в Англии. Я увидел голод и бездомность, увидел такую безысходную нищету, которая не изживается даже в периоды самого высокого экономического подъема.
За летом пришла суровая зима. Страдания и голод - голод в самом точном смысле слова - приняли столь широкие размеры, что общество не могло справиться с этим бедствием. Безработные устраивали демонстрации, нередко свыше десяти демонстраций в день в разных концах Лондона. Громадные толпы запружали улицы и громко требовали хлеба. М-р Джастин Мак-Карти в своей статье в нью-йоркском "Индепендент" за январь 1903 года кратко охарактеризовал положение в следующих словах:
"Работные дома не могут вместить всех голодных, молящих каждый день и каждую ночь о пище и ночлеге. Благотворительные организации уже исчерпали все свои средства, стремясь прокормить вымирающих от голода обитателей чердаков и подвалов в тупиках и закоулках Лондона. Сонмы безработных и голодных денно и нощно осаждают казармы Армии спасения в различных районах Лондона, но дать им пристанище негде и поддержать их силы нечем".
Меня обвиняют в чрезмерно пессимистической оценке нынешнего положения дел в Англии. Должен сказать в свое оправдание, что я по природе самый что ни на есть оптимист. Но человечество для меня - это не столько разные политические объединения, сколько сами люди. Общество развивается, в то время как политические машины рушатся, идут на свалку. Что касается английского народа, его здоровья и счастья, то я предрекаю ему широкое, светлое будущее. Что же касается почти всей политической машины, которая ныне так плохо управляет Англией, то для нее я вижу лишь одно место - мусорную свалку.
Д ж е к Л о н д о н
Пидмонт, Калифорния.
Глава I. Сошествие в ад
Христос, на город наш взгляни,
Любовь и жалость в нас сохрани,
Пусть будут кротки наши сердца
До конца.
Томас Э ш
- Но поймите, это невозможно, - убеждали меня знакомые, к которым я обращался с просьбой помочь мне проникнуть на "дно" Восточного Лондона. - Или уж попросите тогда себе проводника в полиции, - подумав, добавляли они, мучительно силясь понять, что происходит в сознании этого сумасшедшего: несомненно, голова у него дурная, хотя он и явился с хорошими рекомендациями.
- Да на что мне ваша полиция! - возражал я. - Единственно, чего я хочу, - это попасть на Восточную сторону и повидать все собственными глазами. Хочу узнать, как и почему и во имя чего живут там люди. Короче, сам хочу пожить среди них.
- Пожить там! - кричали все в один голос, и я читал решительное неодобрение на их лицах. - Ведь там, говорят, есть такие места, где человеческую жизнь ни в грош не ставят!
- Вот-вот, - нетерпеливо перебивал я. - Как раз то, что мне нужно.
- Но это же невозможно! - неизменно слышалось в ответ.
- Да не за этим вовсе я к вам пришел, - вспылил наконец я, раздраженный бестолковостью моих собеседников. - Я тут новый человек и надеялся разузнать у вас хоть что-нибудь о Восточной стороне, чтобы правильно к этому делу приступиться.
- Но мы же ничего не знаем о Восточной стороне! Это где-то там… - И мои знакомые неопределенно махали рукой в ту сторону, где иногда восходит солнце.
- Тогда я обращусь к Куку, - заявил я.
- Вот и хорошо! - сказали они с облегчением. - У Кука-то уж наверное знают!
О Кук! О "Томас Кук и сын", разведчики путей, всемирные следопыты, живые указательные столбы по всему земному шару, надежные спасители заблудившихся путешественников! Вы могли бы в мгновение ока и без малейших колебаний отправить меня в дебри черной Африки или в самое сердце Тибета, но в восточные кварталы Лондона, куда от Ладгейт-серкус рукой подать, вы не знаете дороги!
- Уверяю вас, это невозможно, - изрек ходячий справочник маршрутов и тарифов в Чипсайдском отделении конторы Кука. - Это так… гм… так необычно!
- Обратитесь в полицию, - заключил он авторитетным тоном, видя, что я продолжаю настаивать. - Нам еще не приходилось сопровождать путешественников на Восточную сторону, нас об этом никогда никто не просил, и мы решительно ничего не знаем про эти места.
- Ладно, не беспокойтесь, - прервал я, испугавшись, как бы ураганом его отрицаний меня не вышибло вон из конторы. - Но все-таки вы можете кое-что сделать для меня. Я предупреждаю вас о своих намерениях, чтобы в случае чего вы имели возможность удостоверить мою личность.
- Ага, понимаю! Чтобы мы сумели опознать тело, если вас убьют?
Он произнес это так весело и хладнокровно, что моему воображению вмиг представился мой голый изуродованный труп на мраморном столе в мертвецкой. Журчит без умолку холодная вода; а вот и он, этот клерк из конторы Кука, скорбно и сосредоточенно склонившись надо мной, он подтверждает, что это тот сумасшедший американец, которому до зарезу понадобилось повидать Восточную сторону.
- Нет, нет, - ответил я, - просто, чтобы вы сумели опознать меня в том случае, если я влипну в историю с вашими бобби . - Последние слова я произнес с особым удовольствием; право, я начинал уже усваивать лондонский жаргон.
- Ну, это дело главной конторы, - сказал он и добавил извиняющимся тоном: - У нас, видите ли, еще не бывало таких случаев.
Но в главной конторе тоже не могли решиться.
- У нас правило, - пояснил клерк, - не сообщать никаких сведений о своих клиентах.
- Помилуйте, - настаивал я, - в данном случае сам клиент просит вас сообщить о нем.
Но он все же колебался.
- Разумеется, - опередил я его, догадываясь, что он сейчас скажет, - я знаю, у вас еще не бывало таких случаев, но…
- Именно это я собирался вам заявить, - твердо изрек он, - у нас не бывало таких случаев, и боюсь, мы вам ничем не сможем помочь.
Все же я ушел оттуда, прихватив с собой адрес сыщика, проживавшего на Восточной стороне. Затем я направился к американскому генеральному консулу. Наконец я нашел человека, с которым можно было разговаривать по-деловому. Он не мялся, не поднимал бровей, не таращил удивленно глаза, не выказывал скептицизма. Одной минуты мне хватило, чтобы объяснить ему, кто я и чего добиваюсь, и он принял все это как нечто вполне естественное. В следующую минуту он осведомился, сколько мне лет, каковы мой рост и вес, и оглядел меня с головы до ног. На исходе третьей минуты мы уже пожимали друг другу руки, и он сказал мне на прощание:
- Ладно, Джек. Не буду терять вас из виду.
Я вздохнул с облегчением. Теперь мои корабли были сожжены, и мне оставалось только углубиться в эти человеческие джунгли, о которых никто как будто ничего не знал. Однако тут же возникло новое препятствие в лице весьма благообразного извозчика с седыми бакенбардами, который невозмутимо возил меня в течение нескольких часов по Сити.
- На Восточную сторону, - приказал я, усаживаясь в экипаж.
- Куда, сэр? - переспросил извозчик, не скрывая удивления.
- Куда-нибудь на Восточную сторону. Трогайте!
Несколько минут высокий двухколесный экипаж куда-то катился, потом внезапно стал. Окошко над моей головой приоткрылось, и я увидел растерянного извозчика, уставившегося на меня.
- Простите, - спросил он, - куда, вы сказали, вам нужно?
- На Восточную сторону, - повторил я. - Все равно куда. Просто покатайте меня там, где хотите.
- Но какой же адрес, сэр?
- Эй, слушайте! - рассвирепел я. - Везите меня на Восточную сторону, да поживей!
Было ясно, что он ничего не понял, но все же голова исчезла, и он с ворчанием погнал лошадь дальше.
На улицах Лондона нигде нельзя избежать зрелища крайней нищеты: пять минут ходьбы почти от любого места - и перед вами трущоба. Но та часть города, куда въезжал теперь мой экипаж, являла сплошные, нескончаемые трущобы. Улицы были запружены людьми незнакомой мне породы - низкорослыми и не то изможденными, не то отупевшими от пьянства. На много миль тянулись убогие кирпичные дома, и с каждого перекрестка, из каждого закоулка открывался вид на такие же ряды кирпичных стен и на такое же убожество. То здесь, то там мелькала спотыкающаяся фигура пьяницы, попадались и подвыпившие женщины; воздух оглашался резкими выкриками и бранью. На рынке какие-то дряхлые старики и старухи рылись в мусоре, сваленном прямо в грязь, выбирая гнилые картофелины, бобы и зелень, а ребятишки облепили, точно мухи, кучу фруктовых отбросов и, засовывая руки по самые плечи в жидкое прокисшее месиво, время от времени выуживали оттуда еще не совсем сгнившие куски и тут же на месте жадно проглатывали их.
На всем пути нам не попалось ни одного экипажа, и детям, бежавшим сзади нас и по бокам, мы казались, верно, посланцами из какого-то неведомого и лучшего мира. Всюду, куда ни обращался взор, были сплошные кирпичные стены и покрытые грязной жижей мостовые. И над всем этим стоял несмолкаемый галдеж. Впервые за всю мою жизнь толпа внушила мне страх. Такой страх внушает морская стихия: сонмы бедняков на улицах представлялись мне волнами необъятного зловонного моря, грозящими нахлынуть и затопить меня.
- Сэр, вот Степни, станция Степни! - крикнул сверху извозчик.
Я осмотрелся: в самом деле, железнодорожная станция. Извозчик с отчаяния подъехал сюда, к единственному, очевидно, знакомому ему месту в этих дебрях.
- Ну и что ж? - спросил я.
Он что-то бессвязно пробормотал и покачал головой. Вид у него был самый жалкий.
- Я тут никогда не бывал, - наконец выдавил он из себя, - и коль вам надо не на станцию Степни, то я уж не знаю, куда вам надо.
- Я вам объясню, куда мне надо, - сказал я. - Поезжайте прямо и глядите по сторонам, пока не увидите лавку старьевщика. А как увидите, сверните на первом же углу, остановитесь там, и я сойду.
Видно было, что его начинают одолевать сомнения насчет моей личности. Все же через некоторое время экипаж остановился у панели, и извозчик объявил, что мы только что проехали лавку старьевщика.
- А как насчет платы? - просительно сказал он. - С вас семь шиллингов шесть пенсов.
- Ну да, - рассмеялся я, - заплати я вам сейчас, вас и след простынет!
- Господи! Это вас наверняка след простынет, если вы сейчас не заплатите мне, - возразил он.
Тем временем экипаж уже обступила толпа оборванных зевак. Я снова рассмеялся и зашагал к лавке старьевщика.
Здесь самым трудным делом оказалось убедить хозяина, что мне требуются именно старые вещи. Только поняв бесплодность своих стараний всучить мне новые, немыслимого вида пиджаки и брюки, он стал извлекать на свет кучи старья, поглядывая на меня, как заговорщик, и делая таинственные намеки. Он явно желал показать, что догадывается, чем тут пахнет, и намеревался, запугнув разоблачением, содрать с меня втридорога. Человек, которого ищут, а может, даже крупный преступник из-за океана - вот что он обо мне подумал, полагая, что и в том и в другом случае главная моя забота - избежать встречи с полицией.
Однако я так яростно с ним торговался, доказывая несоответствие между ценой и товаром, что почти развеял его подозрения на свой счет. Тогда он переменил тактику и принялся на все лады уламывать неподатливого покупателя. В конце концов я выбрал изрядно поношенные, хоть и крепкие еще брюки, потрепанный пиджачок, с единственной уцелевшей пуговицей, башмаки, в которых, по-видимому, не раз грузили уголь, узкий кожаный пояс и грязную-прегрязную летнюю кепку. Но белье и носки я взял новые и теплые, - такие, между прочим, в Америке мог бы купить себе любой бездомный неудачник.
- Я вижу, вас не проведешь, - сказал лавочник с притворным восхищением, когда я, сторговавшись наконец, протянул ему десять шиллингов. - Небось, успели уже исходить всю Петтикот-лейн вдоль и поперек. Да за эти брюки всякий заплатит пять шиллингов! А за такие башмаки любой докер отвалил бы два шиллинга шесть пенсов. Я уж не говорю про пиджак, про эту новенькую кочегарскую фуфайку и все прочее!
- Сколько вы мне за них дадите? - вдруг спросил я. - Я уплатил вам десять шиллингов и готов вернуть все это за восемь. По рукам?
Но он только ухмыльнулся и замотал головой, и я с досадой понял, что если для меня эта сделка казалась выгодной, то для него она была еще выгоднее.
Возле экипажа мой извозчик секретничал с полисменом. Впрочем, блюститель порядка ограничился тем, что окинул меня испытующим взглядом - особенно узелок, который я держал под мышкой, - и пошел прочь, оставив извозчика кипеть гневом в одиночку. А тот не тронулся с места, пока я не вручил ему семь шиллингов шесть пенсов. После этого он готов был отвезти меня хоть на край света и смиренно просил прощения за свою настойчивость, оправдываясь тем, что мало ли каких подозрительных седоков приходится иной раз возить по Лондону.
Но я доехал только до Хайбери-Вейл в северной части Лондона, где я оставил свой багаж. Здесь на следующий день я снял с себя ботинки (не без сожаления - ведь они были так легки и удобны!), свой мягкий серый дорожный костюм и все, что было на мне, и начал облачаться в чужие обноски, принадлежавшие неизвестным мне людям, которым, видимо, здорово не повезло, если им пришлось продать свое тряпье старьевщику за какие-то жалкие гроши.
В пройму кочегарской фуфайки я зашил соверен (более чем скромный запас на всякий случай) и натянул на себя фуфайку. Затем я сел и прочел сам себе мораль на тему о том, что годы удачи и сытая жизнь изнежили мою кожу и сделали ее непомерно чувствительной. Надо сказать, что самый суровый отшельник не так страдал от своей власяницы, как я страдал еще целые сутки от этой жесткой, колючей фуфайки.
Обрядиться в остальное тряпье не составило особого труда, хотя с башмаками я изрядно намучился. Твердые, негнущиеся, они были словно выдолблены из дерева; я долго колотил кулаками по верхам, и лишь после этого мне удалось протолкнуть в них свои ступни. Рассовав по карманам мелкие монеты, нож, носовой платок, коричневую курительную бумагу и немного табаку, я прогромыхал вниз по лестнице и распростился со своими друзьями, исполненными самых мрачных предчувствий на мой счет. Когда я уже выходил из дому, прислуга - благообразная женщина средних лет - не смогла подавить улыбку, и рот ее раскрывался все шире и шире до тех пор, пока из горла не вырвались странные лающие звуки, порожденные, должно быть, невольным сочувствием ко мне и почему-то именуемые "смехом".