31 июля 1854 года Дубельт получает копию с рапорта коменданта Шлиссельбургской крепости генерал-майора Троцкого дежурному генералу Главного штаба, причем генерал этот покорнейше просит его "приказать собрать и сообщить мне сведения о звании и образе жизни означенных иностранцев".
3 августа 1854 года Дубельт отвечает дежурному генералу Главного штаба. Повторив прежние лестные для французов аттестации, он сообщает, что
так как по делам сего Отделения ни один из означенных иностранцев ни в чем подозрительном никогда замечаем не был, то они по приказанию г. генерал-адъютанта графа Орлова освобождены от ареста, с сделанием им должного замечания, что с их стороны было весьма неосторожно предпринять при нынешних обстоятельствах столь дальнюю прогулку без письменного вида.
На этом первый акт прогулочной драмы закончился; но прошел год, и обнаружилось, что петербургских французов не смущает ни продолжение войны, ни внушение, сделанное им в III Отделении летом 1854 года. Летом 1855 года все повторилось снова, разве что с чуть переменившимся составом действующих лиц и чуть измененным маршрутом. Следует заметить, что сама идея о повторном прегрешении в одном и том же роде год спустя показалась такой невероятной позднейшему публикатору, что он, публикуя в 1892 году в журнале "Русская старина" два донесения из этого дела, датированные одно 19 июня [1855 года], а другое – 26 июля [1854 года], отнес их к одному и тому же 1855 году.
Так вот, 20 июня 1855 года, уже при новом императоре Александре II, санкт-петербургский военный генерал-губернатор Павел Николаевич Игнатьев послал главе III Отделения графу А. Ф. Орлову бумагу о происшествии, имевшем место накануне; она называлась "О взятых трех французских подданных":
19 числа сего месяца береговою земскою стражею, при содействии нижних чинов Уланского Его Величества короля Виртембергского полка задержаны на Лисьеносинском береге, близ редута, приплывшие на лодке трое неизвестных людей, именующиеся французскими подданными: Генрихом Циммерман, Леоном Дюшон и Клавдием Дюшон. Люди сии расспрашивали прибрежных жителей, можно ли проехать чрез цепь. Будучи взяты, они объявили, что проживают в С [анкт] – Петербурге. Из них Циммерман будто бы служит гравером в Государственной экспедиции заготовления бумаг, Клавдий Дюшон содержит магазин на Невском проспекте, под фирмою à la Renommée, а Леон Дюшон живет при нем.
Иностранцы сии препровождены становым приставом в здешний Земский суд, но мною сделано распоряжение к передаче их в ведение С [анкт] Петербургского коменданта для содержания в Ордонанс-Гаузе [комендантском управлении], впредь до повеления.
Имею честь уведомить о сем Ваше Сиятельство и присовокупить, что как иностранцы эти взяты вблизи редута, в месте расположения войск, то мною донесено об этом г. Главнокомандующему гвардейским и гренадерским корпусами [Ф. В. Ридигеру] с тем, не признано ли будет нужным для снятия показаний с означенных иностранцев назначить офицера, и предписано С [анкт] – Петербургскому коменданту рассадить помянутых арестантов порознь, не допуская к ним никого, исключая офицера, который будет прислан от генерал-адъютанта графа Ридигера, а также предложено обер-полицмейстеру собрать подробные сведения о поведении и занятиях иностранцев и когда они отлучились с места жительства.
В ответ III Отделение 21 июня 1855 года выдает "Справку":
Генрих Циммерман и Леон Дюшон те самые, которые в прошлом году катались на своей лодке в Шлиссельбурге, были там арестованы и в III Отделении им было сделано внушение, чтобы впредь были осторожнее и при нынешних обстоятельствах не предпринимали таких дальних прогулок.
24 июня 1855 года Игнатьев докладывает Орлову о продолжении расследования и отдельно обсуждает судьбу Клавдия (Клода) Дюшона, который на поверку оказался не французским, а российским подданным:
По собранным ныне, в делах моей канцелярии, справкам оказалось, что из числа задержанных лиц Виктор Генрих Циммерман и Леон Дюшон 25 июля прошедшего года взяты были Шлиссельбургскою градскою полициею по подозрению и при них собственная их лодка, ими привезенная на пароходе из С [анкт] – Петербурга, и карта окрестностей Петербурга. Фридрихсгамскому же и временному с [анкт] – петербургскому 1-й гильдии купцу Клавдию Дюшону выдан из моей канцелярии, вследствие уведомления Вашего Сиятельства от 24 минувшего мая № 1708, о неимении к тому препятствий, заграничный паспорт, с правом возврата, на отъезд в Германию по торговым делам. Этот паспорт был отобран при обыске, произведенном в квартире Клавдия Дюшона.
По обстоятельствам, обнаруживаемым в деле, ныне производимом, заключить можно, что и в настоящее время, как и в прошедшем году, не открыто будет улик к обвинению сих лиц; почему я почел нужным обратиться к Вашему Сиятельству с покорнейшею просьбою почтить меня уведомлением: не следует ли по подозрениям, возбужденным купцом Клавдием Дюшоном на свой счет, удержать выданный ему заграничный паспорт на поездку в Германию.
28 июня 1855 года "господину главному начальнику III Отделения" докладывают из Военного министерства:
Государь Император, по всеподданнейшем о сем докладе, Высочайше повелеть соизволил: просить уведомления генерал-адъютанта Игнатьева о последующем по сему делу.
Вследствие сего генерал-адъютант Игнатьев, в препровождаемом у сего отношении № 840, изъяснив о показаниях арестованных иностранцев Циммермана и Дюшон, а равно и сведениях, которые прежде имелись об них во вверенном ему управлении, уведомил, что, по приказанию Главнокомандующего гвардейским и гренадерским корпусами, иностранцы эти выпущены из-под ареста и оставлены под полицейским надзором.
Государь Император, имея в виду, что двое из поименованных в этом отношении иностранцев еще в прошлом году были на замечании полиции, Высочайше повелеть соизволил: отзыв генерал-адъютанта Игнатьева препроводить к Вашему Сиятельству с тем, чтобы за Генрихом Циммерманом, Леоном Дюшоном и Клавдием Дюшоном был учрежден строжайший полицейский надзор и вместе с тем просить уведомления вашего: можно ли, по обстоятельствам, изложенным в том отношении, считать их людьми, не навлекающими на себя никакого подозрения.
На этот справедливый вопрос граф А. Ф. Орлов 6 июля 1855 года отвечал военному министру:
…имею честь, с возвращением означенного отношения г. генерал-адъютанта Игнатьева, уведомить Ваше Сиятельство, что я не нахожу причины считать их неблагонадежными: ибо до сего времени ни один из них не навлек на себя никакого сомнения и ни в чем подозрительном замечаем не был; настоящий же случай, как равно и задержание их в прошедшем году в Шлиссельбурге, есть не что иное, как следствие их легкомыслия и давно уже известной мне страсти плавания по окрестностям С [анкт] – Петербурга, для чего они приобрели и собственную лодку, а потому, соображая сие, я нахожу учреждение за ними строго полицейского надзора достаточным, а для должного внушения сим иностранцам несоответственности настоящим обстоятельствам поступка их, я приказал пригласить их в III Отделение Собственной Его Императорского Величества и сделать им сие внушение, с воспрещением им до окончания войны плавания вне столицы, обязать их подпискою в том и предварить, что в случае неисполнения сего они будут высланы безвозвратно за границу.
Но не все так просто; торговать в магазине "À la Renommée", будучи на дурном счету у III Отделения, это еще куда ни шло, но служба в Экспедиции заготовления бумаг есть, в сущности, дело государственной важности, и выполнять его достоин отнюдь не всякий. Посему петербургский военный генерал-губернатор 8 июля 1855 года шлет главе III Отделения запрос:
Г-н министр финансов, вследствие представления управляющего Экспедициею заготовления государственных бумаг, отнесся ко мне о доставлении сведений, может ли служащий в помянутой экспедиции французский подданный Виктор [так!] Циммерман, задержанный на Лисьеносинском берегу 27 [так вместо 19-го!] июня, по-прежнему быть допущен к возложенным на него занятиям по граверному искусству.
Имея в виду, что разрешение сего вопроса зависит от отзыва, который по Высочайшему повелению предоставлено сделать Вашему Сиятельству касательно благонадежности Циммермана, – я имею честь об изъясненном отношении ко мне статс-секретаря Брока [министра финансов] сообщить Вашему Сиятельству, покорнейше прося о последующем почтить меня уведомлением.
Получив запрос, Орлов отдает соответствующее приказание управляющему III Отделением Дубельту, а тот 13 июля 1855 года запрашивает управляющего Экспедицией заготовления государственных бумаг Сократа Андреевича Ремезова,
с какой стороны известен Вам, по своему поведению, образу мыслей и связям, французский подданный Виктор Циммерман, служащий в вверенной Вашему Превосходительству Экспедиции заготовления государственных бумаг.
Ремезов на следующий же день отвечает Дубельту, что
служащий в Экспедиции заготовления государственных бумаг по найму, с августа месяца 1852 года, французский подданный Виктор Генрих Циммерман, гравером-резчиком литер, состоит в непосредственном ведении управляющего типографическим отделением экспедиции действительного статского советника Рейхеля; по отзыву его, вел себя всегда отлично хорошо, – к службе усерден и вне мастерских тих и скромен; по собственному же моему замечанию, он чрезвычайно скрытен, молчалив и ни с кем из товарищей своих, подобных ему иностранных мастеров, ни в какие суждения и близкие сношения не входит, живет в Экспедиции, посторонних лиц почти никого у него не бывает, женат, жена живет на вольной квартире.
16 июля 1855 года Орлов, явно благоволящий к любителям водных прогулок, докладывает военному генерал-губернатору, что "по собранным сведениям" не находит препятствий к допущению Циммермана "к занятиям, возложенным на него в месте его служения".
Но как ни безупречна репутация Циммермана и его товарищей, надзор за ними устанавливается и осуществляется по всей форме. 16 августа 1855 года военный генерал-губернатор докладывает Орлову о первых результатах:
Санкт-петербургский обер-полицмейстер доносит мне, что со времени учреждения строгого полицейского надзора за французскими подданными Генрихом Циммерманом и Леоном Дюшоном в образе мыслей их и нравственных качествах ничего предосудительного не замечено, что же касается до здешнего 1-й гильдии купца Дюшона, то он 29 минувшего июля выбыл за границу по паспорту, к возвращению которого по собранным согласно отношению Вашего Сиятельства ко мне от 16 июля за № 1174 сведениям препятствий не оказалось.
Раз надзор установлен, то сам собою он не отменится (за французским купцом Морисом Мореном, как уже было рассказано выше, в главе первой, надзор сохранялся в течение 13 лет, хотя никто не помнил, по какой причине его установили). Крымская война кончилась, при новом императоре была подготовлена и осуществлена отмена крепостного права, началась эпоха великих реформ, сменились главноначальствующий III Отделением (в 1856 года им стал князь Василий Андреевич Долгоруков) и санкт-петербургский военный генерал-губернатор (в 1861 году этот пост занял князь Александр Аркадьевич Суворов), а бедолаги Циммерман и Дюшоны все по-прежнему оставались под надзором. И наконец, по прошествии семи лет, не выдержали. 11 августа 1862 года князь Суворов сообщает князю Долгорукому:
Французские подданные Виктор Циммерман и братья Клавдий и Леон Дюшон по предложению предместника моего на имя здешнего обер-полицмейстера от 26 июня 1855 г. № 841 отданы под надзор полиции, за неисполнение приказания правительства, которым не дозволялось частным лицам посещать прибрежные места Финского залива во время военных действия.
Ныне генерал-лейтенант Анненков [обер-полицмейстер] доносит, что братья Дюшон и Циммерман со времени учреждения за ними надзора всегда аттестовались полициею хорошо и в предосудительных поступках замечены не были, что первые из них занимаются коммерческими делами и учрежденный за ними надзор крайне стесняет их, в особенности при отлучке из столицы по делам торговым, посему он ходатайствует об освобождении как братьев Дюшон, так и Циммермана от полицейского надзора, во внимание к хорошему их поведению.
Имея в виду, что о поименованных иностранцах производилась переписка в 1855 году с III Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, долгом поставляю ходатайство обер-полицмейстера сообщить на усмотрение Вашего Сиятельства, покорнейше прося почтить меня уведомлением о последующем.
К сему имею честь присовокупить, что по изъясненным в представлении генерал-лейтенанта Анненкова обстоятельствам я признаю возможным освободить Циммермана, а также Клавдия и Леона Дюшон от надзора полиции.
16 августа III Отделение отреагировало на бумагу князя Суворова положительно: "К удовлетворению сего ходатайства III Отделение препятствий не находит", а 18 августа 1862 года высказался по этому вопросу сам император Александр II и собственною рукою начертал карандашом: "Согласен".
А раз так, то 20 августа 1862 года III Отделение известило военного генерал-губернатора, что на прекращение надзора дано "Высочайшее соизволение".
Так завершилась история, начавшаяся восемью годами раньше под стенами Шлиссельбургской крепости. История, лишний раз убеждающая в том, что, какова бы ни была политика российской власти по отношению к французам вообще, обхождение с конкретными французами определялось не буквой закона, а чисто человеческими взаимосвязями, и там, где "посторонний" француз поплатился бы высылкой из страны, "свои", знакомые французы (а тем более француз, перешедший в русское подданство) отделываются легким испугом и тайным надзором. Однако, как показывает история, рассказанная в следующей главе, даже давнее знакомство с власть имущими и безупречная благонамеренность не всегда гарантировали французов от некоторых неприятностей.
9. Благонамеренный француз-стихотворец – жертва русской цензуры (1839–1847)
В апреле 1839 года в Париже была отпечатана брошюра, на обложке которой значилось:
Николаида, или Царь и Россия. Поэма в четырех песнях.
Его Императорскому Величеству Николаю Первому и Ее Императорскому Величеству Александре Федоровне
В знак глубочайшего почтения преподносит
Дево-Сен-Феликс, литератор, бывший актер французского театра в Санкт-Петербурге.
Казалось бы, поэма на такую тему, написанная в откровенно панегирическом тоне (что явствует уже из посвящения, а также из эпиграфа: "Нам дар богов – на троне добродетель"), не должна была встретить противодействия со стороны русской цензуры. Тем не менее это произошло. Прежде чем обсуждать, что именно смутило цензоров в "Николаиде", следует восстановить основные вехи биографии ее автора, в которой Россия сыграла немаловажную роль.
Феликс Дево родился в 1777 году. До августа 1819 года, когда он в составе французской театральной труппы отправился в Петербург, он успел перепробовать множество занятий: сражался в рядах республиканской армии в эпоху Революции и Директории, играл на бирже и в любительских, а после 1815 года и в профессиональных театральных труппах. Дево (к этому времени уже приставивший, как часто делали французские актеры, к своему имени аристократическую приставку "Сен" и превратившийся в Сен-Феликса) выступал в Петербурге в ролях из репертуара знаменитого французского комика Потье (того самого le grand Potier, который упомянут в "Графе Нулине"). Кроме того, одним из его "коронных номеров" была заглавная роль в водевиле Ж. Дюваля и Э. Рошфора "Вертер, или Заблуждения чувствительного сердца". Эту роль он играл в присутствии великих князей Михаила и Николая Павловичей, а однажды, в покоях Михаила Павловича, даже вместе с великими князьями: один подыгрывал Дево, читая роль Шарлотты, а другой – ее мужа Альбера. Именно отсылкой к этому эпизоду Дево заканчивает свою "Николаиду"; упомянув дворец, "где Государь царит, блистая вечной славой", он восклицает:
Коль прежде, Вертера дозволив мне сыграть,
Смешной его тоске умел он сострадать,
Зачем же не могу души моей оплоту
Вновь показать, как я влюбляюся в Лолоту!
Зачем же не могу вернуться снова вспять
И на снегу, смеясь, покойно почивать!
Контракт Дирекции императорских театров с Дево-Сен-Феликсом был расторгнут около 1825 года; обстоятельства, при которых это произошло, весьма путано описаны в собственноручной записке Дево, сохранившейся в архиве III Отделения (если верить Дево, всему виной были внутритеатральные дрязги и мстительность коллег из труппы петербургского французского театра). Дальнейшая карьера Дево в России была столь же пестра, что и жизнь во Франции: помимо игры во французской труппе, он зарабатывал на существование самыми разнообразными способами: владел в Петербурге булочной, тиром, театром марионеток, завел двух медведей, которых отправил в Париж, в 1823 году издал – с собственным стихотворным посвящением великому князю Михаилу Павловичу – альбом из 16 литографий по оригинальным рисункам А. О. Орловского. Если об остальной деятельности Дево мы знаем исключительно из его собственного, весьма субъективного автобиографического повествования, вошедшего в его книгу "Россия и Польша. Историческая, политическая, литературная и анекдотическая мозаика" (1847), о которой речь еще впереди, то издание альбома Орловского – один из немногих достоверных фактов его биографии.