МОНАРХИЯ И ПРОГРАММА
Монархия по самому своему существу предполагает наличие разных партий. Монархия стоит над всеми ними. Она их уравновешивает и она их обязывает к сотрудничеству. До появления в эмигр а ции Народно-Монархического Движения эмигрантские монархисты говорили сначала вслух, пот о м вполго лоса, потом шепотом о реставрации всех или почти всех старых сословно-классовых привилегий. Сейчас об этом не говорится даже и шепотом, но кое-кто все еще говорит про себя: "Авось, все-таки удастся!" Из столкновения идей народной и сословной монархии после Второй мировой войны родилось промежуточное течение, которое волей-неволей было в ы н ужд ен о принять положения Народно-Монархического Движения. Этим объясняется существование в эмиграции ряда монархических организаций. Они вызваны не личными самолюбиями, а объективным ходом вещей. В будущей России возникнет ряд монархических партий - крестьянская, рабочая, какие-то интеллигентские группировки, какие-то одинаково монархические группировки или партии будущего торгово-промыш л енного класса. Их интересы будут противоречивы - как в некоторой степени противоречивы и интересы города, который хочет покупать дешевый хлеб и продавать дорогой ситец, и деревни, которая захочет продавать дорогой хлеб и покупать дешевый ситец. Тех деталей, которыми ныне занимаются эмигрантские программы, мы предусмотреть не в состоянии. Мы не можем сказать даже и того - в какой именно степени будет или не будет восстановлено, или введено так называемое крупное землевладение, ибо, когда эмиграция говорит о крупном землевл а дении, она подразумевает дворянское сословное землевладение. Дворянское же землевл а дение не имеет, собственно, никак о го о тношения к "аграрному вопросу", ибо если раздел всех форм крупного землевладения между крестьянами дал последним прирост их зем л и только в 13%, то чисто дворянское землевладен и е наделило крестьянство еще меньшей добавочной площадью. "Крупное землевладение" - есть только псевдоним д ворянского землев л адения, а дворян с кое землевладение, н е играя никакой экономической роли, - является только псевдонимом дворянского правящего слоя.
Планировать "аграрную реформу" мы не можем все рав н о. И если мы говорим о земском самоуправлении, то мы должны сказать и дальше: именно это самоуправление - под каким-то контролем Верх о вной Власти - будет устанавливать те формы землепользования, какие разные земства найдут нужным для разных областей России, с ее совершенно различными локальными условиями. Мы не можем проектировать "реформ суда", ибо мы не знаем, с каким ч е ловеческим материалом будет восстановлено хотя бы элементарнейшее правосудие России. Мы не можем говорить о будущих рабочих организациях, ибо мы не знаем , как распределится русская промышленность между государственной, земской, частной, концессионной и прочими формами. Но мы можем установить некоторые общие желательные нам принципы: с и льная Царская власть, сильное земское самоуправление, сильное народное представительство, гражданская и хозяйственная свобода для всех граждан Империи. Всякая конструкция, поставленная дальше этих основ, будет конструкцией, пост р оенной на п е ске. Однако, есть одна основная вещь, которую мы уже и сейчас можем видеть. Она сводится к тому, что западно-европейским влиянием на внутреннюю историю России пришел конец. И этот конец мотивируется следующими объективно данными факторами:
1. Мировая культурная, политическая и хозяйственная гегемония Европы кончена навсегда. Ее колонии - потеряны, ее империи распались, ее попытки единения и властвования провалились. Европа была "первой силой". Сейчас она пытается играть роль хотя бы "третьей силы".
2. Как бы ни оценивать Вторую мировую войну, она вызвала в русском народе ощущение силы, пусть и обманутой, но все-таки силы. Советская пропаганда, со свойственной ей н евероятной гибкостью, играет на этом чувстве силы и дискредити р ует всю западно-европейскую культуру - большей частью не без основания и не без успеха.
3. Русская эмиграция, и старая и новая, очутившись в Европе не на положении богатых туристов, а на положении бедных искателей труда, может быть, и незаметно для самое себя, но категорически пересмотрела все те побасенки о "стране святых чудес" , которыми питалась вся русская интеллигенция до войны.
4. Тот социальный слой, который строил свое социальное существование на западно-европейском крепостном праве - исчез бесследно.
5. Тот новый образованный слой, который родился или вы р ос в по с леднее полустолетие - вырос из народа, из "нации" и настроен чрезвычайно националистически, понимая под национализмом не шовинизм, а очень яркое и очень ясное ощущение своей национальной инд и видуальности.
6. Период послереволюционной слабости - неизбежен, но долго длиться он не может. Пример Новой Экономической Политики пока з ал с неоспоримой ясностью, какие огромные целительные силы имеет в себе страна.
Следовательно,
7. Страна, имеющая совершенно новый правящий и веду щий слой, страна, покончившая с преклонением перед заграницей, страна, идущая по путям бурного роста будет поставл е н а перед тремя возможностями:
А. Искать нового образчика для подражания. Этим образчиком могла бы быть Северная Америка, если бы все исторические и географические и прочие предпосылки не были бы так различны.
Б. Пытаться повторить пути коммунистического у топи з м а , - в лице меньшевизма или солидаризма и пр., - что НЕ исключается.
В. Искать своих собственных дальнейших путей.
Дальнейшие собственные пути не могут быть найдены без учета уже пройденных. Поэтому русскому народу вообще, а русской интеллигенции, в особенности, надо спокойно и объективно оглянуться на все пережитое и совсем заново, в свете всего нашего опыта, пересмотреть все наши прежние взг л яды и на психологию и на историю русского народа.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ДУХ НАРОДА
БЕЗ ЛИЦА
Свою знаменитую книгу Д. Менделеев назвал "К познанию России". Эта книга, действительно, много сделала "к познанию России". Но Россия, в том разрезе, в каком ее рассматривал Д. Менделеев, оказалась только пространством, территорией, страной, в которой некий, нам, в сущности, вовсе неизвестный народ "X", строил, строит и будет строить свое хозяйственное бытие. Вместо русского народа, на той же территории мог оказаться всякий другой народ, - выводы Д. Менделеева были бы приложимы и к нему.
Приблизительно на той же точке зрения стоят и иные исследователи русских судеб. Сократовский рецепт "по з най самого себя" выполняется так, как если бы мы в целях самопознания стали бы изучать: квартиру, в которой судьбе было угодно разместить нас на постоянное жительство, соседей, которыми судьбе было угодно нас снабдить, окружавший ландшафт, систему отопления и дыры в крыше. Жилец этой. квартиры, с его талантами и темпераментом, привычками и формой носа, как-то остался вне внимания исследователей. Им, с обственно, должна была заниматься история. Вот, история и повествует нам о прошлом и квартиры и жильца: какие там были пожары, как туда врывались воры, какие семейные дрязги происходили под крышей нашего "месторазвития" и как, в сущности, мало понятным путем стены этой квартиры раздвинулись на одну шестую часть земной суши. Молчаливо, предполагается что сам жилец тут не при чем. Были такие-то и такие-то географические, климатические, экономические и прочие явления, обстоятельства и даже законы - и вот они-то автоматически создали Империю Российскую. А жилец? Жилец тут не при чем.
История страны должна была бы быть биографией народа. Историки в общем и пытаются быть биографами. История Аппенинского полуострова - страны, которая раньше была населена римлянами и теперь населена итальянцами, делится на биографию двух народов: одного, который создал Римскую Империю и другого, который Римской Империи не создал. Людей интересует не страна, а народ. Не столько география, сколько биография. Но биографии народов у нас, в сущности, нет.
Если вы возьмете в руки любую биографию любого великого человека, то вы сразу найдете в ней попытки установит определяющую черту характера этого человека: его "доминанту", как это назвал бы я. Мальчишка Ломоносов, с его знаменитыми тремя копейками в кармане и с его жаждой науки; Эдиссон, с его типографией в вагоне железной дороги; Пушкин, с его царскосельскими стихами; Наполеон - в военном училище; Ленин - в гимназии или Бисмарк в своем Шенхаузене - у всех них с самого юного возраста, четко и ясно проступает доминанта их характера, то, что впоследствии определи их судьбы, то, что как-то отличает их от других людей; от и сверстников, однокашников и даже братьев. Никто и никогда не пытался установить "закона", по которому Ломоносов стал ученым, Эдиссон - изобретателем, Пушкин - поэтом и прочее, - но всякий историк норовит установить закономерность следуя которой народ послушно шествует по путям, предуказанным Спенсером, Контом, Гегелем, Киплингом, Марксом, Рорбахом, Лениным, Розенбергом и еще несколькими сотнями философов, историков, геополитиков, мыслителей, пророков и прочих светочей человечества.
На путях всех этих шествий происходит целый ряд неприятностей. Во-первых - светочей развилось до очевидности слишком много. Во-вторых, те пути, которые они нам освещают - ведут в диаметрально противоположные стороны. В третьих, все законы, которые они для нас открыли, - полностью исключают друг друга. В-четвертых, - в силу всего этого, вместо дальнейшего продвижения по путям прогресса и прочего, мы погружаемся во все больший кабак.
Древний Рим создал империю, которая в смысле организации человеческого общежития, стояла выше сегодняшней Европы н астолько, насколько современная Европа стоит выше Рима в техническом отношении. Самолетов у Рима не было - но были и водопроводы и всеобщее обязательное обучение, многое такое, чего нет и сейчас. "Науки" в Риме не было. Место сегодняшних светочей человечества там занимали авгуры. Они гадали по внутренностям жертвенных животных и результаты своих научных исследований сообщали массе в качестве того, что мы сейчас назвали бы "научной неизбежностью". Авгуры имели перед философами, политико-экономами, геополитиками, историками и прочими то подавляющее преимущество, что они сговаривались заранее, вероятно, не без учета всей политической обстановки данного момента. И не без предварительных совещаний с деловыми людьми тогдашнего Рима. Авгуры не запирались в кабинетах и библиотеках, не питались цитатами и не говорили о "законе". Они кроме того, были умными людьми.
В результате всего этого римская масса получала один единственный, простой и ясный рецепт. Она в него верила. Он спаивал ее единством цели и воли. Вековая практика показала, что - в противоположность нынешним светочам - глупых рецептов авгуры не давали. Если бы они давали глупые рецепты, то Римская Империя не создалась бы. Или, иначе, - если бы нынешние светочи давали бы неглупые рецепты, то мы с вами не сидели бы там, где мы имеем удовольствие сидеть в результате философского прогресса последних столетий.
Рим времен его роста и расцвета вообще не имел истории прошлого, но он имел историю будущего: в "Сивиллиных Книгах", хранившихся в храме Юпитера была изложена вся будущая история Рима. Книги эти хранили, читали и толковали те же авгуры. В общем эти книги были неизмеримо разумнее нынешней науки: они хоть что-то - но все-таки предсказывали. Потом они погибли при пожаре, и Рим остался без истории своего будущего. Историки его прошлого помогли ему очень мало.
Сейчас авгуров у нас нет. Или - что еще хуже - их стало слишком много. Они путаются друг у друга под ногами, обзывают друг друга всякими нехорошими словами и вместо честного вранья о кишках жертвенного барана, занимаются выискиванием "законов". Законов этих нет. Или, если они и существуют, то ни мы, ни тем более светочи, не имеем о них ни малейшего представления. Есть некие коллекции отсебятин, имеющих в виду партийные интересы и формулированных в полных собраниях сочинений Конта, Гегеля, Маркса, Ленина, Розенберга и прочих. Есть перечисление исторических фактов, собранных в полных сочинениях Олара, Моммзена, Карлайля, Ключевского, Платонова или Покровского. - фактов подобранных и подогнанных под определенную философски-партийную программу и долженствующих иллюстрировать железные законы марксизма или расизма, гегелианства или кантианства, идеализма или материализма. Сейчас, сидя в нашем сегодняшнем положении, мы обязаны констатировать тот прискорбный факт, что бараньи кишки были и умнее и научнее марксистской "прибавочной стоимости", гегелианского "мирового духа", розенберговской высшей расы и сталинской генеральной линии. Я не хочу этим сказать, что бараньи кишки были потрясающе гениальны. Но они были умнее всех генеральных линий, философий и систем современности: на них, на бараньих кишках - хоть что-нибудь все-таки было построено…
Итак: историки ищут законы, и выискав законы, подыскивают факты, которые, должны соответствовать законам. И замалчивают те факты, которые в данный вариант законов не влезают никак. Никто не пытался объяснить жизненный путь Ломоносова или Эдиссона законами, заложенными в архангельской тайге или в товарном вагоне. Но всякий историк пытается втиснуть жизненный путь русского народа в свой собственный уголовный кодекс. Из этого научного законодательства не выходит ничего. Но пропадает и то, что все-таки можно было бы уловить: - соборная, коллективная, живая личность народа, определяющие черты его характера, основные свойства его "я", отличающие его от всех его соседей. И его судьбы, отличные от судеб всех его соседей.
В результате всего этого мы остаемся и без "закономерности общественных явлений" и без неповторимости личной биографии. Остаются: произвольные коллекции фактов, подобранных на основании произвольных отсебятин. И все это оказывается гораздо глупее и неизмеримо хуже и бараньих кишек и сивиллиных книг. Иначе - опять-таки - мы с вами после трех тысяч лет "европейской культуры", не сидели бы в нашем нынешнем положении.
Римские авгуры, по всей вероятности, были полуграмотными людьми. Но они жили в среде очень разумного, политически одаренного народа, были, конечно, в курсе всех событии данной эпохи и не были обременены никакими теориями. Их точки зрения были примитивно правильны - примитивны, но правильны. Философия Гегеля представляет собою мировой рекорд сложности и запутанности - и мы присутствуем при полном провале двух ее вариантов: немецко-расистского и советско-марксистского. В Берлине вместо "мирового духа" засел маршал Соколовский, а в Москве, вместо диалектического рая, сидит Чека. Я предпочитаю бараньи кишки.
Мое основное, самое основное положение сводится к тому, что никаких общественных наук у нас нет. То, что мы привыкли считать общественными, гуманитарными, социальными науками есть вздор. Или, как по поводу советских настроений писал подсоветский поэт Заболотский:
Только вымысел, мечтанье,
Праздной мысли трепетанье,
То, чего на свете нет.
И, в результате этих трепетаний, -
Все смешалось в общем танце
И летят во все концы
Гамадрилы и испанцы,
Ведьмы блохи, мертвецы.
Летим тоже и мы.
***
Мое утверждение о вздорности общественных наук вообще и истории в частности, не грешит, конечно, нехваткой смелости. Фактические доказательства этому утверждению можно найти в нашем всеобщем полете во все концы. Есть и некоторые "документальные" улики.
Один из наших крупнейших историков, специалист по истории Западной Европы, автор учебников, трудов и прочего - проф. Виппер как-то раз признался, что никаких методов исследования национальной жизни у историков нет.
"Мы ведь никто и никогда не занимались исследованием относящихся сюда вопросов, у нас нет описания национальной жизни, национального творчества, у нас нет материала для сравнений и заключений. Наши диалектические, платоновские и другие методы, которыми мы до сих пор орудовали - богословская схоластика и больше ничего".
(Проф. Виппер: "Круговорот Истории", Москва-Берлин, 1923, стр. 75).
В другом месте той же книги, на стр. 60, короче и резче сказано то же самое:
"У нас по вопросу о жизни наций ничего не сделано, я бы сказал, ничего не начато".
Можно было бы предположить, что это пессимистическое признание вырвалось у проф. Виппера более или менее случайно, в минуты горького похмелья, пришедшего на смену тому революционному пиру богов, который историческая наука - в общем строе остальных общественных наук, готовила нам и себе лет этак сто подряд. Можно было бы предположить что на основах вот этакой "богословской схоластики" проф. Виппер хоть пророчествовать перестанет - никто за язык его не тянул. Но наш ученый, остается верен своим схоластическим привычкам - и пророчествует. Вот его пророчество:
"Новый взрыв империализма невозможен. Немыслимо вновь провести мобилизацию вроде 1914-15 годов. Вероятно, всеобщую воинскую повинность придется отменить. Служить в качестве повинности не захотят не только рабочие, но и все остальные классы". (там же, стр. 60).
Так пророчествует профессор, написавший "к познанию Европы" десятки томов. Совершенно так же пророчествовали десятки профессоров, написавших сотни томов "к познанию России": Милюков и Покровский, Новгородцев и Бердяев - имя же им почти легион (о Менделееве я здесь не говорю). Совершенно ясно: в общественно-исторической жизни и Европы и России все эти люди не понимали, выражаясь строго научно, - ни уха, ни рыла. По всем этим вопросам у них действительно ничего не сделано и даже "ничего не начато", и единственный метод, находящийся в их распоряжении, это "богословская схоластика и больше ничего".
Если вы хотите прочесть что бы то ни было разумное и о России и о Европе, вы должны обратиться к людям любой иной профессии. Химик Менделеев, математик Шпенглер, писатель Л. Толстой, поэт М. Лермонтов, путанный человек В. Розанов, начальник охранного отделения Дурново, миллионер барон Врангель (отец быв. Главнокомандующего Белой Армией), м-р Буллит (быв. американский посол в Москве) и всякие такие люди, более или менее случайно взявшиеся за общественно-исторические темы, пишут умные вещи о прошлом и дают более или менее правильные прогнозы будущего. Разница между профессорами общественных наук и всеми этими случайно пишущими людьми заключается в том, что профессора знают только теории и только цитаты. Остальные люди знают действительность и знают жизнь. Два миллионера - один русский и другой американский - Врангель и Буллит, - написали о русском народе книги, которые более умны. чем вся наша гуманитарно-общественно-социальная литература вместе взятая.