Кекс со сцециями
На севере Йоркшира певцов, являвшихся петь рождественские песни, и всех гостей потчевали сыром и кексом со специями. В одних семьях выпекали круглый кекс и подавали его на большом сыре, в других - квадратный, в третьих его подавали со специально сделанным сыром, помеченным знаком креста. Обычной специей была молотая гвоздика, но раньше в тесто добавлялись еще имбирь, тмин и кориандр. Чтобы испечь кекс со специями, смешайте чайную ложку пищевой соды и 30 г молотой гвоздики с 350 г муки. Растопите 350 г патоки с 120 г нерафинированного тростникового сахара и 120 г сливочного масла. Перемешайте с мукой, затем добавьте, тщательно размешивая, 3 взбитых яйца и какой-нибудь кислоты. Выпекайте в глубокой, смазанной жиром форме для кексов - глубиной около 20 см - при температуре 170°C примерно полтора часа, пока не затвердеет середина.
5. Такой красивый мальчик!
Наши недели в Лондоне были на исходе. Общую подготовку мы почти завершили и ждали отправления в учебно-тренировочное авиационное крыло (УАК).
Один слух сменялся другим. Нас посылают в Аберистуит в Уэльсе. Нет, для меня далековато. Мне бы где-нибудь на севере. Очередная новость: Ньюки в Корнуолле. Еще хуже! Я отдавал себе полный отчет в том, что надвигающееся рождение первенца у рядового второго класса ВВС Джеймса Хэрриота на ход войны никак не влияет, тем не менее мне хотелось быть как можно ближе к Хелен, когда подойдет ее время.
Лондонский период окружен в моей памяти густым туманом. Возможно, все было настолько новым и необычным, что толком не воспринималось, а возможно, меня придавила неимоверная усталость. И не только меня, но всех нас. Мало кто был подготовлен к тому, чтобы ежедневно вскакивать с постели в шесть утра, а потом до вечера непрерывно заниматься всяческими физическими упражнениями. В перерывах нас строем вели в столовую, на занятия, на беседы. Последние годы я провел главным образом в автомобиле и теперь заново привыкал пользоваться ногами, что оказалось довольно-таки мучительным процессом.
Временами к тому же я испытывал тягостное недоумение: что, собственно, происходит и зачем все это нужно? Подобно любому мальчишке, я воображал, что после очень недолгой, но очень интересной предварительной подготовки сразу сяду за штурвал самолета и буду учиться летать, но теперь выяснилось, что о штурвале пока лучше забыть - в таком отдаленном будущем он маячил. В УАК нам прежде предстояло изучить штурманское дело, принципы полета, азбуку Морзе и еще много всякой всячины.
Но одно меня радовало. Экзамен по математике был уже позади! Я всегда считал (и считаю) на пальцах и до того боялся этого экзамена, что перед призывом посещал в Дарроуби открытые ВВС подготовительные курсы, возобновляя жуткое знакомство школьных лет с поездами, мчащимися навстречу друг другу на разных скоростях, и водой, втекающей и вытекающей по трубам бассейна. Но экзамен я все-таки сдал и теперь был готов к чему угодно.
В Лондоне неприятных сюрпризов хватало. Я уж никак не предполагал, что буду целыми днями возиться в одном из самых грязных свинарников, какие только видел за свою жизнь. Видимо, кому-то в голову пришла блестящая мысль превращать все пищевые отходы ВВС в ветчину и бекон, тем более что даровой рабочей силы было хоть отбавляй. И вот точно в дурном сне я и другие кандидаты в летчики-истребители час за часом убирали навоз и разливали пойло по корытам.
Это же чувство мне довелось испытать и по другому поводу. Как-то вечером мы с двумя приятелями сговорились сходить в кино. Чтобы успеть к началу фильма, мы сумели занять место во главе очереди ожидавших ужина. Когда распахнулись двери огромной столовой в Зоопарке, мы влетели в них первыми, и нас тут же перехватил сержант-повар со словами:
- Мне требуются три добровольца мыть посуду! Ты, ты и ты - ткнул он в нас пальцем. Но, видимо, сердце у него было доброе, так как он поспешил утешить нас, когда мы грустно напяливали засаленные комбинезоны: - Ничего, ребятки, зато уж потом накормлю вас до отвала!
Моих приятелей он куда-то увел, и я остался в одиночестве в узкой темнице у нижнего конца жестяного желоба. Вскоре по нему заскользили грязные тарелки - я должен был очищать их от объедков и укладывать в механическую мойку.
На ужин в этот вечер был деревенский рулет с картофельной соломкой - комбинация, которая запечатлелась в моей памяти навеки. Битых два часа на меня обрушивался нескончаемый каскад тысяч и тысяч фаянсовых тарелок с крошками рулета, застывшими следами мясного соуса и прилипшими к нему обломками картофельной соломки.
Я как маятник покачивался в клубах пара, попахивающего мясным бульоном, а в голове у меня звенели строки песенки, которую мы с Зигфридом постоянно мычали, дожидаясь призыва в ВВС, - модной песенки, описывающей, как нам по простоте душевной казалось, ожидающую нас новую жизнь.
- Если б крыльями я мог обзавестись, До чего ж прекрасной стала б жизнь! В синем небе целый день кружил бы, С птичками веселыми дружил бы!
Но как далеки от меня были эти птички здесь, в душной пещере, где мои руки, лицо, волосы, каждая пора кожи все больше пропитывались запахом деревенского рулета и картофельной соломки!
Но всему наступает конец: каскад заметно поиссяк, а затем и вовсе прекратился. Вошел, сияя улыбкой, сержант, похвалил меня за отличную работу и отвел в обеденный зал, огромный и совсем пустой, если не считать двух моих приятелей. Вид у них был несколько обалделый, как, наверное, и у меня.
- Садитесь, ребятки, - сказал сержант, и мы уселись в углу перед пустым, уходящим в бесконечность столом. - Я же обещал накормить вас до отвала, верно? Ну, так, навались! - И он поставил перед нами три полные доверху тарелки.
- Кушайте на здоровье, - докончил он. - Деревенский рулет с картофельной соломкой. Двойная порция.
Мое разочарование, возможно, перешло бы все границы, но на следующий день нам объявили официально, куда нас отправляют, и все остальное вылетело у меня из головы. Даже не верилось: я еду в Скарборо! Конечно, я знал, что это красивый курортный город на море. Но возликовал я по другой причине - он же в Йоркшире!
Вероятно, вести преступную жизнь раз от разу становится все легче. Лиха беда - начало, а потом совесть умолкает навсегда.
Так, во всяком случае, казалось мне, когда я, улизнув в самоволку, сел в автобус. Уйти из казарм не составило ни малейшего труда, на улицах Скарборо - ни единого военного полицейского, и, когда я небрежной походкой вошел в помещение автобусного вокзала, никто не обратил на меня ни малейшего внимания.
Была суббота, 13 февраля. Роды у Хелен могли начаться с минуты на минуту, так как же я мог усидеть на месте всего в нескольких милях от нее? Ни в субботу, ни в воскресенье занятий у нас не было, значит, я ничего не пропущу и меня никто не хватится. Это чисто формальное нарушение дисциплины, убеждал я себя, но все равно выбора у меня не было: любой ценой мне надо увидеться с Хелен!
Да и ждать долго не придется, думал я, взбегая на знакомое крыльцо Хестон-Грейнджа. Я ворвался в кухню и обвел ее разочарованным взглядом. Никого! А я почему-то был уверен, что Хелен ждет меня здесь с заранее распростертыми объятиями. Я во весь голос окликнул ее по имени - никакого ответа. Я застыл на месте, напряженно прислушиваясь, но тут из внутренней двери появился ее отец.
- Сын у тебя, - сказал он.
Я уцепился рукой за спинку стула.
- Как…
- Сын у тебя.
До чего же он спокоен!
- Когда?..
- Минут десять назад. Сестра Браун как раз позвонила. Интересно, что ты так сразу и вошел.
Я все еще держался за стул, и он внимательно на меня посмотрел.
- Плеснуть тебе виски?
- Виски? А зачем?
- Да так. Очень ты побелел. Ну уж перекусить тебе надо обязательно.
- Нет, нет, нет! Спасибо. Я сейчас же туда. Он улыбнулся.
- Торопиться некуда. И не до тебя им сейчас. Лучше сначала поешь.
- Спасибо, не хочу. Можно… можно я возьму вашу машину?
Выруливая на дорогу, я все еще дрожал. Ну почему мистер Олдерсон не подготовил меня постепенно? Сказал бы для начала: "А у меня для тебя новость" или еще что-нибудь такое, вместо того чтобы оглушить с места в карьер. Когда я остановил машину перед домом сестры Браун, то все еще по-настоящему не понял, что я - отец.
Гринсайдский родильный дом - название звучное и внушительное, хотя на самом деле это было просто жилище сестры Браун. На свою практику она имела официальное разрешение, и случалось, что у нее одновременно лежали две-три роженицы из Дарроуби и его окрестностей.
Дверь мне открыла она и всплеснула руками.
- Мистер Хэрриот! Ну, за вами дело не стало! Откуда вы взялись?
Была она бодрой энергичной женщиной невысокого роста с насмешливыми глазами. Я смущенно улыбнулся:
- Да вот… Заехал к мистеру Олдерсону, а он мне и сказал.
- Могли бы дать нам все-таки время искупать маленького, - заметила она. - Ну что поделаешь, поднимитесь, посмотрите на него. Просто молодчага - девять фунтов!
По-прежнему словно во сне я поднялся следом за ней в маленькую спальню. Хелен лежала на кровати, лицо у нее раскраснелось.
- Здравствуй, - сказала она. Я подошел и поцеловал ее.
- Как это было? - спросил я боязливо.
- Ужасно, - ответила Хелен без особого удовольствия и кивнула на колыбель рядом с кроватью.
И я впервые узрел моего сына. Малютка Джимми был кирпично-красного цвета, лицо у него выглядело оплывшим, как у пропойцы. Пока я наклонялся над ним, он стиснул крохотные кулачки под подбородком, казалось, в нем происходит отчаянная внутренняя борьба. Лицо его раздулось и побагровело - такие гримасы он строил. Затем из глубины складочек в меня злобным взглядом впились его глаза, и он высунул кончик языка из уголка губ.
- Господи! - вскричал я.
Сестра Браун с недоумением посмотрела на меня:
- Что с вами?
- Он какой-то страшненький…
- Что-о?! - Она смерила меня свирепым взглядом. - Мистер Хэрриот! Да как у вас язык повернулся? Такой красивый мальчик!
Я снова заглянул в колыбель. Джимми приветствовал меня кривой злоехидной усмешкой, полиловел и пустил несколько пузырей.
- Вы уверены, что с ним ничего такого нет?
С кровати донесся слабый смешок, но сестра Браун не сочла мои слова сколько-нибудь забавными.
- Такого? Что, собственно, вы имеете в виду? - Она негодующе выпрямилась.
- Ну, э… - сказал я, переминаясь с ноги на ногу. - Может быть, с ним что-то не так?
Мне почудилось, что она вот-вот меня ударит.
- Что-то… Да как вы смеете! О чем вы говорите? В жизни не слышала подобной чепухи! - Она умоляюще оглянулась на кровать, но глаза Хелен были закрыты, хотя она чуть-чуть улыбалась.
Я отвел взбешенную хозяйку дома в сторону.
- Сестра Браун, а у вас случайно еще одного тут нет?
- Одного - чего? - спросила она ледяным тоном.
- Ну младенца. Так сказать, новорожденного. Мне хотелось бы сравнить Джимми с каким-нибудь таким же.
Глаза у нее полезли на лоб:
- Сравнить его? Мистер Хэрриот, я не хочу вас больше слушать. Вы святого выведете из терпения!
- Но я же вас прошу, - повторил я. - Еще одного у вас не найдется?
Она молча уставилась на меня, как на нечто доселе неведомое и немыслимое.
- Ну… в соседней спальне лежит миссис Дьюберн. Малютка Сидни родился почти одновременно с Джимми.
- Можно я на него посмотрю? - умоляюще воззвал я к ней.
Она заколебалась, но ее губы сложились в сострадательную улыбку:
- Вы… вы… Хорошо, погодите минутку. Сестра Браун вышла в соседнюю комнату, и до меня донеслись неясные голоса, потом она вернулась и сделала мне знак войти.
С миссис Дьюберн, супругой мясника, я был давно знаком. Ее обрамленное подушкой лицо было усталым и раскрасневшимся, как у Хелен.
- Мистер Хэрриот, вот уж не ждала вас увидеть! Я думала, вы в армии.
- Точнее говоря, в ВВС, миссис Дьюберн. У меня… э… увольнительная.
Я заглянул в колыбель. Сидни тоже был темно-красный и оплывший, и в нем тоже происходила какая-то внутренняя борьба, выражавшаяся в нелепых гримасах, которые завершились оскалом беззубых десен. Я невольно попятился и сказал:
- Какой красивый мальчик!
- Да, ведь правда ужасно миленький? - с нежностью произнесла его мать.
- Нет, просто чудесный, - подхватил я, еще раз ошарашенно заглядывая в колыбель. - Большое спасибо, миссис Дьюберн, что вы разрешили мне посмотреть на него.
- Ну что вы, мистер Хэрриот. Я так тронута, что вам захотелось на него взглянуть.
За дверью я перевел дух и вытер мокрый лоб. С меня точно гора свалилась - Сидни был даже пострашнее Джимми.
Когда я вернулся к Хелен, сестра Браун сидела рядом с ней на кровати и обе они явно потешались на мой счет. (Разумеется, задним числом я должен согласиться, что мог показаться смешным. Теперь Сидни Дьюберн и мой сын высокие, широкоплечие, очень красивые молодые мужчины, так что мои страхи оказались беспочвенными.)
Сестра Браун поглядела на меня с веселой усмешкой, видимо даровав мне свое прощение:
- Наверное, вы считаете своих телят и жеребят красавцами уже в ту минуту, когда они появляются на свет?
- Ну да, - ответил я. - Не буду отрицать. По-моему, они удивительно красивы.
Как мне не раз приходилось упоминать, находчивостью я не отличаюсь, но на обратном пути в Скарборо у меня в уме начал складываться адский план.
Роды жены давали мне право на отпуск, но для чего он мне сейчас? Хелен пробудет у сестры Браун еще две недели. Так какой толк томиться в Дарроуби одному, а с ней видеться урывками? Нет, лучше через две недели послать себе телеграмму с извещением, что у меня родился сын, и тогда отпуск мы проведем вместе.
Небезынтересно, как мои нравственные принципы не выдерживали соблазна. Но, сказал я себе, кому от этого какой вред? Я ведь ничего лишнего не присваиваю, а просто меняю время. Ни ВВС, ни положение на фронтах не понесут никакого морального ущерба. Задолго до того, как затемненный автобус въехал на затемненные улицы Скарборо, я уже твердо знал, что не отступлю. На следующее же утро я написал в Дарроуби одному приятелю и объяснил ему, что и как следует сделать.
Однако выяснилось, что я все-таки не такой закоснелый преступник, каким считал себя, ибо день ото дня меня все сильнее мучили сомнения. Правила в УАК были строгими, и, попадись я на таком обмане, мне пришлось бы туго. Но надежда на отпуск, проведенный с Хелен, заслоняла все остальное.
В роковой день мы после обеда валялись на койках, как вдруг в коридоре загремел зычный голос:
- Рядовой второго класса Хэрриот! Ну-ка, Хэрриот, давай сюда!
У меня сердце ушло в пятки. Я как-то не думал, что мне придется иметь дело с самим старшим сержантом Блакеттом. Ну, там со старшим рядовым, с капралом, на худой конец с кем-нибудь из младших сержантов, но не с таким же начальством!
Старший сержант Блакетт был беспощадным блюстителем дисциплины, никогда не улыбался и обладал внутренней внушительностью, которую усугубляли высокая сухопарая фигура, широкие костлявые плечи и рубленая физиономия. Обычно нашими дисциплинарными проступками занимались младшие сержанты, но уж если воздаяние исходило от старшего сержанта Блакетта, оно запоминалось надолго.
И вновь я услышал зычный голос, раскатывавшийся над нашими головами на плацу каждое утро:
- Хэрриот! Давай-давай сюда, Хэрриот!
Я уже выскочил из спальни и рысил по натертому полу коридора. Перед высокой фигурой я остановился как вкопанный и вытянулся.
- Есть, старший сержант!
- Ты Хэрриот?
- Да, старший сержант.
Он помахивал рукой, и зажатая в его пальцах телеграмма зашуршала о голубую шерсть его брюк. Я ждал, а сердце у меня колотилось все отчаяннее.
- Так вот, рад тебе сказать, что твоя жена разрешилась благополучно. - Он поднес телеграмму к глазам. - Значит, так: "Мальчик, оба чувствуют себя хорошо. Сестра Браун". Позволь, я тебя первый поздравлю. - Он протянул мне руку, а когда я ее пожал, вдруг улыбнулся. И внезапно стал удивительно похож на Гэри Купера, тогдашнего короля американского экрана.
- Теперь, конечно, тебе не терпится помчаться к ним, а?
Я тупо кивнул и, наверное, показался ему на редкость бесчувственным отцом и мужем. Тем не менее он положил мне руку на плечо и повел меня в канцелярию.
- Ну-ка, ребята, пошевеливайтесь! - Басовые органные ноты обрушились на писарей за столами. - Сверхсрочное дело. Вот новоиспеченный папаша. Увольнительная, железнодорожный пропуск, жалованье - и поживей!
- Есть, старший сержант! Сию минуту, старший сержант!
А он отошел к железнодорожному расписанию на стене и начал его изучать.
- Ехать тебе ведь недалеко. Ну-ка, посмотрим. Дарроуби… Дарроуби… Ага! Поезд на Йорк отходит в три двадцать. - Он взглянул на свои часы. - Можешь успеть, если поторопишься.
Когда он снова заговорил, нарастающие волны стыда уже захлестывали меня почти с головой.
- Бегом марш собираться! А мы тем временем закончим с документами.
Я переоделся в парадную форму, кое-как запихал все необходимое в вещмешок, вскинул его на плечо и кинулся назад в канцелярию.
Старший сержант уже ждал меня с длинным конвертом в руке.
- Тут все, сынок, и времени у тебя полно. - Он оглядел меня с ног до головы, потом обошел со всех сторон и поправил белую эмблему на моей фуражке. - Так-то лучше. Надо ведь, чтобы твоей хозяйке тебя не стыдно было, верно? - Он снова одарил меня гэрикуперовской улыбкой. Как это я раньше не замечал, что он очень красивый мужчина, а глаза у него добрые?
Мы пошли по коридору к выходу.
- Это у тебя первый, так?
- Да, старший сержант.
Он кивнул:
- Знаменательный для тебя день. У меня их трое. Совсем уже взрослые стали, но все равно я по ним стосковался. Чертова война! Знаешь, я тебе завидую: войдешь вечером в дверь и увидишь своего сына, в самый что ни на есть первый раз.
У меня даже уши горели, таким виноватым я себя почувствовал. Мы остановились на верхней площадке лестницы, и я не сомневался, что бегающие глаза и смущенный вид выдадут меня с головой. Но старший сержант Блакетт смотрел куда-то поверх моей головы.
- Знаешь, малый, - сказал он негромко, - самое лучшее время в твоей жизни подошло.
По парадной лестнице нам ходить не разрешалось, и, сбегая по узким каменным ступенькам черного хода, я снова услышал зычный голос:
- Кланяйся от меня обоим!
Мне было донельзя хорошо с Хелен. Мы отправлялись на долгие прогулки, и я узнал, какое это удовольствие - катить перед собой коляску. А Джимми каким-то чудом преобразился в очень даже симпатичного младенца. Получи я отпуск в положенное время, всего этого счастья мне не видать бы, так что мой план увенчался бесспорным успехом.
Но никакого торжества я не испытывал. Что-то меня грызло. И грызет по сей день.
Старший сержант Блакетт испортил мне всю радость.