Катер задрал кверху морду, черноту над водой заглатывает, кипящим белым хвостом гладь сзади взбухает. Черный, безумный, страшный, как будто откуда-то из туч обрушился.
Как вытянутыми пальцами, шваркнул в глаза рыбачкам с катера прожектор. Венька скинул обороты, развернул катер борт в борт. Те проморгаться не успели, Рассохин уже у них в лодке, за ним Ласка перепрыгнула, зашлась лаем.
- Сто-о-я-ать! Ни с места! - заорал спросонья Славик.
В лодке, как разглядел Венька, оказалось четверо. Один сразу кинулся багром от катера отталкиваться. Венька ухватился рукой за борт лодки. В полуметре от себя отчетливо разглядел ощеренный злой рот с блестящими верхними зубами, под ноль стриженый лоб из под-ушанки. Трое в лодке Рассоху окружили, подмяли.
- Брось багор! - Лейтенант кинулся к борту, оскользнулся, съехал на дно катера. Рука с пистолетом кверху задрана. - Стрелять буду!
На лодке мат, крики:
- Падла, цапнула! Пошла! Дай ей колотушкой! - И рык, и визг. Матерщина. - Ты что за глотку, бля! Ты кто такой! За борт его!
В свете прожектора фигурка в серенькой штормовке вывернулась из-под кучи тел. Отскочила в нос лодки:
- Стой, хуже будет! Стой! - Но двое в развевающихся за спиной черных целлофановых накидках как коршуны метнулись к нему. Инспектор прыгнул им навстречу. Замелькали кулаки.
Краем глаза Венька видел, как двое других стояли на корме, перед ними прыгала, заходилась лаем Ласка. Один из них норовил пнуть собаку, другой замахивался багром. Славик пару раз стрельнул из пистолета в воздух.
- Не трожь собаку! - закричал Венька, успел удивиться, откуда на правой руке взялась рваная красная перчатка. На лодке подмяли Рассохина и будто плясали от радости. Вякнула утробно Ласка - багром достали.
"Ну-у, гады! - Мозг работал восхитительно легко. Будто алмазом по стеклу прорезалось решение. - Ну, гады, не икайте". Венька дал катеру задний ход.
- Ку-у-уда? Они его уконтропят! - заорал Славик, решив, что Венька уходит.
Катер подался назад, будто зверь перед прыжком. Развернулся тупой мордой на лодку. Взревел моторами. Мгновение он почти не двигался, привставая на передних лапах. Сноп прожектора задрался в небо.
Будто кто-то невидимый замахнулся гигантской белой дубиной. Через несколько секунд раздался глухой удар, скрежет железа о железо. Дубина пала на воду. Стало видно, как катер, ударив лодку в борт, толкал ее перед собой. И борт лодки, скрежеща, задирался все выше. Люди там падали, хватались за что ни попадя. И вдруг лодка разом исчезла. На ее месте в то же мгновение, пузырясь, вывернулась кверху округлым белым брюхом икряная рыбина. Из чрева ее одна за другой вынырнули на поверхность эдакие икринки размером с человечью голову. Зафыркали, заматерились:
- Козлы! С ума посходили!
- Вы чо, уроды. Людей топите!
- Совсем оху… ли! - орали, матерились, а сами гребли к катеру.
- Геннадий, ты где? - Венька нагнулся через борт. Из темноты вынырнула Ласка, заколотила по воде лапами, обдавая брызгами хозяина. Он схватил собаку за загривок, ойкнул от боли в руке. Подскочивший Славик помог втащить Ласку.
- Руку-то хоть дайте. Чуть зубы не выбил. - Кое-как перевалили через борт Рассохина. Инспектор повалился спиной на дно катера, задрал кверху ноги. Из болотников, будто из опрокинутых ведер, хлынула вода. - Хотел нырнуть, снять, жалко стало.
- Ну вы чо, уроды! Вытаскивайте нас. Судорогой сводит! Захлебываемся же! - Из темноты возникла рука, ухватилась за край борта. - Додумались!
- Дерьмо не тонет, - клацнул зубами инспектор. - Четверо на одного. Пошли, Вень, к берегу, пусть вплавь добираются.
- Оставление в опасности для жизни и неоказание помощи: от трех до пяти лет общего режима, - выкрикнула с воды голова в мокрой лыжной шапочке, поднялась над бортом и опять погрузилась в забортную тень.
Одного за другим браконьеров втащили в катер. Вид у всех был небравый. Ручьями стекала вода.
- А где четвертый ваш? - Венька посветил прожектором на воду. Белыми ошметками плавала вывалившаяся из лодки мертвая рыба.
- Нас трое было, - сказал и закашлялся мужик в белой шапочке.
- Как? Он же багром от катера отталкивался. - Венька поднес к глазам окровавленную руку. - Пальцы мне чуть не отрубил.
- Ну уроды. Это вам в зачет! - матерился стриженый широкий мужик в одном сапоге, держась за борт, потряхивая в воздухе ослепительно белой ногой.
- Сильно крутой? - не попадая зуб на зуб, придвинулся к нему Рассохин. - Остынь, а то щас вплавь отправлю!
- Отправь, наживи горе!
- Прекрати, Виктор. Хватит, в другом месте будем с ними разговаривать, - крикнул, закашлялся тот, в светлой шапочке. Славик нагнулся к сидевшему на руле Веньке:
- Слышь, вон тот в шапочке, вроде как Курьяков?
- Кто-о?
- Прокурор!
- Он браконьер-то, не мы. - Венька кружанул катер вокруг лодки - никого. Заложил широкий круг. Чернота, гладь.
- Может, он в сеть запутался? Славик, ты не видел?
- Говорят, не было, значит, не было, нам-то что, - буркнул лейтенант.
Ласка уселась на носу и стерегла каждое движение своих врагов. Стоило кому из браконьеров пошевелиться, как она злобно взвизгивала, припадала на передние лапы, норовя броситься.
Тем временем рассвело. На воде заиграли розоватые отражения облаков. В этих отсветах мокрые, с ввалившимися глазами бракуши походили на оживших утопленников. На свежем ветерке при движении катера всех колотило крупной дрожью.
На берегу отжались, натянули на себя все, что было сухого. Развели жаркий костер.
Рассохин тоже надел все сухое. Но его так колотило, что он не мог держать авторучку. Отдал протокол Веньке.
- Давай, мужики, разойдемся миром, - веско выговорил все время молчавший, державшийся около прокурора осанистый лысый мужичок. - Вы у нас лодку потопили. Самих чуть к ракам не отправили. Ну зачем протокол?
- Фамилия, должность, - перебил Рассохин. Левый глаз его выглядывал, как из норы, из-под рассеченной козырьком нависшей брови. Другой - ореховый и блестящий на этот раз сверкал злобой.
- Не уговаривай, Иван Константинович, ребята себе срок зарабатывают. - Прокурор в куртке с чужого плеча выглядел бомжеватым подростком. Он тоже дрожал и стучал зубами, оттого слова получились рваные, не солидные. - Мы вышли полыбачить улочками. Зацепили чужую сеть. Намотали на винт. Стали распутывать. Вы наетели. Чуть не утопили. Нанесли матеальный ущеб и ущеб здоовью. - Он замолчал. Сцепил скулы, пытаясь унять дрожь и не стучать зубами.
- А что ж вы, рыбаки, с удочками убивать меня кинулись? - зло одной стороной рта усмехнулся Рассохин. - Во-о, чуть глаз не выбили.
- Вы сами оскользнулись и о борт ударились, - поспешно сказал прокурор.
- Ну и вы сами с лодки попадали, - в ответ сверкнул из норы глазом Рассохин, - у меня десять свидетелей покажут, как вы сети ставили. Ясно?!
Венька встретился глазами с прокурором. Ему было неловко за этого дрожащего, откусывающего слова человека.
По взгляду он понял, что человек, которого он, Венька, опрокинул в ледяную воду, заставил барахтаться и стучать зубами, не забудет и не простит до смертного часа.
- Не дрейфьте, мужики, - ободрил сотоварищей Рассохин, когда браконьеры уехали. Они выпили для сугрева водки. - Это для вас тут районный прокурор царь и бог. А я с самим областным чай пью.
- Сколько у тя, Вениамин, зарплата? - спросил, держась за припухшую щеку, лейтенант. - Сколько-о-о?!
- Четыреста пятьдесят, - буркнул Венька. - На бензин еще двести.
- За такие копейки под пули. - Славик, разом охмелев, посунулся к костру. - Да мы в Чечне в зоне боевых действий за день больше получали.
- Геннадий Федорч, я этого четвертого на расстоянии руки как тебя, - перебил егерь. - Ну натуральный зэка. Славик, ну ты же видел?
- Да трое их было, вроде.
- Мужики, не мог он. До берега ему ни за что не доплыть.
- Раз сами говорят, трое их было, значит трое, - веско выговорил Рассохин. - Тебе-то что.
- Я его, как тебя, видел.
- Закусывай, Вень, вон салом. Пьянеешь ты быстро.
- Мы его утопили?
- Ну утопили, так утопили. На, закусывай.
Глава десятая
После рейда Венька заехал на работу. Его кабинет на двоих с охотоведом находился на втором этаже здания райадминистрации. Он поднимался по лестнице, придерживая другой рукой, как букетик гвоздик, красную от проступившей сквозь бинт крови кисть. Отвернулся к перилам, пропуская спускавшуюся навстречу молодую женщину в блестящем плаще.
Еще до того, как она сказала в спину "Вень, здравствуй!", отчего-то как там, на водохранилище в момент перед броском катера, пересохли губы и заколотилось сердце.
- Драссте. - Он, не оглянувшись шагнул выше. "Она умерла. "Примите соболезнование связи трагической гибелью вашей дочери Натальи". Ее закопали в землю, засыпали песком, где сосны", - заныл в ухо тот самый армейский комар, что три года назад на посту у складов зудел ему про свинцовые таблетки.
- Ты меня, Вень, не узнаешь? - подняв к нему лицо, спросила женщина.
- Ты откуда? - прижимая к груди руку, как чужую, спросил он.
- Из Плесецка, Вень. - Из-под кожаной черной кепки с узким козырьком обрезанно горела рыжая челка с белой прядью. Картинно обведенные фиолетовые глаза уходили остриями к ушам. В пол-лица кроваво-нагло блестели губы.
Ее взгляд из фиолетовых бойниц упал на окровавленный бинт. Женщина ойкнула:
- Больно, да? - И лакированная маска на ее лице разбежалась трещинками сострадания. Расширенные серые глаза сияли сочувствием и радостью.
- Вень, а чем ты так сильно?
- Бандитская пуля. - Он улыбнулся во все небритое закопченое у костра лицо той гагаринской улыбкой, что она так любила: "Жива она, она жива". Он ухватился здоровой рукой за перила, будто боясь взлететь к побеленному потолку. Обрадовался, как может обрадоваться человек, долгие годы считавший себя убийцей и вдруг встретивший свою жертву живой и веселой.
Они спустились с лестницы, отошли к окну. Большие серые глаза будто целовали его небритое лицо.
- Прости меня, - бесцветным голосом сказала она. - Нашу с тобой любовь я всю изваляла в грязи. Прости!
- Я что. Я ничего. Брось… Жизнь… - Венька спрятал раненую руку под полу куртки. - Говорят, ты к нам насовсем?
- Да. Петра из армии, - она провела пальцем по стеклу сверху в нижний угол рамы, - убрали. Приходила вот на работу устраиваться. В садик воспитательницей. Ты, говорят, на молодой женился. - Не дождавшись ответа, тряхнула челкой. - Детей твоих буду воспитывать. У тебя дети есть, Вениамин Александрович? - На серые ясные глаза пала тень фиолетовых ресниц.
Венька взбежал по лестнице. Толкнул дверь в кабинет. Охотовед, мужчина лет сорока, сидевший за столом, поднял от бумаг голову, прицельно посмотрел на егеря:
- Откуда ты такой веселый, станишник? По лебедям ездили? - И засмеялся.
- С рейда. На Ветлянке были.
- Скажешь, и руку там тебе испортили. Ты зря улыбаешься. - Александр Иванович подвинул телефонный аппарат на край стола. - Тебя с утра два прокурора ищут, обзвонились.
- Ну, Александр Иванович. Сегодня первое апреля, что-ли?
- Ага, декабрь щас тебе будет. - Охотовед рад был возможности отвлечься от своих бумажек. - Танчура твоя раз десять звонила. Курьяков тоже раза три уж звонил. Говорит, как появишься, чтоб срочно с ним связался. Что, кого из крутых зацепили?
- Да еще не знаю.
- Чо ты так цветешь? Она те задаст. Звони! А рука-то чо? Кость цела?
- Я и так щас домой поеду. Протоколы вот возьму.
Во дворе Венька прижал рукой кинувшуюся навстречу Ласку. Чмокнул в холодный нос. Лайка отскочила, фыркнула недовольная необычным для хозяина проявлением чувств.
- Где был? - С порога Танчура ожгла мужа злыми красными глазами.
- На работе. - На лице его еще держалась шалая улыбка.
- Чего ты врешь! - выкрикнула Танчура. - Я тебе на работу сто раз звонила.
- Тань, я в рейде был.
- Врешь и самому аж смешно. Я всю ночь не спала, а он лыбится. - Губы у Танчуры некрасиво кривились, дрожали. Она всхлипнула: - Как дура жду его…
- Тань, ну что ты волну гонишь? В рейде на Ветлянке были. Хочешь, Рассохину позвони, спроси.
- Рассохин твой такой же бабник. Еще кому расскажи, в рейде. А где же рыба? Ты из рейда всегда рыбу привозил. Где?
От вида ее румяного, блестящего от слез злого лица, у Веньки заныла раненая рука.
- Дай, я хоть разденусь, а!
- Ой, где эт тебе так руку?
- Комар укусил.
- Мотаешься по ночам, где ни попадя. Лезешь. Больше всех тебе надо. Тебя, дурака, и посылают.
- Да пошла ты, - вгорячах Венька, сдергивая рукав, зацепил рану. - С порога. Пожрать бы чо дала.
- Где мотался, там пусть тебя и кормят! - В приоткрытую дверь было видно, как Танчура упала лицом в подушку, содрогалась всем телом.
"Как она испугалась, когда увидела руку. Глаза какие стали…"
- будто волной прихлынула давешняя встреча с Натальей, и это мгновенное воспоминание смыло всю злость на Танчуру Он прошел в комнату, присел на кровать, погладил жену по голове:
- А чо поесть-то?
- Голубцы на плите, отозвалась Танчура. - Старалась пораньше.
- Класс. Молодчина. - Венька чмокнул ее в ухо.
Танчура вскинула к мужу мятое зареванное лицо с прилипшей к брови пушинкой:
- Я пока тебя ждала, два раза разогревала.
- Слушай, а чо эт у тебя все лицо в веснушках? - Венька еще раз чмокнул в щеку. - Какие-то веснушки крупные.
- Вень, я рыбы соленой хочу, - по ребячьи надула губы Танчура.
- Где ж тебе ее возьму?
- В гараже там с осени вяленая на проволоке.
- Поем и схожу.
- Я щас хочу. Трудно тебе сбегать.
- Я со вчерашнего дня толком не ел. Приспичило тебе!
- Ты чо, совсем слепой! - Глаза Танчуры опять взялись гневом.
- Соленого хочу. Беременная я!
Венька выскочил в гараж. Долго стоял в темноте. Бетон сквозь резину подошвы леденил голые ступни. Звенели, дробились в сознании два голоса: "На молодой женился… Буду детей твоих воспитывать". "Беременная я!"…
Глава одиннадцатая
- Вениамин Александрович, загляни ко мне в гости на минутку. - Голос прокурора в трубке струился мягче бархата. - Посоветоваться надо. Утром мы так и не решили…
"Подонок, я тебя бы вот этими руками задушил!.." - вспомнил Венька, как орал на него тогда этот же голос. "Нет теперь ты меня в наручники не возьмешь." Достал из сейфа служебный "Макарова". Проверил обойму Сунул его в кобуру. Подержал куртку в руке и опять повесил на вешалку: "Не буду торопиться. Ему надо, не мне". Три с половиной года на егерской должности превратили его в другого человека.
… Вскоре после свадьбы он поехал в рейс. Часа два пролежал на снегу под сломавшимся газоном. Заболел менингитом. Едва выкарабкался. А тут и подвернулась эта не денежная, но "физически легкая" работа.
- Иди, соглашайся, я рыбу люблю. Дома больше будешь, - уговаривала Танчура.
Егерская служба приоткрыла ему дверь в скрытую от посторонних глаз звериную и человечью жизнь.
До егерской должности Венька природой особо никогда и не интересовался. А тут как в родник заглянул. Рядом с людьми, будто в пятом измерении, существует другой мир, чистый, естественный, тихий. Струится из глубин жизни. Венька поначалу с детским удивлением оглядывался в зимнем лесу. Снег, мороз. Пустота. Все умерло. Глядь, под дубами на снегу что-то чернеется. Сердце екнуло - зверь! Подошел, огромные комья дерна вывернуты с листвой, с кореньями. Кругом все ископычено. Будто нечистая сила всю ночь клад под дубами искала - не нашла. С расстройства ударилась оземь. Обернулась кабаньим выводком и забурилась куда-нибудь в чащобник, в камыши день коротать.
В охотку Венька в лесу солонцы для лосей обустраивал, кормушки. Тетеревиные тока отыскивал. Скрадки делал. Все ему было в новинку, как первый раз в первый класс.
Весенней ночью в полнолуние тускло блестят прошлогодним ковылем холмы. До рассвета еще пропасть времени, а на тетеревином току чуффыканье, темные всполохи, будто тяжелые трепещущие фонтаны из-под земли взметываются: фр-р-ф, ф-ф-р-ыы-ы…
Первые лучи солнца добавляли жару на эту косо лежащую ковыльную сковородку. Бордовые, налитые яростью гребни косачей и белые в черном обрамлении зеркальца расшеперенных хвостов взметывались над косогором, сшибались, отскакивали. Пригнув головы к земле, нацелив друг на друга клювы, как пьяные мушкетеры шпаги, косачи разили друг дружку.
А в бурьяне вытягивала шейку, всквохтывала не сверкающая красотой и бриллиантами миледи, а серенькая курица. "Ведь глянуть не на что, - поражался, разглядывая сквозь ветки скрадка тетерок Венька. - Ни кожи, ни рожи, а эти придурки с трех ночи за нее бьются…"
В другой раз сидел с удочками рано утром на реке, услышал плеск за поворотом. Притаился за кустами. Глядь, косуля. Легкая, рыжеватая на солнце, как пламя в тишине, она двигалась по мелководью вдоль берега с подволоком, шлепая по воде копытцами, будто расшалившийся ребенок босыми ножками. Она прошла так близко, что до Веньки долетели брызги и он разглядел на ее мокрой мордашке улыбку.
Однажды он чуть не наступил в высокой траве на только что родившегося лосенка. Еще мокрый теленок лежал, вытянув по траве шею, сливаясь с травой. Не успел Венька оглядеться, как раздался треск, из-за кустов, пугая храпом, надвинулась лосиха. Егерю показалось, что его лицо опалил яростный огонь из звериных ноздрей. Злобно прижатые уши и грозные хрипы он понял без переводчика. "Ухожу, Марья Ивановна, ухожу. - Венька вскинул руки, попятился. - Не беспокойтесь, извините за вторжение, извините." С тех пор он так и звал эту лосиху с белесым, будто известью измазанным правым ухом, Марья Ивановна.
Он начал много читать о природе.
По ночам в свете настольной лампы Сабанеев, Пришвин, Арсеньев, Моуэт, Лоренц, Гржимек разговаривали с ним как с посвященным в тайны жизни зверей и птиц. Он поражался, как это зайчиха бросает новорожденного зайчонка. И любая другая зайчиха, пробегая, обязательно покормит его. Венька заполночь засиживался за книгами. Ворчанье Танчуры плавно переходило в сонное посапыванье. Темнота за кругом света настольной лампы превращалась то в тайгу, то в плоские очертания канадской тундры. Из-за холма выглядывал натуралист и этнограф Фарли Мак-Гилл Моуэт и рассказывал Веньке про повадки канадских волков. "Как это так волки разговаривают?" - поражался егерь. "Я тоже не верил, - улыбался со страниц книги Фарли. - Но местный эскимос Утек даже умудрялся переводить мне разговоры волков. Воем волк сообщал соседу: идут олени. В каком направлении. Где находятся сейчас. В другой раз Утек, - торопился Фарли Мак - Гилл, - перевел разговор волка и волчицы. Волк, ушедший за добычей, воем говорил волчице, что охота идет плохо, придется задержаться до полудня". Именно так все потом и происходило…
Старенький с бородкой Михал Михалыч Пришвин будто внука вел Веньку по лесам и степям - показывал чудный мир природы. Известный русский охотовед Леонид Павлович Сабанеев через пространство и время длиной в сто двадцать пять лет с покровительственной усмешкой рассказывал молодому егерю о повадках зверей, старинных способах охоты на них.