Фактически это означало крах проектов хана. Однако Девлет-Герай был Девлет-Гераем. Не прося у Стамбула ни разрешения, ни помощи, он в 1570-м учинил большой набег на Рязань, показав джигитам, что русских вполне можно бить, а в 1571-м, скоординировав действия с поляками, организовал знаменитый "великий поход", не просто жутко разорив южные русские земли, но даже спалив Москву (кроме Кремля) и вынудив Грозного просить мира в крайне унизительной форме. Царь, похоже, был всерьез потрясен и готов на многое. Он не только предлагал уступить крымскому коллеге Астрахань, но и – чего не случалось ни до, ни после – выдал на расправу "хранителю веры" крымского эмигранта, принявшего на Москве православие. На беду хана, его уже несло вразнос. Возомнив себя как минимум Тохтамышем, он требовал еще и Казань, а также, по сообщению ряда авторов, "выходы" как при давно забытом Амурате, отказа "московского князя" от царского титула и согласия получать ярлык на княжение в Бахчисарае. Едва ли, кстати, веря в согласие. Напротив, согласие ему в этот момент, на гребне успеха, нужно было менее всего – теперь, на фоне сгоревшей Москвы, ему было что предъявлять Стамбулу, не прося, а требуя у султана и халифа поддержки. Которая и была, невзирая на официальный демарш двухлетней давности, оказана. Впрочем, как известно, у корриды свои законы. Бывает, что бык матадора, но как правило – матадор быка. Летом следующего, 1572 года 120-тысячное крымское войско, поддержанное 8-тысячным корпусом янычар и турецкой артиллерией, было остановлено, опрокинуто и едва ли не поголовно уничтожено вдвое уступавшей ему по численности армией Михаила Воротынского при Молодях. Этот поход стал последней крупной кампанией Крыма против России и – по факту – началом конца его "симбиотического" статуса в составе Порты. Что до "астраханского вопроса", вернее сказать, "вопроса о правопреемстве", то он был решен окончательно и бесповоротно. Однако, сказав "а" и "б", не сказать "в" было уже невозможно…
Глава V. Направление главного удара
Итак, трудное детство, без отца, маму отравили, самого обижали всяко, комплексы копились, мятеж в Москве нервы сорвал – но все это, как известно, не помешало Ване быть парнем хотя и импульсивно-жестким, крови не боявшимся (а кто ее тогда боялся?), но, в принципе, не хуже и не лучше прочих. Так что, пожалуй, начнем с повторения общеизвестной "карамзинской" схемы.
Жил себе поживал на Москве юный царь Иван, имел при себе "избранную раду" друзей (аристократ Андрей Курбский, друг детства, братья Адашевы – родом попроще, хват Алексей и храбрец Данила, да интеллектуал поп Сильвестр), жену Анастасию, умницу-красавицу, старого учителя, митрополита Макария. Они на него хорошо влияли, он их слушался во всем, и все было хорошо. Казань взяли, Астрахань взяли, турецкую агрессию отбили, судебную реформу провели – в общем, страна процветала аж до начала Ливонской войны. А потом вдруг, после смерти жены, "усмирявшей" злой нрав мужа, взбесился и пошел рубить головы всем подряд: и боярам-княжатам, невзирая на заслуги, и бывшим друзьям. Став сперва "Грозным", а затем и "Безумным". И вообще, тираном. Странно как-то – это самое "вдруг". Вот и давайте разберемся.
Прежде всего совершенно ясно: первая кошка пробежала между царем и его "ближним кругом" чуть ли не сразу после присоединения Поволжья, и суть разногласий была предельно проста: что дальше? В том, что приостанавливать экспансию нельзя, все были вполне согласны. Россия была на подъеме, готова и к усилиям, и к рывку, имела войска, деньги, припасы – короче говоря, все, что нужно для реализации самых обширных планов. Вопрос заключался в том, какое направление избрать. Вариантов было ровно два: продолжать движение на юг, в направлении Крыма (а чем он лучше Казани и Астрахани?), или развернуться на запад, в Ливонию, и логика была в любом из решений.
Крым, безусловно, досаждал. Крым тревожил набегами богатые южные вотчины, и это злило боярство, считавшее, что хана пора прижать к ногтю, благо после Казани, Астрахани и Ногаев дело казалось не слишком сложным. Более того, покончить с Крымом означало присоединить к России богатейшие земли Дикого поля – то есть опять-таки округлить вотчины бояр, а кроме того, и государственные земли, сняв необходимость частичных конфискаций земли у вотчинников (о чем Иван поднимал вопрос еще раньше, на Стоглавом соборе). Короче говоря, очень богатая идея и очень вкусный приз. Однако и куда более мощный, нежели Казань с Астраханью, богатый, многолюдный, хорошо организованный, и тем более опасный, что за его спиной маячила Порта – на тот момент самая сильная и очень агрессивная держава мира.
С другой стороны, досаждала и Ливония. Орден, имея в активе договор с Польшей, вел себя предельно нагло, задолжал дань аж за полвека (в 1502-м по договору обязался платить, но не выплатил ни копейки), а главное, мешал реализовывать государственные проекты. История некоего Ганса Шлитте красноречивее некуда.
Судите сами.
В 1547-м, едва-едва венчавшись на царство, Иван поручил этому немцу, судя по всему человеку порядочному, завербовать в Европе и привезти в Москву разного рода ученых людей (мастеров всех квалификаций, врачей, печатников, бумажников, зодчих и всех-всех-всех). С заданием герр Шлитте справился отменно и вскоре уже двумя группами направил в Россию около 300 умельцев (в том числе 4 теологов, 4 медиков, 2 юристов, 4 аптекарей, 5 толмачей). И тут началось непредвиденное. Первая партия специалистов, отправившись через Пруссию и Ливонию, была без предъявления каких-либо обвинений и не глядя на исправные подорожные задержана в ливонском Вендене. Мастеров бросили в застенок, где они, ни за что ни про что отсидев 5 лет, были вслед за тем принуждены подписать контракт о службе Ордену. Со второй группой, руководимой самим Шлитте, вышло еще круче. Магистрат Любека, где они предполагали сесть на корабль, чтобы плыть в Ревель, по просьбе все того же Ордена аннулировал все подорожные. Лично Шлитте задержали и надолго посадили в тюрьму, не предъявив никаких обвинений (просто как "персону, опасную Ганзе"), а некоего кузнеца Ганца, решившегося пробираться в Москву на свой страх и риск, поймали и – опять-таки без суда, в административном порядке, – обезглавили в Ливонии.
В общем, Орден зарывался.
Мешал Москве развиваться.
Обижал тех, кого она брала под защиту.
А главное, перекрывал кислород торговле, лишив права на свободный импорт (только через ливонские Ригу, Ревель и Нарву) и экспорт (исключительно ливонским посредникам по их цене). Долго такое продолжаться не могло. В культурной Европе столетние войны начинались по много меньшим поводам. И очень обидно, что нынешние либеральные российские историки трактуют ситуацию весьма своеобразно. Скажем, в учебнике (!) "История России", подготовленном Гуманитарной кафедрой СУНЦ НГУ, на голубом глазу писано: "Ливония была чрезвычайно важным для России соседом. Только благодаря ее посредничеству Россия получала необходимые стратегические товары (вооружение, благородные и цветные металлы) и могла сбывать свои продукты промыслов и сельского хозяйства в Европу". На мой взгляд, чтобы писать такое, зная, как оно было на самом деле (а не могут же не знать!), нужно обладать очень гибкой совестью. Или не обладать совестью вовсе.
Впрочем, это так, в скобках.
Главное же заключается в том, что обнулить Орден означало бы получить полноценный выход к морю, с ухоженными портами, причем формально "возвращая отчины и дедины", отнятые когда-то немцами и шведами. А самое главное, в это время всем уже было понятно, что некогда мощное орденское государство поражено системным кризисом, преодолеть который внутренними силами уже не способно, и находится на грани распада. Промедлить с "западным" вопросом означало бы отдать Прибалтику в куда более сильные руки, получив на границах новых, опасных врагов.
Таким образом, Юг Югом, но с точки зрения геополитики все-таки важнее был Запад. Крым грабил, кусал, но не более того, и Турция, занятая войной с персами и Империей, особо не докучала, а вот в Ливонии вот-вот могла начаться Большая Игра, и царь, судя по его действиям, это прекрасно понимал. Зато у думных "западный" вектор никакого восторга не вызывал. Особых земельных богатств на этом направлении не предвиделось, "немци" были врагом незнакомым и опасным, тем паче с мощной "крышей" в лице Священной Римской империи Габсбургов. А главное, затянись война на Западе всерьез и возникни у государства нужда в деньгах – что было более чем вероятно, – единственным источником дохода могла стать только частичная конфискация боярских земель, и, хотя об этом не говорилось вслух, это понимали все.
Короче говоря, споры на эту тему в Думе не могли не быть жесткими, и судя по всему, что случилось дальше, решение "На Запад!" было пробито лично Иваном, и не без великого труда. Вполне возможно – это допущение, – с помощью митрополита Макария, которому не могла не греть душу идея слегка поджарить "латыну" и "лютеров" (с мусульманами Церковь ладила). И поначалу все было как нельзя лучше. Польша сразу вмешаться не могла, требовались длительные согласования, Литва интересов в Ливонии не имела, так что сразу пошли победы. В январе 1558 года русские войска прошли вдоль-поперек почти всю Ливонию, до Риги и Ревеля, взяли много важных городов, в том числе важнейший порт Нарву и Юрьев, несправедливо именовавшийся Дерптом, и вышли к границе Восточной Пруссии. Европейские листки уже писали ужасы о том, что даже шведский король "только ценой денег смог купить себе мир" и "если суждено какой-либо державе в Европе расти, так именно Москве".
В самом деле, по всем приметам, Россия брала Прибалтику всерьез и надолго. При полном, между прочим, одобрении туземцев, с появлением русских войск взявшихся за топоры против хозяев, а пришельцам оказывавших всяческую помощь. Разумная политика Ивана лишь укрепляла готовность горожан идти на компромиссы. И был резон: ужасный "тиран и варвар" резню не устраивал, а вот милости оказывал вовсю. Скажем, Нарве, ненавидевшей Ревель как исконного конкурента, не позволявшего ей вступить в Ганзу, царь – в пику ревельцам – предоставил совершенно невиданные льготы. Город освободили от постоя, жителям предоставили полную свободу вероисповедания, нарвские купцы (на дикую зависть ревельским) получили право беспошлинной торговли по всему царству Ивана плюс право посылать караваны в Германию. А еще нарвским деревушкам москвичи даром предоставили скот и зерно для посева – в счет компенсации за разграбленное при вторжении. После чего задумались и в Риге, и в Ревеле.
Вот-то тут, на пике успеха, начинается необъяснимое. Весной 1559 года, после череды сплошных успехов, русской армии оставалось только добить главные силы Ордена, засевшие в Вендене (столица) и Мариенбурге (резиденция магистра), и с ходу оформлять победу, подписывая с фактически раздавленным Орденом мир на своих (любых!) условиях. И вот тут Алексей Адашев, полномочный представитель царя на фронте, получив от ливонцев просьбу о "полевом" (временном) перемирии (но не согласие на мир!), отдает приказ воеводам приостановить наступление и соглашается "не воевати" с марта по ноябрь. Это предел абсурда, но так оно и было. Более того, Адашев даже вступает в переговоры с рижанами и ревельцами о настоящем мире в обмен на всего-навсего мелкие уступки в торговле. И что самое дикое, Иван не только санкционировал задним числом это нелепое решение, но и дал "добро" на поход в Крым.
Вот здесь уже никакой логики нет. Вернее, есть, но уже совершенно по г-ну Милюкову: или глупость, или измена. Но дураком Адашев не был – во всяком случае, перемирие с Орденом он оправдывал очень красиво, ссылаясь и на усталость войск, и на распутицу, и на проблемы у южных границ, – а подозревать измену у нас пока что нет никаких оснований. Просто, судя по всему, на царя очень сильно давили. И Дума (по уже изложенным соображениям), и Курбский, бывший в этом смысле представителем княжат в Избранной Раде, и Адашевы, мечтавшие получить во владение столько земель, чтобы сравняться влиянием со "старомосковскими". Позже, в Первом послании Курбскому, Иван очень коротко помянет дискуссии на тему Крымского похода, назвав их "злосоветием", и нам остается только гадать, какие лютые драмы таятся за этим коротким определением.
Впрочем, как бы то ни было, Крым оказался крепким орешком. Он и позже не давался легко, а уж в XVI столетии и подавно. Безводье, татарские налеты, совершенно неприступные укрепления Перекопа, и в итоге хотя и как бы успех, но именно что "как бы". По результату стало очевидно: прорваться в Крым можно, пограбить можно, но закрепиться никаких шансов нет. То есть стратегический провал. Правда, позволивший царю укрепить свое влияние, ибо не судят только победителей. Впрочем, никаких казней не случилось. Просто идиллия Избранной Рады сошла на нет – и на исходе 1559 года оба Адашевых убыли на фронт, искупать кровью. Причем в обиде мог считать себя только Алексей, для которого чин воеводы был огромным понижением. Одновременно покинул Москву и поп Сильвестр, причем совершенно добровольно: он хлопотал за Адашевых, не преуспел и устроил демарш, "своею волею" уехав в Кирилло-Белозерский монастырь. Кстати, прихватив огромную библиотеку и оставив при дворе "деспота" сына – делать карьеру.
А между тем ситуация в Ливонии за полгода "адашевского перемирия" коренным образом изменилась. Осознавший полную безвыходность своего положения, Орден нашел "крышу": 31 августа 1559 года магистр Готхард Кеттелер подписал в Вильне с королем Польши и Литвы Сигизмундом II договор о "вступлении Ливонии под протекторат Польши", спустя две недели дополненный договором о "военной защите". Отныне – спасибо Адашеву – России предстояло иметь дело не с распадающимся прибалтийским замухрышкой, а с одной из самых сильных держав Европы. Больше того, стоило Польше "принять под покровительство" Лифляндию и герцогство Курляндское, в игру вступили Дания, явочным порядком занявшая Эзель, и Швеция, взявшая под контроль Ревель и северные районы Эстляндии (позже, уже в 1561-м, такой раздел был официально закреплен и оформлен Виленским договором).
Ну и прикиньте, какой выбор у Ивана. Можно, конечно, прекращать войну, оставив за собой Дерпт, Нарву и клочок Эстляндии, но это, по факту, проигрыш, не покрывающий даже расходов (нарвская торговля все равно перекрыта). А можно и вновь атаковать, поскольку, хотя договор Ливонии с Польшей и подписан, пока новый супостат раскачается собрать войска, есть шанс выиграть. И царь, как известно, принимает решение идти по второму варианту – вновь с полным успехом. Уже в январе 1560 года русские взяли Мариенбург, а потом, через несколько победных месяцев, Курбский штурмом берет и "несокрушимый" замок Феллин, где победителям досталась вся орденская артиллерия, почти вся казна и руководство Ордена во главе с магистром Вальтером фон Фюрстенбергом. После чего эсты поднимают очередной мятеж в поддержку русских, вымотанные до предела рыцари толпами бегут за кордон, и – ап! – Ордена фактически больше нет.
Этот момент – второй звездный час России в ходе кампании. Бог с ними, с датчанами на Эзеле, и с Ригой, куда вошли литовцы, тоже можно подождать, но Ревель лежит как на блюдечке. Стены, правда, крепки, но защищать их шведам некем, они мобилизуют даже городскую шпану, назначив "Ганнибалом Эстонии" известного уголовника Иво Шенкенберга, – а уж заняв Ревель, можно говорить с поляками и Литвой совсем иначе. Да и с Европой в целом тоже. Тем паче Европа готова. Слухи из Ливонии вызвали там настоящую панику. Уже в конце 1559 года Альберт Мекленбургский объявил свои земли в "состоянии опасности от московского нашествия". Несколько месяцев спустя, на Рейхстаге, он же докладывает о том, что "Московский тиран начал строить военный флот на Балтийском море, вверяя управление испанским, английским и немецким капитанам". В связи с этим мекленбургский герцог прямо попросил Рейхстаг "настоять перед нидерландским и английским правительствами, чтобы они перестали доставлять оружие и другие товары врагам всего христианского мира, дабы не дать утвердиться в Ливонии восточному государю". Однако, выслушав герцога, "съезд постановил обратиться к Москве с торжественным посольством, к которому привлечь Испанию, Данию, Англию, предложив восточной державе вечный мир и тем самым остановить ее завоевания".
То есть повторяю: Европа созрела отдать Ивану все, что он реально контролирует. Дело за малым: взять под контроль побольше и предлагать мир с позиции силы. А сил для этого вполне достаточно. И тут, когда победа опять словно в руках, более того, когда – это уже слова самого царя – "вся Германия до исхода лета нашей была бы", русские войска опять останавливаются, а затем, потоптавшись на месте, начинают действовать вопреки всем инструкциям и диспозициям. Не все – а главные силы, возглавляемые (какая странность!) братьями Адашевыми: Алексей и Данила вопреки воле царя, приславшего подкрепление с прямым приказом брать Ревель, решают, что задача невыполнима, и разворачиваются на важный, но в данной ситуации все-таки второстепенный Вейсенштейн (Пайде), который тоже, потеряв много воинов, взять так и не смогли. В связи с чем оправдания насчет невозможности взятия Ревеля перестают выглядеть хоть сколько-то убедительно. Типа, если и Вейсенштейн взять не смогли, так кому вы вообще нужны?
Что за напасть приключилась? Почему? С какой стати? Никто не знает и, видимо, уже не узнает никогда. Разве что Руслан Скрынников осторожно предполагает, что какие-то веские причины (типа, воеводы "опасались удара литовцев из-под Риги") все-таки были, но это совсем не убеждает. Хотя бы потому, что вражеских войск под Ригой было совсем немного. Но в любом случае, дорогие читатели, прикиньте, что бы сами вы сделали на месте царя. Ага. Именно. И я тоже. Иван же и на сей раз до неприличия мягок. Конечно, Алексей Адашев полностью снят с командования и назначен комендантом Феллина, а чуть позже переведен в Дерпт, "товарищем" к воеводе Хилкову, его брат понижен в должности, но и только. И как оно было бы дальше, сказать нельзя, но в это самое время в Москве скоропостижно умирает Анастасия.
Сказать, что для Ивана это удар, – значит не сказать ничего. Что там была любовь, не отрицает никто из историков, но молодая царица помимо прочего была еще и совершенно уникальным человеком. Мало того что, провожая жену, царь "от великого стенания" почти не мог идти и его вели под руки, так еще и Москва, которая слезам не верит, свою государыню, судя по всему, любила: посадский люд, как сообщает летописец, пришел на похороны (диво дивное!) "не для милостыни" и в таком числе, что "от множества народу в улицах едва могли тело ея отнести в монастырь". А поскольку смерть молодой, здоровой женщины была решительно никак не объяснима, сразу после похорон началось следствие. И выяснились любопытные вещи. Следов отравления, правда, не нашли, зато стало известно, что царицу постоянно мучили какими-то интригами. Какими – опять-таки неясно, но, по логике, причастны были все те же "старомосковские", которым она очень мешала. Не сама по себе даже, но тем, что братья ее, Даниила и Никита, сформировали свой, отдельный клан, внося разброд в устоявшийся баланс сил в Думе. "Худородных" ненавидели, но копать под "шурьев", особенно с учетом отношений царственной пары, не решались.