Так что Дьюи за моей спиной искал сочувствия у остальных сотрудников. Сначала он занялся Шарон, вспрыгнув на стол и погладив ей руку. Сидя на столе Шарон, он смотрел, как она ест ленч, и, похоже, желал ей приятного аппетита.
Когда это не сработало, он попытался разжалобить свою старую подругу Джой. Затем занялся Одри, Синтией, Паулой - словом, всеми. Он попробовал подъехать даже к Кей, хотя знал, что человек она практичный и на пустяках ее не проведешь. Кей не могла тратить время на такие слабости. Но я видела, что даже она стала колебаться. Пыталась казаться непреклонной, но я знала, что в глубине души тепло относится к Дьюи.
Я же должна была выиграть этот раунд. Мое сердце буквально разрывалось, но в конечном счете Дьюи будет мне благодарен. Кроме того, я была мамой и от своих намерений не отступалась!
На четвертый день даже посетители обращались ко мне:
- Да покормите вы его, Вики! Он же так голоден!
Для своих поклонников Дьюи бесстыдно изображал муки голода, и это, конечно, срабатывало.
Наконец на пятый день я сломалась и дала Дьюи баночку его любимого "Фенси фист". Он проглотил ее одним махом, даже не переведя дыхание.
"Вот это то, что надо". Устроившись в углу, длинным языком он облизал мордочку и прочистил уши.
"Теперь все мы чувствуем себя куда лучше, не так ли?"
Тем же вечером я купила ему целую кучу баночек. Сопротивляться я больше не могла. Лучше кот с запором, подумала я, чем мертвый.
Два месяца Дьюи был счастлив. Счастлива была и я. Но тут Дьюи решил, что "Фенси фист", куски с куриным запахом, ему не нравится. Он и кусочка его больше не съест. Спасибо вам большое! Я приобрела еду с другим запахом, что-то вроде шариков в желе. Дьюи понюхал и отошел.
"Нет, только не это".
- Ты будешь есть это, молодой человек, иначе не получишь никакого десерта.
В конце дня еда оставалась на том же месте, высохшая и неаппетитная. Что мне делать? Кот болен! Я перебрала пять вариантов, но наконец нашла то, что его устраивало. Все это длилось несколько недель. Затем Дьюи потребовал что-нибудь новое. Ну, ребята… Я не просто отступила с поля боя - я начисто проиграла войну.
К 1997 году ситуация стала совершенно абсурдной. Как можно было не потешаться над книжной полкой, забитой банками с кошачьим кормом? Я не преувеличиваю. Вещи Дьюи мы держали на двух полках в служебной комнате, и одна из них была отдана только его корму. В любое время под руками было пять разных блюд. Вкус Дьюи соответствовал традициям Среднего Запада. Его любимыми блюдами были говядина, куски курятины, говяжья печенка и индюшатина, но вы никогда не знали, какому блюду он отдаст предпочтение. Дьюи терпеть не мог морепродукты, но обожал креветки. На неделю. Потом к ним не притрагивался.
К сожалению, Дьюи продолжал мучиться запорами, поэтому по указанию доктора Эстерли я повесила на стену страничку календаря. Каждый раз, как кто-то находил подарок в лотке Дьюи, он отмечал дату. Календарь получил название "График какашек Дьюи".
Я могла только предполагать, что думает, например, Шарон. Она была очень веселой и любила Дьюи, но отличалась брезгливостью. А теперь мы постоянно обсуждали экскременты Дьюи. Должно быть, она считала, что я рехнулась, однако не жалуясь, постоянно отмечала график. Конечно, Дьюи использовал лоток раз в неделю, так что мы не перетруждались.
Когда Дьюи три дня не подходил к лотку, мы заперли его в заднем чулане для романтического свидания с подстилкой. Дьюи терпеть не мог находиться под замком, особенно в темноте. Я ненавидела такое положение так же, как Дьюи, особенно зимой, потому что чулан не отапливался.
- Это для твоего же блага, Дьюи.
Через полчаса я его выпустила. В лотке не было никаких следов его стараний. Я дала ему час погулять по библиотеке и снова заперла на полчаса. Тот же результат. Трех раз хватило. У него в самом деле ничего не получалось.
Эта стратегия полностью провалилась. Скоро Дьюи так избаловался, что отказывался пользоваться ванной, пока кто-то не относил его к лотку. Он совершенно перестал разгуливать по ночам. Это означало, что по утрам я первым делом должна была относить его - да, именно относить - к его лотку с песочком. Вот что значит быть королем!
Знаю, знаю. Я недопустимо расслабилась, распустила сопли. Носила Дьюи на руках. Но что мне оставалось делать? Я понимала, как плохо он себя чувствует. Понимала не только потому, что у нас с ним была внутренняя связь, но и потому, что знала, каково это - долгая, едва ли не на всю жизнь, болезнь. Я бывала в больницах чаще, чем некоторые врачи. Меня дважды спешно доставляли в Сиукс-Фоллс. В клинике Майо меня лечили от тяжелых кишечных симптомов, от гиперфункции щитовидной железы, болезненных приступов мигрени и, кроме того, базедовой болезни. Два года меня мучила крапивница на ноге. Выяснилось, что у меня аллергия на коленопреклоненное положение в церкви. Год спустя я внезапно стала мерзнуть, по полчаса не могла сдвинуться с места. Коллеги должны были переносить меня в машину, отвозить домой и укладывать в постель. Рука, в которой я держала вилку, останавливалась на полпути, и я не могла ее опустить. Мне не подчинялся язык, и я не могла ничего произнести. Слава богу, при мне была моя подруга Фейт. Ситуация усугублялась резким падением давления крови, вызванным одним из лекарств.
Но куда хуже были уплотнения в молочных железах, - мне даже не совсем удобно говорить об этом. Я мало кому рассказывала об этих переживаниях, и, признаюсь, нарушить молчание трудновато. Я не хочу, чтобы на меня смотрели иначе, чем на обыкновенную женщину.
Из всех испытаний моей жизни - пьющий муж, падение благосостояния, неожиданное удаление матки - самым тяжелым была ампутация молочных желез. Самым худшим оказалась не сама процедура, хотя, наверное, такой физической боли раньше выносить мне не приходилось. Самым тяжелым было принять решение. Я мучилась с ним больше года. Я ездила в Сиукс-Сити, Сиукс-Фоллс и в Омаху - более трех часов в пути - консультироваться с врачами, но так и не могла решиться.
Мать и отец убеждали меня пройти это испытание.
- Ты должна это сделать, - говорили они. - На кону стоит твоя жизнь.
Я говорила с подругами, которые помогали мне, когда мой брак подходил к концу. У меня было много проблем, но в первый раз они не стали меня отговаривать. Позже они признались, что просто не могли. Рак груди мог поразить и костную ткань.
Мне было необходимо хирургическое вмешательство. Я это знала. Если я на него не пойду, то это лишь вопрос времени, когда я услышу слово рак. Но я была одинокой женщиной. Я достаточно регулярно встречалась с мужчинами, хотя без особых успехов. Мы с подругой Бонни все еще посмеивались над Ковбоем, которого я встретила на танцах в Окободжи. Из Сиукс-Сити он взял меня в одно из тех сельских местечек, где пол был посыпан опилками. Чем там кормили, рассказать не могу, потому что завязалась драка, кто-то вытащил нож, и я провела двадцать минут, спрятавшись в женском туалете. Ковбой великодушно отвез меня к себе домой и показал мне - я не выдумываю, - как варить бобы. Обратно он повез меня через скотный двор, посчитав это очень романтичным.
Тем не менее, несмотря на осечки, я все еще надеялась найти порядочного человека. И мне не хотелось, чтобы эта надежда умерла. Но кто полюбит меня, у которой не будет грудей? Я потеряю женственность, потеряю себя как женщину. Мои родители этого не понимали; мои подруги были слишком испуганы, чтобы помогать. Что мне оставалось делать?
Как-то утром в дверь моего кабинета кто-то постучал. Это была женщина, с которой я никогда раньше не встречалась. Она вошла, закрыла дверь и сказала: "Вы не знаете меня, но я пациентка доктора Коллеграфа. Он послал меня увидеться с вами. Пять лет назад я перенесла двойную мастектомию".
Мы разговаривали два часа. Я не помню, как ее звали, и с тех пор мы не виделись (она была не из Спенсера), но я помню каждое ее слово. Мы говорили обо всем - о болях, о самой процедуре, о выздоровлении, но главным образом об эмоциях. Продолжает ли она чувствовать себя женщиной? Такой, как раньше? Что она видит, когда смотрит в зеркало?
Когда она ушла, я не только знала правильное решение, но и была готова к нему.
Двойная ампутация груди - это многосложный процесс. Первым делом у меня сняли груди. Затем поставили временный имплантат - экспандер. Под руками у меня были прорези, точнее, трубки, которые тянулись из тела, и каждые две недели я получала инъекцию солевого раствора, чтобы сохранить размер грудной клетки и натягивать кожу. К сожалению, во время первой недели моего выздоровления разнеслись новости об опасности силиконовых имплантатов, и на новые имплантаты был наложен временный запрет. Кончилось тем, что я носила временные экспандеры восемь месяцев вместо четырех. Под мышками у меня было столько шрамов, что стоило измениться давлению, как меня простреливало болью в боку. Джой, видя, как я мрачнела, спрашивала:
- Вики, что, пойдет дождь?
- Да, - говорила я, - но минут через тридцать.
По уровню болевых ощущений я могла предсказывать дождь с точностью до десяти минут. Как только начинало ныть, дождь был тут как тут. Мы с Джой смеялись, потому что я всегда оказывалась права, но на самом деле мне хотелось поплакать.
О моих болях никто не знал: ни мои родители, ни подруги, ни коллеги. Проникнув внутрь тела, доктор выскреб его до последней унции плоти. Ощущение этой внутренней пустоты вместе с печалью никогда не покидало меня, ни на минуту, но порой приступ боли внезапно охватывал меня с такой силой, что я могла упасть на пол. Большую часть года мне приходилось то покидать библиотеку, то снова возвращаться в нее. Нередко я справлялась с болью, сидя за своим письменным столом и понимая, что мне не стоит быть здесь. С Кей во главе библиотека могла существовать и без меня, но я сомневалась, проживу ли без нее. Привычный порядок дел. Общение. Чувство законченного дела. И главное - Дьюи.
Когда бы в прошлом я ни нуждалась в нем, Дьюи всегда оказывался рядом. Он сидел на моем компьютере, когда я думала, что жизненные трудности покончат со мной, и усаживался рядом со мной на диване в ожидании Джоди, чтобы провести время с нами. Теперь вместо того, чтобы сидеть рядом со мной, он, цепляясь лапами, перебирался ко мне на колени. Он перестал прогуливаться рядом и стал настойчиво взбираться ко мне на руки. Это могло показаться мелочью, но только не для меня, потому что, понимаете, мне некого было гладить. Между мной и остальным миром была определенная дистанция, и не было никого, кто мог бы обнять меня и сказать, что все наладится. И дело было не просто в операции. Два года, пока я мучительно принимала решение, скорбела о своих потерях и переносила физическую боль, Дьюи каждый день прикасался ко мне. Он сидел у меня на коленях. Он лежал, свернувшись, у меня на руках. И когда все наконец кончилось, когда я вернулась к тому, что можно назвать нормальным существованием, он вернулся к своей привычке сидеть рядом со мной. Никто не мог понять, через что мне пришлось пройти за эти два года. Никто, кроме Дьюи. Кажется, он понимал, что любовь вечна, но, когда в самом деле нужно, она может подниматься до самого высокого уровня.
Каждое утро, начиная со своей первой недели в библиотеке, Дьюи ждал меня у входа. Он глядел, как я подходила, и, когда я открывала дверь, поворачивался и бежал к своей мисочке с кормом. Затем в один из самых худших дней этих ужасных двух лет утром, встречая меня, он заколебался. Да, именно так. Остановившись, я посмотрела на него. Он тоже остановился и уставился на меня и снова стал топтаться на месте.
Так же прошло и следующее утро. И еще следующее. И еще одно, пока, наконец, я не поняла, что таков наш новый порядок вещей. Весь остаток своей жизни, как только Дьюи видел мою машину, заруливающую на стоянку, он начинал скрести дверь правой лапой и продолжал делать это, пока я переходила улицу и приближалась к дверям. Он не мяукал и не расхаживал с места на место. Он сидел очень спокойно и кивал мне, словно приветствуя и в то же время напоминая о своем существовании. Словно я могла забыть. Каждое утро Дьюи встречал меня, и рядом с ним я чувствовала себя все лучше, - это касалось и работы, и жизни, да и самой себя. Если Дьюи крутился вокруг, все было хорошо.
- Доброе утро, Дьюи, - говорила я.
Сердце у меня пело, и библиотека начинала кипеть жизнью, даже в самые темные и холодные утра. Глядя на него, я улыбалась. Он терся о мои щиколотки. Мой приятель. Мой мальчик. Затем я брала его на руки и несла к его подносику. Как я могла отказать ему в этом?
Глава 20
Новые друзья Дьюи
Днем 7 июня 1999 года у меня раздался телефонный звонок от поклонников Дьюи.
- Вики, включи, пожалуйста, радио. Ты не поверишь своим ушам…
Я включила и услышала:
"А теперь вы узнаете… окончание этой истории".
Любой слушатель знает эти слова. "Окончание истории" Пола Харви было одной из самых популярных программ в истории радио. Каждая передача, излагавшая историю из жизни хорошо известного лица, не рассказывала, кто он такой. Загвоздка была в том, что вы не знали, о ком говорит Пол Харви, пока он не произносил свои знаменитые слова.
"И этот малыш, - мог сказать он, - который так хотел оборвать вишневое дерево, вырос и стал не кем иным, как Джорджем Вашингтоном, отцом нашей страны. И вот теперь вы знаете окончание этой истории".
А теперь Пол Харви рассказывал историю о коте, который воодушевил весь город и обрел всемирную известность… и все началось в библиотечном ящике для сдачи книг холодным январским утром в маленьком городке Айовы. И теперь вы знаете…
Кого волнует, что никто, кроме сотрудников Пола Харви, не может проверить эти факты? Кого волнует, что они не знают и десяти процентов дальнейшей истории, ту часть, которая и сделала Дьюи таким? Я сидела до конца передачи и думала: "Так оно и есть. Дьюи в самом деле сделал это". И затем, потому что уже привыкла к неожиданностям со стороны Дьюи, я попыталась представить, что может случиться дальше.
Все эти годы я привыкла заходить в газету и на радио, где рассказывала новости о Дьюи. После Пола Харви я решила отказаться от этого. У Дьюи и так хватало поклонников. Посетители каждый день расспрашивали меня, что нового у Дьюи. Дети, расплываясь в улыбках, забегали в библиотеку в поисках своего друга. Но казалось, что новости о Дьюи больше не производили впечатления на остальной город. Фактически я начала беспокоиться, что они могут оттолкнуть кое-кого. Я подозревала, что Дьюи становится слишком много, он слишком на виду.
Но только в Спенсере. Остальному миру его явно не хватало. В дополнение к тому, что была избрана в несколько советов штата, я была одним из шести инструкторов обучения в библиотечной системе Айовы. Я вела курсы через коммуникационную сеть Айовы, систему проведения телеконференций, которая связывала библиотеки, военные городки, больницы и школы по всему штату. И каждый раз, когда я садилась в нашей радиорубке, чтобы начать или продолжить очередной курс, первым вопросом было:
- А где Дьюи?
- Да, - тоненьким голоском спрашивала другая библиотекарша, - а мы можем увидеть его?
К счастью, Дьюи присутствовал на всех этих радиовстречах. Он предпочитал общаться с людьми во плоти и крови, но телеконференции тоже были приемлемы. Я ставила Дьюи на стол и нажимала кнопку, так что он появлялся на экранах по всему штату. Наверное, вы могли бы услышать восхищенный вздох и в Небраске.
- Он такой милый.
- Как вы думаете, в моей библиотеке стоит завести кота?
- Только если это правильный кот, - всегда отвечала я. - Вы не можете просто взять и завести кота. Он должен быть особым.
- Особым?
- Спокойным, терпеливым, умным, с чувством достоинства и, кроме всего прочего, дружелюбным. Библиотечный кот должен любить людей. Кроме того, не помешает яркая внешность и какая-нибудь связанная с ним незабываемая история. - Я не хотела упоминать, что сердце библиотечного кота должно быть заполнено любовью. - О'кей, - наконец говорила я им. - Хватит развлекаться. Вернемся к цензурированию и расширению собраний.
- Ну, еще минутку. Пожалуйста. Я хочу, чтобы мои сотрудники увидели Дьюи.
Я посмотрела на своего большого рыжего друга, который растянулся на своем любимом месте на столе.
- Тебе это нравится, не так ли?
Он с невинным видом посмотрел на меня.
"Кому, мне? Я просто делаю свою работу".
Дьюи любили не только библиотекари. Как-то утром я работала у себя в кабинете, когда Кей позвала меня к абонементному столу. Тут стояла семья из четырех человек: молодые родители и их дети.
- Эта симпатичная семья, - с плохо скрываемым изумлением сказала Кей, - из Род-Айленда. Они приехали повидаться с Дьюи.
Отец протянул руку:
- Мы были в Миннеаполисе, так что решили взять машину и приехать. Дети просто любят Дьюи.
Он что, сумасшедший? Миннеаполис в четырех с половиной часах езды.
- Потрясающе, - сказала я, пожимая им руки. - Как вы узнали о Дьюи?
- Мы прочитали о нем в журнале "Кэтс". Мы любим кошек.
Это было ясно.
- О'кей, - сказала я, потому что ничего больше не пришло мне в голову. - Давайте повидаемся с ним.
Слава богу, Дьюи был любезен, как всегда. Он поиграл с детьми. Согласился позировать для фотографии. Я показала малышке, как носить Дьюи, и та обошла всю библиотеку, держа его на левом плече (всегда только на левом). Я не знаю, стоило ли ради этого провести в машине девять часов, но семья покинула нас, переполненная счастьем.
- Странно все это было, - сказала Кей, когда семья ушла.
- Конечно. Но держу пари, это больше не повторится.
Повторилось. И еще раз. И снова. И опять снова. Приезжали из Юты, Вашингтона, Миссисипи, Калифорнии и разных других уголков, которые только можно было найти на карте. Пожилые пары, молодые, целые семьи. Многие путешествовали по стране и делали крюк в сто, а то и двести миль, чтобы на день остановиться в Спенсере. Лица многих из них я помню, а вот из имен я вспоминаю только Гарри и Риту Фейн из Нью-Йорка, потому что после встречи с Дьюи они каждый год присылали ему подарки к Рождеству и на день рождения - двадцать пять долларов на еду и развлечения. Мне хотелось бы вспомнить и написать обо всех остальных, но сначала у меня возникли опасения, что будет приезжать слишком много людей. Впрочем, что волноваться? К тому времени, когда мы осознали силу обаяния Дьюи, гости стали настолько обычным явлением, что больше не казались чем-то удивительным.