3. Мое первое кесарево сечение
- Это Хемингуэй сказал, верно?
Норман Бомонт покачал головой:
- Нет! Скотт Фицджеральд.
Я не стал спорить. Норман редко ошибался в таких вещах. Собственно, это и было в нем особенно привлекательным.
Мне очень нравилось, когда студенты ветеринарных колледжей проходили у нас практику. Они приносили, они подавали, они открывали ворота и скрашивали долгие поездки. Взамен они много узнавали от нас во время этих автомобильных бесед и получали бесценный практический опыт в избранной профессии.
Однако после войны мои отношения с младшими практикантами заметно изменились. Я обнаружил, что узнаю от них не меньше, чем они от меня.
Разумеется, причина заключалась в том, что ветеринария как наука сделала огромный прыжок вперед. Вдруг стало ясно, что мы не просто коновалы, и внезапно открылась совершенно новая область работы с мелкими животными. Да и в сельской практике появились передовые хирургические методики, а потому студенты оказывались в более выгодном положении, так как знакомились с ними в современных клиниках и операционных.
Писались новые учебники, превращавшие в музейные экспонаты мои зачитанные до дыр справочники, в которых все давалось в сопоставлении с лошадьми. Я и сам был еще молод, но многие переполнявшие мой мозг знания, предмет моей недавней гордости, стремительно утрачивали значение. Флегмона венчика, нагноение холки, заковка, ламинит, шпат - все они отошли куда-то на задний план.
Норман Бомонт учился на последнем курсе и был истинным кладезем сведений, из которого я готов был черпать без конца. Но кроме ветеринарии нас объединяла любовь к книгам и чтению.
Когда мы оставляли профессиональные темы, разговор обычно переходил на литературу, и общество Нормана приносило мне много радости, а расстояния от фермы до фермы, казалось, стали гораздо короче.
Он был на редкость обаятелен, а манера держаться, не по годам солидная, смягчалась мягким юмором. В двадцать два года он явно обещал обрести немалую внушительность. Это впечатление усиливалось и чуть-чуть грушевидным телосложением, и упрямым желанием обязательно курить трубку.
С трубкой у него что-то не ладилось, но я не сомневался, что он преодолеет все трудности. Я словно видел, каким он будет через двадцать лет: дородный отец семейства покуривает наконец-то покорившуюся ему трубку у топящегося камина в окружении жены и детей. Прекрасный, надежный человек, преуспевающий специалист.
Мимо мелькали каменные стенки, а я опять заговорил о новых операциях.
- Так в университетских клиниках коровам правда делают кесарево сечение?
- Господи, ну конечно! - Норман выразительно взмахнул рукой и поднес спичку к трубке. - Чик-чик, и готово! Самая обычная операция. - Его слова прозвучали бы весомее, если бы их сопроводил клуб сизого дыма. Но он так плотно умял табак в чашечке, что ему не удалось затянуться, как он ни втягивал щеки и ни выпучивал глаза.
- Нет, вы даже не понимаете, какой вы счастливчик, - сказал я. - Подумать только, сколько часов я пролежал на полу в коровниках из-за неправильного положения плода! Производил разъятия, надрывался, чтобы повернуть голову или добраться до ножек. Нет, наверняка я укоротил себе жизнь. А умей я, так от скольких хлопот избавился бы благодаря простенькой операции! Но, собственно, как ее делают?
Студент снисходительно улыбнулся моему невежеству.
- В сущности, пустяки. - Он снова запалил трубку, прижал табак пальцем и, обжегшись, охнул. Отчаянно помотав головой, он вернулся к теме. - И вроде бы никаких осложнений. Занимает около часа и не требует особых усилий.
- Заманчиво! - Я грустно кивнул. - Пожалуй, я родился слишком рано. И с овцами, наверное, тоже?
- Ну конечно, - небрежно ответил Норман. - Овцы, коровы, свиньи - каждый день то те, то другие. И никаких проблем. Проще, чем с собакой.
- Что же, везет вам, молодым. Насмотревшись, самому потом делать куда легче.
- Справедливо! - Студент поднял ладони. - Но, собственно, большинство отелов обходятся без кесарева сечения, а потому я всегда рад занести еще одно в свою сводную тетрадь.
Я кивнул. Сводная тетрадь Нормана заслуживала уважения - толстый том в плотном переплете, куда записывались все сколько-нибудь интересные сведения под заголовками, тщательно выписанными красными чернилами. Экзаменаторы всегда обращали большое внимание на эти конспекты, и Норман был вправе рассчитывать, что его тетрадь сыграет самую положительную роль на выпускных экзаменах.
Было последнее августовское воскресенье, за которым следует традиционный свободный понедельник, и рыночная площадь в Дарроуби весь день кишела туристами и просто любителями длинных прогулок. Всякий раз, лавируя между туристскими автобусами, я с завистью поглядывал на оживленные толпы. Так мало людей вынуждено работать и в праздники!
Под вечер я высадил нашего практиканта у его квартиры и поехал в Скелдейл-Хаус выпить чаю. Я еще не допил чашки, когда Хелен встала на телефонный звонок.
- Мистер Бушелл из Сикамор-Хауса, - сказала она. - У него корова телится.
- Черт бы ее побрал! А я-то размечтался, что мы хоть вечер проведем вместе! - Я поставил чашку. - Скажи ему, Хелен, что сейчас приеду, будь так добра. - И улыбнулся. - Ну хотя бы Норман обрадуется. Он только что говорил, что ему нужен материал для его тетради.
Я не ошибся. Когда я заехал за ним, он даже руки потер от удовольствия и всю дорогу оживленно болтал.
- Я как раз читал стихи, - сообщил он. - Люблю поэзию. Всегда найдется что-то прямо о тебе, о твоей жизни. Ну точно по заказу, я ведь жду чего-нибудь особенного! "В душе у человека всегда надежда правит!"
- Александр Поп, "Опыт о человеке", - буркнул я, не испытывая в отличие от Нормана ни малейшего радостного предвкушения. С отелами никогда наперед не угадаешь.
- Ловко! - студент засмеялся. - Вас не поймаешь! Мы въехали в ворота фермы.
- С вашей легкой руки и меня на стихи потянуло, - сказал я. - Прямо на языке вертится. "Оставь надежду всяк, сюда входящий!"
- Данте, естественно! "Ад". Но откуда такой пессимизм? - Он ободряюще потрепал меня по плечу, а я достал резиновые сапоги.
Фермер проводил нас в коровник, и из стойла с соломенной подстилки на нас тревожно посмотрела маленькая корова. На доске у нее над головой было написано мелом "Белла".
- Крупной ее не назовешь, мистер Бушелл, - сказал я.
- А? - Он вопросительно оглянулся на меня, и я вспомнил, что он туговат на ухо.
- Маловата она! - гаркнул я. Фермер пожал плечами:
- Это уж так. С первым теленком ей трудно пришлось. А доилась потом хорошо.
Снимая рубашку и намыливая руки по плечи, я разглядывал роженицу. Узкий таз мне очень не понравился, и я мысленно вознес молитву всех ветеринаров - пусть хоть теленок будет крохотным!
Фермер ткнул носком сапога в рыжеватый бок, чтобы заставить корову встать.
- Ничем ее не поднимешь, мистер Хэрриот, - сказал он. - С утра пыхтит, и силенок, думается, у нее уже нет никаких.
Эти слова мне тоже очень не понравились. Если корова долго тужится без всяких результатов, значит, что-то очень неладно. Да и вид у нее был совсем измученный. Голова поникла, веки устало опустились.
Ну что же, если она не встает, значит, придется мне лечь. Когда моя обнаженная грудь уперлась в булыжники, я подумал, что время их ничуть не умягчило. Но тут я ввел руку и забыл про все остальное. Тазовое отверстие оказалось злодейски узким, а за ним… У меня похолодело внутри. Два гигантских копытца, и опирается на них великанья морда с подрагивающими ноздрями. Дальше можно было и не ощупывать, но, напрягшись, я продвинул руку еще дюйма на два и ощутил под пальцами выпуклый лоб, загнанный в узкое пространство, словно пробка в бутылку. Я начал извлекать руку, и мою ладонь вдруг лизнул шершавый язык.
Сидя на корточках, я задрал голову:
- Там слоненок, не иначе, мистер Бушелл.
- А?
Я повысил голос:
- Теленок огромный, и протиснуться наружу он не может.
- Значит, резать будете?
- Боюсь, что нет. Теленок живой, а к тому же ничего не получилось бы. Просто нет места, чтобы работать.
- Да-а… - протянул мистер Бушелл. - А ведь доится она хорошо. Не хочется ее под нож-то.
Я вполне разделял его чувства. Самая мысль о таком исходе была мне глубоко отвратительна. Но… но ведь горизонты распахнулись, и уже занялась новая заря! Это был решающий, исторический миг. Я повернулся к студенту:
- Никуда не денешься, Норман! Идеальные показания для кесарева сечения. Как удачно, что вы тут. Будете мной руководить.
От волнения у меня даже дух захватило, и я не обратил вниманий на явную тревогу в глазах студента. Вскочив на ноги, я вцепился мистеру Бушеллу в руку.
- Мистер Бушелл, я хочу сделать вашей корове кесарево сечение.
- Чего, чего?
- Кесарево сечение. Вскрыть ее и извлечь теленка хирургическим способом.
- Через бок его вытащить, так что ли? Ну как у баб бывает?
- Совершенно верно.
- Ну-ну! - Брови фермера полезли вверх. - А я и не знал, что и с коровами так можно.
- Теперь можно, - убежденно сказал я. - За последние несколько лет мы далеко ушли.
Он медленно провел ладонью по губам:
- Уж и не знаю. Она же наверняка сдохнет, если вы в ней дырищу вырежете. Так, может, все-таки лучше к мяснику? Хоть что-то за нее получу, а что-то, как ни гляди, лучше, чем ничего, я так думаю.
Я почувствовал, что у меня отнимают мой звездный час.
- Но ведь она совсем худая и маленькая! Ну сколько вам за нее дадут, если пустить ее на мясо? А так мы можем получить от нее живого теленка!
Я нарушил одно из своих самых священных правил: никогда не уламывать клиента, чтобы он поступил по-моему. Но мною овладело какое-то безумие. Мистер Бушелл молча уставился на меня, а потом все с тем же выражением неторопливо кивнул:
- Ну ладно. Так что вам надо-то?
- Два ведра теплой воды, мыло, полотенца, и, если можно, я прокипячу у вас на кухне кое-какие инструменты.
Фермер направился к дому, а я хлопнул Нормана по плечу.
- Все удивительно удачно складывается. Света достаточно, теленок жив, и мы его спасем, а мистер Бушелл, к счастью, плохо слышит и не заметит, если я буду задавать вам вполголоса вопросы по ходу операции.
Норман промолчал, и я попросил его составить из тючков соломы столик под наши инструменты и разбросать солому вокруг коровы, пока я буду кипятить эти инструменты в кастрюле на кухонной плите.
Вскоре все было готово. Шприцы, шовный материал, скальпели, ножницы, состав для местной анестезии и вата заняли свои места на тючках, застеленных чистым полотенцем. Я подлил антисептического средства в воду и сказал фермеру:
- Мы положим ее на бок, а вы держите голову. Она так измучена, что не будет особенно сопротивляться.
Мы с Норманом уперлись Белле в плечо, и она покорно опрокинулась на бок. Фермер прижал ее шею коленом. Я ткнул Нормана локтем и шепнул, глядя на широкое пространство рыжей шкуры передо мной:
- Где делать разрез? Норман кашлянул.
- Э… Вот, примерно… - Он неопределенно повел рукой.
Я кивнул.
- Там, где мы оперируем рубец, а? Но только чуть ниже, верно?
Я принялся состригать волосы широкой полосой на протяжении фута. Чтобы извлечь теленка, отверстие понадобится порядочное! Затем я быстро анестезировал операционное поле.
Теперь мы в подобных случаях ограничиваемся местной анестезией, и, пока длится операция, корова спокойно лежит на боку, а то даже и стоит. Она просто ничего не чувствует. Однако кое-какими своими сединами я обязан двум-трем норовистым коровам, которые в самый разгар операции вдруг вскакивали и бросались прочь, а я мчался рядом, стараясь не допустить, чтобы их внутренние органы вывалились наружу.
Но все это еще мне предстояло. А в этот, первый, раз у меня ничего подобного и в мыслях не было. Я рассек кожу, мышечный слой, брюшину, и в разрез выпучилось нечто бело-розовое.
Я потыкал пальцем и ощутил внутри что-то твердое. Неужели теленок?
- Что это? - прошипел я.
- Э? - Норман, стоявший на коленях рядом со мной, нервно подпрыгнул. - Я не понял…
- Ну, это! Рубец или матка? По положению тут вполне может быть матка.
Студент судорожно сглотнул.
- Да… да… матка. Конечно, она.
- Отлично. - Я даже улыбнулся от облегчения и смело сделал разрез. Из-под скальпеля выполз плотный ком пережеванной травы, с шумом вырвались газы и брызнула бурая жидкость.
- Черт! - взвыл я. - Это же рубец! Господи боже ты мой! - Грязный вал перекатился в брюшную полость и скрылся из виду. Я не сумел сдержать стона. - Что это за штучки, Норман, черт вас дери?
Я почувствовал, что он трясется, как в ознобе.
- Да пошевеливайтесь же! - рявкнул я. - Давайте иглу. Живей, живей!
Норман вскочил, кинулся к импровизированному столику, вернулся и трясущимися пальцами подал мне иглу с длинным шлейфом кетгута. Я молча зашил разрез, который сделал не в том органе. Во рту у меня пересохло. Потом мы вдвоем схватили ватные тампоны, чтобы убрать содержимое желудка из брюшной полости, но значительная его часть уже стекла туда, куда мы не могли добраться. Массированное загрязнение!
Когда мы сделали все, что было в наших силах, я выпрямился, посмотрел на студента и с трудом прохрипел:
- Я думал, вы эти операции знаете как свои пять пальцев.
- В клинике их делают довольно часто… - Глаза у него были испуганные.
Я ответил ему свирепым взглядом.
- Вы-то сколько кесаревых сечений видели?
- Ну… э… по правде сказать, одно.
- Одно! А рассуждали, как специалист. Но пусть и одно, что-то ведь вы же должны о них знать?
- Дело в том… - Колени Нормана заерзали по булыжнику. - Видите ли… Я сидел в самом заднем ряду.
Мне удалось придать своему хрипу саркастический оттенок:
- А-а! Так что толком ничего не разглядели? Так?
- Почти. - Он уныло поник головой.
- Щенок! - шепнул я злобно. - Дает указания, а сам ни черта не знает. Да ты понимаешь, что убил эту прекрасную корову? Перитонит ей обеспечен, и она сдохнет. Единственно, что мы еще можем, - это извлечь теленка живым. - Я заставил себя отвести взгляд от его растерянного лица. - Ну давай продолжать.
Если не считать моего первого вскрика, весь разговор велся пианиссимо, и мистер Бушелл только вопросительно на нас поглядывал.
Я улыбнулся ему - ободряющей улыбкой, как мне хотелось верить, - и повернулся к корове. Извлечь теленка живым! Легко сказать, но вот сделать? Мне скоро стало ясно, что извлечь его даже мертвым - задача чудовищная. Я погрузил руку поглубже под, как мне теперь было известно, рубцовый отдел желудка и наткнулся на гладкий мышечный орган, лежащий на брюшной стенке. В нем находилось что-то огромное, твердое и неподвижное, точно мешок с углем.
Я продолжал исследование и нащупал характерные очертания заплюсны, упершейся в скользкую стенку. Да, бесспорно, теленок, но как же до него далеко!
Я вытащил руку и вновь уставился на Нормана.
- Но из вашего заднего ряда, - осведомился я со жгучей иронией, - вы все-таки, может быть, изволили заметить, что делают дальше?
- Дальше? А, да-да! - Он облизнул губы, и я вдруг обнаружил, что лоб у него весь в бисеринках пота. - Необходимо экстрагировать матку.
- Экстрагировать?! Приподнять к разрезу, что ли?
- Да-да.
- Господи! Да это никакому геркулесу не под силу! Мне ее ни на йоту не удалось сдвинуть. Вот сами попробуйте!
Студент, который разделся и намылился одновременно со мной, покорно запустил руку в разрез, и минуту я любовался, как он натужно багровеет. Потом он смущенно кивнул.
- Вы правы. Ни в какую.
- Остается одно! - Я схватил скальпель. - Сделаю разрез у заплюсны и ухвачу за нее.
Орудовать скальпелем вслепую, погрузив руку по плечо в темные коровьи недра и высунув язык от напряжения, - что может быть кошмарнее? Меня леденила мысль, как бы ненароком не полоснуть по чему-нибудь жизненно важному, но, к счастью, примериваясь к бугру над заплюсной, я лишь раз-другой порезал собственные пальцы. И несколько секунд спустя уже ухватил волосатую ногу. Уф-ф! Все-таки зацепка.
Осторожно, дюйм за дюймом, я расширил разрез. Ну авось, он теперь достаточно широк. Но когда работаешь на ощупь, никакой уверенности быть не может. В том-то и весь ужас.
Однако мне не терпелось извлечь теленка на свет. Отложив скальпель, я вновь взялся за ногу, попробовал ее приподнять и тут же убедился, что с кошмарами еще далеко не покончено. Тяжелым теленок оказался неимоверно, и, чтобы его вытащить, требовались очень мощные руки. Теперь в таких случаях у меня всегда рядом наготове какой-нибудь дюжий парень, раздетый, с обеззараженной по плечо рукой, но тогда в моем распоряжении был только Норман.
- Давайте же! - пропыхтел я. - Попробуем вместе.
Мне удалось отогнуть заплюсну так, что мы могли оба разом ухватить ногу над копытцем, но все равно приподнять эту тяжесть к разрезу в коже стоило нам дикого напряжения.
Стиснув зубы, мучительно кряхтя, мы тянули, тянули, пока я наконец не сумел взяться за другую заднюю ногу. Но и тогда теленок не сдвинулся с места. От обычного трудного отела отличие было лишь одно: тянули мы его через разрез в боку. И когда, откинувшись, задыхаясь и потея, мы собрались с последними силами, меня охватило чувство, знакомое всем ветеринарам. Ну зачем, зачем, зачем мне понадобилось делать эту жуткую операцию? Я от всего сердца, от всей души сожалел, что воспротивился намерению мистера Бушелла прибегнуть к услугам мясника. Ехал бы я сейчас тихо-мирно по очередному вызову, а не надрывался бы тут до кровавого пота. Но даже хуже физических мук было жгучее сознание, что я совершенно не знаю, чего ждать дальше.
Тем не менее теленок мало-помалу поддавался нашим усилиям. Вот из разреза появился хвост, затем немыслимо массивная грудная клетка, а затем на одном рывке - плечи и голова.
Мы с Норманом плюхнулись на булыжник, теленок скатился нам на колени, и словно солнечный луч озарил кромешный мрак: он отфыркивался и тряс головой.
- Ну прямо великан! - воскликнул фермер. - Да и боек.
Я кивнул.
- Очень, очень крупный. Таких крупных мне редко доводилось видеть. - Я ощупал новорожденного. - Ну, конечно, бычок. Обычным путем ему бы ни за что не протиснуться.
И тут же мое внимание вновь сосредоточилось на корове. Куда, во имя всего святого, девалась матка? Исчезла без следа. Я вновь принялся отчаянно шарить в брюшной полости. Мои пальцы тотчас запутались в клубке плаценты. О черт, самое ей место среди кишок! Плаценту я вытащил, бросил на пол, но матки все равно не нащупал. На одно пронзительное мгновение я представил себе, что будет, если я так и не сумею ее нащупать. Но тут мои пальцы задели рваный край надреза.
Насколько это было возможно, я приподнял матку к свету, и у меня екнуло сердце: разрез для такого огромного теленка оказался все-таки маловат и по стенке в сторону шейки змеился длиннющий разрыв, конца которого не было видно.
- Иглу! - Норман сунул мне в пальцы новую иглу. - Стяните края раны, - буркнул я и начал шить.